– Хорошо, конечно, – буркнул сонный Ганин, который был явно не готов к такому повороту событий.

Он повернулся обратно к дверям, а мы с Осимой поднялись на второй этаж в его кабинет.

Полиция на Хоккайдо, да и во всей Японии, финансируется правительством не очень-то щедро. С техническим оснащением, правда, проблем нет, зарплаты тоже повыше, чем у медсестер и учителей, но вот с помещениями беда. Практически все отделы имеют только по одному большому залу, уставленному столами и оргтехникой. Даже у нас в Саппоро, в новеньком высоченном здании управления полиции Хоккайдо, отдельные кабинеты имеют только четыре высших чина. Нисио, нуждающийся время от времени в изолированности от наших назойливости и любопытства, постоянно ворчит по поводу того, что, дескать, вертолетную площадку на крыше соорудили, а насчет отдельных кабинетов для начальников отделов даже и не почесались.

Так вот, Осима – единственный в нашей системе начальник, имеющий отдельный кабинет. Как получилось, что начальнику полицейского управления микроскопического Немуро отвели отдельный офис, никто не знает, но факт остается фактом – работает он отдельно от своих орлов, что вызывает черную зависть его коллег из Саппоро, Кусиро, Отару, Вакканаи и других хоккайдских городов, в которых имеются проблемы со зваными и незваными гостями из России.

В кабинете Осимы просторно, кроме рабочего стола есть низкий журнальный столик с темно-коричневым диваном и двумя креслами. Осима сел в одно из них, предоставив мне возможность расслабиться на гладкой коже мягкого старомодного дивана, взял со стоявшего тут же подноса чашечку и нажал на крышку пластикового термоса-чайника.

– Чай будете?

– А кофейку нет?

– Сейчас сделаем.

Осима выдавил себе из термоса полчашки зеленого чая, встал, подошел к двери, высунул за нее голову и что-то кому-то сказал. Затем он снова уселся в кресло и начал отчитываться о случившемся.

Его рассказ был прерван только один раз появлением молоденького сержантика женского пола, принесшего мне чашку сносного кофе. Кофе взбодрил меня куда меньше, чем отчет Осимы, заставивший проникнуться мыслью о том, что в понедельник утром в Саппоро я вряд ли вернусь.

Картина складывалась следующая. Покойный Грабов был фигурой, в Немуро хорошо известной. Его траулер с бодрым названием «Пионер Сахалина» в течение последних десяти лет поставлял в город курильского краба и прочие деликатесные морепродукты. Происходило это по давно уже отработанной схеме: краб вылавливался в российских водах нелегально, втайне от пограничников и рыбоохраны, и продавался в Немуро по демпинговым ценам, при этом ни одна из сторон внакладе не оставалась. Русская команда зарабатывала за каждый рейс огромные деньги, а местные закупочные конторы перепродавали ресторанам и магазинам, а также купцам из других районов Хоккайдо и Хонсю контрабандного краба по нашим, то есть сумасшедшим, ценам и имели весьма недурный навар. Местная полиция на эти дела смотрела сквозь пальцы – такое показное безразличие было санкционировано нашим головным управлением.

Но произошло ЧП. Погиб человек, и инцидент потребовал к себе уже иного внимания. Осима рассказал о том, что произошло это в ресторане с невыговариваемым названием «Кани Уарудо» – уродливым гибридом из японского kani, то есть «краб», и английского world, то есть «мир».

Этот «Мир крабов», или лучше «Крабов мир», – один из самых популярных немуровских ресторанов, в котором русские рыбаки – не просто завсегдатаи, а даже частично хозяева. Располагается он перед парком Наруми, недалеко от порта, близ центрального городского отделения банка Хоккайдо. Место удобное: центр города, порт рядом, до банка, через который идет вся «крабово-лососевая» наличность и безналичность, рукой подать, а после обильных возлияний приятно подышать влажным морским воздухом, растянувшись на скамейке в парке.

