– Абсолютно. Вот если бы на Грабова напирал кто-нибудь снизу, помоложе, кто близок с Мацумото и хотел бы прибрать к рукам грабовские дела, тогда еще можно было бы копать в этом направлении. Но с Грабовым даже близко никто не стоял. По нашим данным, все попытки приблизиться к себе он отсекал. Мужик он был умный и понимал, что в его пятьдесят пять молодых преемников надо опасаться. Вы ведь знаете, как у них сейчас там все делается… Так вот, ни с российской стороны, ни со стороны Мацумото никаких попыток обойти Грабова мы не зафиксировали.

– У Мацумото есть кто-нибудь из ваших?

Этот глупый вопрос был необходим. Естественно, вся наша система сыска основана на институте информаторов, и в провинции стукачество, конечно же, развито еще сильнее, чем в крупных городах. Но мне нужно было обязательно проверить Осиму на искренность. Отвечать на этот вопрос он не обязан, но вот реакция на него в любом случае показательна.

Осима не отреагировал на вопрос. Он отпил через трубочку приторный «Спрайт» и сказал:

– Я вернусь в ресторан. А вас подвезут до управления. Я вам туда позвоню в районе обеда, хорошо?

– Хорошо-хорошо.

Мне осталось только усмехнуться осимовской непроницаемости и сделать вывод, что дружба дружбой, а делиться сигаретами друг с другом мы не будем.

О моем возвращении в управление тамошние ребята были предупреждены, поэтому утренний Сато после скромного приветствия и без каких-либо вопросов проводил меня в кабинет для допросов и сказал, что сейчас приведет задержанного. Я расположился за казенным металлическим столом с прикрученными к полу ножками и попытался хотя бы немного сосредоточиться.

Этого Елизарова надо обработать как можно быстрее, чтобы после обеда начать заниматься Грабовым. Дело казалось не столь уж трудным, поскольку высказанная Осимой версия против Игнатьева звучала как прелюдия к обвинению. У Осимы наверняка задокументированы все конфликты инспектора с капитаном, и эти файлы, которые рано или поздно он извлечет из недр своего компьютера и покажет мне, должны будут помочь разговорить московского гостя.

Сато привел Елизарова. Он оказался двадцатипятилетним пареньком с вихрастыми непричесанными волосами, заспанными глазами и плохими, чисто сахалинскими зубами. Я к ним за эти годы привык. У них на Сахалине отвратительная вода, и больше половины населения мается зубами и почками.

Елизаров обнажил свои искрошенные зубы, покрытые кофейным налетом, и протянул с сахалинским акцентом:

– Ну это, наконец-та-а-а… Упарили вы меня, козлы узкоглазые!

Типичное начало беседы с подобными клиентами. Они начинают говорить по фене, хотят показать следователю с его детсадовским запасом русских слов, что он может отдыхать. Они по-другому не умеют. Но ведь им, убогим, невдомек, что у нас в Саппоро есть Ганин и что свою японскую зарплату он получает не зря.

– Узкоглазые – это, насколько я знаю, китайцы. А у нас, у японцев, глаза не намного уже ваших. А кто здесь козел – так это ты! Сядь и не дрыгайся!

Приятно наблюдать, как нокаутированный тобой, пусть даже пока только в переносном смысле слова, клиент обмякает, оседает, и с него быстренько слетает всякое подобие гонора и спеси. Эти сахалинские «братишки» разбаловались тут, в Немуро. По-русски местные ребята говорят плохо, вот они и изгаляются. Сколько раз уже осимовские парни жаловались, что от задержанных вроде как русский язык слышится, но ни одного слова не разобрать. Так что прав старый лис Нисио – почаще сюда надо людей типа меня и Ганина присылать. Иначе через пять-шесть лет здесь такой трамтарарам начнется, что даже святых будет выносить бесполезно.

Так, а сейчас надо добавить, пока он не очухался:

– Забух, фраер патлатый?.. Ну то-то!

Елизаров потух и опустился на стул.

– Чего надо-то?

– Мне? Ничего.

– А чего взяли?

– Сам не догадываешься?

– Слушай… слушайте, как вас там, я же не первый раз тут! Ну, подумаешь, без бумаги триста метров по городу прошелся!