Покойный Грабов не только поставлял в ресторан краба, но и инвестировал в него кое-какие деньги, которых хватило на приличную мебель и современное кухонное оборудование. «Крабов мир», по словам Осимы, был своеобразной вотчиной Грабова, в которой он неизменно столовался во время заходов в Немуро. Сюда он даже умудрился пристроить в качестве официанток двух девиц с Сахалина, дочек своих тамошних приятелей, что в условиях японского трудового законодательства и строжайшей иммиграционной системы сделать не так-то просто. В городе Грабов отказа ни в чем ни от кого не знал, поскольку деньгами сыпал налево и направо, и его более чем щедрые вложения в держащуюся исключительно за счет русского рыбного бизнеса хилую экономику Немуро заставляли всех закрывать глаза на истинную сущность этого крабового магната.

Осима сказал, что сами русские называли Грабова за глаза «черным крабом». Во-первых, этому способствовала его фамилия, а во‐вторых, на тыльных сторонах ладоней у Грабова были большие татуировки с изображением, соответственно, левой и правой крабовых клешней. При этом татуировки были выполнены не традиционными для русских «братишек» дешевыми синими школьными чернилами, а дорогой редкой черной тушью.

Осима сказал, что он уже запросил по телефону у нашего Аоямы досье на Грабова и что Аояма якобы охотно согласился переслать сюда для него и для меня все документы на покойного, имеющиеся у него в Саппоро в изобилии. Это означало, что сам Аояма этим делом заниматься не собирался и вести расследование вместе с Осимой предстояло мне. Вообще-то, всеми «рыбными» делами занимается у нас в отделе именно Аояма, но здесь уже не контрабанда и не «проброс» российским поставщиком японского покупателя. Здесь есть покойник, а убийства – это уже по моей части. А в том, что это убийство, Осима не сомневался, весь его рассказ сводился именно к тому, что с капитаном грамотно «разобрались».

Итак, вчера в половине пятого вечера с грабовского «Пионера Сахалина» закончили выгружать краба. Это была первая в этом сезоне партия, так как путина только началась. Первый краб – самый дорогой; рынок, располагающий пока только мороженой продукцией с прошлого сезона, по нему тоскует, поэтому у Грабова и его команды было законное право получить за него приличные даже для Японии деньги и отправиться вечером в «Крабов мир» обмывать первую ходку за «длинной йеной», как любит называть большие суммы в нашей валюте мой друг Ганин.

Экипаж «Пионера» – семнадцать человек – при заходе в Немуро обычно живет в каютах на борту, поэтому все они, умывшись и переодевшись, направились в ресторан прямиком с судна и были там с начала десятого. Сам Грабов жить на траулере брезговал, он, как всегда, поселился в гостинице «Минато» и в ресторан направился уже оттуда, в половине десятого.

Приехал он туда не один, а с проживающим в том же отеле неким Виталием Игнатьевым. Этот самый Игнатьев – инспектор-наблюдатель Роскомрыболовства, его ежегодно присылают из Москвы на три месяца для контроля над поставками из России в Немуро рыбы и морепродуктов. При Игнатьеве имеется японский переводчик Дзюнъити Нарита, который тоже поехал с ними в ресторан.

Вез всех троих на своем «Ауди» Такаси Мацумото – хозяин небольшой торговой фирмы, которая производит все основные закупки грабовского краба. Мацумото и Грабов, по словам Осимы, корешились несколько лет, друг друга не только по-джентельменски уважали, но и по-братски любили.