– Ты эти баллады не пой! Зовут меня Минамото – фамилия такая. А обращайся ко мне просто: «господин майор». Усек?

– Усек.

– Усек, спрашиваю?

– Усек, усек.

– Не вижу!

– Усек, господин майор.

– Ну то-то же! Начнем или тебе еще время на репетицию нужно?

– Начнем, начнем.

Ответы Елизарова на мои вопросы вполне сгодились бы для учебного пособия по русскому языку для начинающих свою языковую карьеру полицейских. Оказалось, что зовут его Евгений Евгеньевич, служит он рядовым матросом. Судно его «Оха‐134» пришло в Немуро позавчера из Корсакова, в экипаж он был включен в последний момент вместо какого-то Саныча, который в очередной раз запил и на судно к отплытию не явился. Судовая роль для выдачи разрешения на высадку на берег японским агентом была подана в иммиграционную службу заранее, поэтому Саныч там есть, а Елизарова нет. Офицеры из иммиграции доставили разрешения непосредственно на судно. Елизаров его не получил, но на берег сошел.

– Ты в Японии не в первый раз, значит, тебе известно, что на берег без разрешения сходить нельзя?

– Ну, известно.

– А зачем сошел?

– Да пройтись захотелось. Вы на судне потряситесь с мое, так вас еще не так на пирс потянет!

– Сколько же ты трясся?

– Со среды.

– С какой среды?

– На этой неделе только одна среда была.

– И что ж, ты за сутки весь истрясся?

– Да ладно вам, господин майор!..

– Что ты делал после схода с судна?

– Да прошелся по порту, и все. Зашел в «Мистер Донатс», коктейль молочный выпил за двести двадцать йен. На улицу вышел, и тут меня и помели.

– Какой коктейль пил?

– А?

– Коктейль, спрашиваю, какой пил?

– Не знаю. Я в меню ткнул, и девка дала. Белый такой.

– Ванильный, что ли?

– Наверное.

Я пролистал тощенькую папочку с делом Елизарова. Ничего выдающегося, одна сплошная рутина. Опять этот выбор! С одной стороны, по инструкции надо начинать поиск свидетелей и прописывать в деле все пятничное пребывание Елизарова в окрестностях порта по минутам. С другой, пошерстить парня нам еще шанс представится, и, уверен, не один. Он к нам рыбку еще лет тридцать будет возить, а если пить будет с толком, то и все сорок. И без бумаги на берег сходить будет регулярно. Но вот капитанов в Немуро на тот свет регулярно не отправляют, поэтому надо воспользоваться случаем и заняться именно капитаном.

– Так, ладно. Разговаривать я с тобой больше не буду. Сейчас я доставлю тебя в иммиграционную службу, там тебя обработают и вернут на судно.

– А обрабатывать долго будут?

– А что такое? Коктейли в «Мистере Донатсе» каждый день продают.

– Да судно ж мое уходит.

– Когда?

– Утром завтра.

– Ну, может, до утра обработка закончится.

– А мне что, в камере сидеть? Или что?

– Или где.

– А?

– Поехали, Женя, поехали.

– Я не Женя, я Жека.

– Жека?

– Жека.

– Ну тогда это меняет дело.

Я вытолкал Елизарова в коридор, отослал его с конвойным в машину и оформил в канцелярии передачу задержанного.

В иммиграционной службе нас не любят. Побаиваются, уважают, преклоняются – оттого и не любят. Мы им доставляем хлопот в сто раз больше, чем они нам – привозим к ним постоянно таких вот бедолаг без виз и разрешений, а они должны с ними разбираться. К нам они народ направляют редко, только в случае международного рукоприкладства или интернациональной поножовщины.

Так что, хотя дежурный по управлению по телефону предупредил их о нашем приезде, нас демонстративно никто не встретил. Более того, когда я провел Елизарова в приемную, там у всех округлились глаза в духе популярной среди не балующих своим присутствием родимые семьи картины русского художника с благополучно позабытой мною фамилией (Репкин, что ли?). Нам навстречу даже никто не удосужился подняться. Сначала я подумал, что это в связи с выходными. Иммиграционным отделениям при портах приходится работать до обеда в субботу, и по случаю такой сегрегации (центральный офис в Саппоро оба дня гуляет) у них решено не баловать визитеров лишними проявлениями знания азов этикета и протокола. Три девицы и двое мужчин смотрели на нас с Елизаровым удивленно-безучастными взорами. А ничто не раздражает меня в жизни больше, чем такое вот откровенное равнодушие ко мне. Лучше бы уж метали ненависть и презрение, чем эту тупую, водянистую лупоглазость.

– Доброе утро! Где ваш начальник? – выбрал я в качестве жертвы ближайшую ко мне девицу.

– Э-э-э? – протянула она так, как будто я обратился к ней по-русски.

– Начальник мне ваш нужен.

– А вы… вы кто?

– Майор полиции Минамото из центрального управления. И нельзя ли побыстрее?

– Одну минуту.

Девица не спеша оторвала свой внушительный зад от кресла и повлеклась куда-то вглубь офиса за стеклянную перегородку.

– Не уважают вас здесь, начальник! – верно оценил ситуацию Елизаров. – И что, всегда так?

– А ты здесь никогда раньше не был?

– Бог миловал.

– А это мы сейчас проверим.

Появившийся из-за стеклянной стенки начальник местного отделения иммиграционной службы оказался именно тем образцом, с которого его подчиненные дружно брали пример.

– Да.

– Доброе утро!

– А?

– Я говорю, доброе утро!

– А… да-да…

– Где мы можем поговорить?

– Здесь.

– Здесь неудобно.

– Ну тогда пойдемте в комнату для собраний.

Начальник, пожилой уроженец югов, как я понял по его смуглой коже и не совсем японским глазам, сонно пошлепал по коридору. Резиновые тапочки на его ногах шаркали по пластиковому полу, отчего у меня вдруг началась легкая ломота в зубах.

Эту южную породу, заброшенную коварной судьбой на продуваемый всеми ветрами и засыпаемый всеми снегами Хоккайдо, отличают гипертрофированная медлительность и выставляемая напоказ неповоротливость. Словно они экономят свои драгоценные калории для борьбы с морозами. Даже в летнее время.

Я подтолкнул Елизарова, и мы пошли за этим медведем. Он довел нас до большой комнаты, похожей на школьный класс, и усадил за большой стол. Следом за нами вошла девушка с потупленным взором, которой начальник тут же бросил:

– Чаю!

Девушка удалилась, и мы остались втроем.

– Меня зовут Минамото. Я майор центрального управления полиции Хоккайдо.

– Угу, – пробурчал начальник в ответ.

– А вы, простите, кто будете?

– Я?

– Да, вы.

– Начальник.

Не знаю даже, кому мне хотелось бы сильней врезать: Ганину, когда он начинает меня стебать своими русскими фенями и прибаутками, или вот этому вот начальнику, который явно не собирался представляться.

– Это гражданин России. Фамилия – Елизаров, имя-отчество – Евгений Евгеньевич. Прибыл в порт Немуро на судне «Оха‐134» в четверг. Сошел на берег, не имея на это разрешения. Прошу оформить его экстрадицию надлежащим образом.

– Каким образом?

– Надлежащим.

Скрипнула дверь, и вошло посланное за чаем олицетворение кротости и смирения. В руках у этой кроткой и смиренной был поднос, на котором стояла одна-единственная чашка зеленого чая. Она подала чай начальнику, поклонилась и растворилась. Безымянный начальник поднес ко рту чашку, подул на нее и, громко причмокивая, начал, судя по отработанности движений, традиционную чайную церемонию.

Я перехватил насмешливый взгляд Елизарова.

– Что такое, Женя?

– Я не Женя, я Жека.

– Какая разница! Сиди смирно и смотри, как дядя пьет чай.

Начальник продолжал отсасывать чай из традиционной высокой японской чашки без ручки и в разговор со мной вступать явно не собирался. Я часто удивляюсь своему ангельскому терпению. При удачном стечении обстоятельств я могу оставаться хладнокровным и спокойным в течение десяти минут, а может, даже и больше. Но это в соответствующей обстановке. Сейчас же обстановка была не та. Определенно не та была обстановка…