К десяти часам в «Крабовом мире» собралось в общей сложности тридцать человек. В связи с визитом грабовской команды директор заведения Акира Осака предусмотрительно вывесил на дверях табличку с надписью «Закрыто на спецобслуживание», что он делает всегда в начале и в конце крабового сезона, ибо знает, что разгулявшиеся визитеры-нувориши в тельняшках и перстнях-печатках пить будут до утра и могут нанести урон имиджу солидного ресторана в глазах местных клиентов. Так что случайных посетителей вчера в ресторане не было. Кроме семнадцати рыбаков, их покойного теперь капитана, инспектора Игнатьева, переводчика Нариты и доставившего последних троих Мацумото там были жители Немуро. Тосиро Хаяси и Тосио Ханэда, официально считающиеся работниками фирмы Мацумото, но на деле работающие его телохранителями, а также работники ресторана: повара Хидэо Мори и Мицура Такунага, четыре официантки – японки Митико Осада и Дзюнко Ямада и сахалинки Ольга Сазонова и Марина Усольцева, – а также сам Осака, который в подобных случаях домой не уходит, а до самого утра следит за тем, чтобы и неугомонным клиентам было хорошо, и его заведение материально от них не пострадало. В режиме «спецобслуживания» ресторан функционирует как банкетный зал. Все столики сдвигаются в единый стол, за которым и расселись двадцать три дорогих гостя. Грабов сидел посреди длинной стороны четырехугольника спиной к окнам. Справа от него сидел Мацумото, слева – Игнатьев.

Первую выпивку – кому пиво, кому саке – официантки подали ровно в десять. Вместе с алкоголем на стол выставили легкую закуску – маринованые водоросли, сушеных мальков и стручки вареного гороха. Первый тост говорил Грабов. Он поздравил всех собравшихся с началом крабовой путины и выразил надежду, что она окажется успешнее последней, зимней, после чего все дружно крикнули давно уже выученную от японцев здравицу «кампай» и выпили до дна.

Тосты под легкую закуску продолжались до одиннадцати, после чего Осака дал указание подавать основные блюда. С одиннадцати до двенадцати на стол подавались вареные крабы, сырые устрицы во льду, рисовые колобки онигири с начинками из красной икры, лосося и тунца и еще около двадцати различных блюд. Также на столе были установлены газовые плитки с выпуклыми жаровнями, на которых жарилась тонко нарезанная баранина с овощами – то есть рыбачки готовили одно из наиболее популярных среди них японских блюд с монгольским названием «Чингисхан».

К двенадцати все наелись и изрядно набрались, после чего Осака перешел к деликатесам, которые слишком дороги для того, чтобы подавать их в начале голодным матросикам. Ровно в двенадцать каждому были поданы тарелки с тонко нарезанной нежнейшей полусырой говядиной татаки-биф, а сразу за ними – блюдца с сашими из фугу.

Именно тогда, когда гости приступили к этим двум блюдам, Грабов, по показаниям свидетелей, вдруг привстал над столом, выпучил глаза, прижал левую руку к груди, правую – к животу, захрипел и повалился на стол, подмяв под себя стоявшие перед ним яства. Мацумото и Игнатьев, находившиеся к нему ближе других, сначала решили, что капитан поперхнулся куском мяса, и перекинули его через спинку стула, после чего Мацумото стал бить его кулаком по позвоночнику. С другого конца стола судовой врач Евгений Анисимов закричал, что это, видимо, сердечный приступ, и поспешил к Грабову. Втроем они перевернули его на спину и уложили на пол. Анисимов предпринял попытку сделать Грабову искусственное дыхание, однако успехом она не увенчалась. Через две минуты Анисимов заключил, что Грабов мертв.

Осака вызвал по телефону «Скорую помощь», которая прибыла через семь минут. Врач Хироси Кудо осмотрел Грабова и выразил сомнение в том, что с ним случился сердечный приступ. На требование Анисимова доставить Грабова в реанимацию он ответил отказом, сказав, что это уже не поможет. Увидев на столе тарелочки с фугу, Кудо высказал предположение, что это могло быть отравление.

Во время последующего разговора Осимы с Кудо уже в управлении выяснилось, что Кудо с самого начала решил, что все признаки, наблюдавшиеся у умершего, говорили об отравлении, поэтому доставлять русского на «оживление» в реанимационное отделение городской больницы было бесполезно. Как врач, он, разумеется, понимал, что фугу дать моментального эффекта не может и что яд был быстродействующим. В этом случае он смекнул, что тут попахивает насильственной смертью, и заявил растерянной публике, что, по его мнению, Грабов отравился фугу и что по японским законам в подобной ситуации следует немедленно вызвать полицию.