* * *

Марсианская катастрофа уже показала, что переносить земную экологию на другую планету не получится. Зерновые не растут без особых симбионтов-грибков, которые помогают корням получать питательные вещества, а эти грибки не могут существовать без определенных бактерий-сапрофитов, которые переместить не получалось. Каждая жизненная форма требовала собственной ниши, создававшейся миллиарды лет. А вот марсианские окаменелости и органические вещества межзвездных комет показывали, что строительные материалы жизни не ограничиваются одной только Землей. Белки, аминокислоты и углеводы существовали повсюду. Теория панспермии была в какой-то степени верной.

Я в первый же наш день на Мире нашел траву, похожую на пшеницу, а имея немного растительной ткани, гормонов из бутонов и хитина, мы быстро получили искусственные зерна для посева. Но будут ли они расти? Теория – это одно, а сельское хозяйство – другое.

Однако за несколько дней до гибели женщин от ядовитых плодов Рамона и Кэрри увидели первые ростки и кричали и визжали так, что все вышли посмотреть. Они кружились по краю поля, и волосы и юбки у них развевались, и они хватали всех за руки, пока вся колония – все тридцать четыре человека – не присоединилась к их неспешному танцу, посвященному первому намеку на то, что мы сможем выжить.

* * *

Восточных плодов оставалось много – и, что тревожило, они стали питательнее: еще одна тайна, которую мне следовало бы раскрыть, но не получалось. Западные плоды гнили на лианах. Ури трудился на поле, словно пытаясь вывести горе через ладони, а слезы – через поливочную воду из ключа между нашими полями и западными лианами. Мы посадили вторую культуру, похожие на ямс клубни, – и я молился, чтобы они остались съедобными.

– В будущем нам придется вырубить западные заросли, чтобы расширить поля, – сказал Ури Пауле как-то утром после завтрака.

Мы оба услышали напряженность в его голосе.

– Не думаю, что это в ближайшее время понадобится, – отозвалась Паула преувеличенно равнодушно. Мы смотрели, как фиппокоты у себя в загоне играют в перетягивание куска коры. – Не стоит браться за необязательные дела, пока не станет понятно, что и как влияет на экологию. Мы здесь чужаки.

– Но это обязательно! Лиана нам опасна.

– Ты все еще не успокоился из-за смерти Нинии? – спросила она, подаваясь назад, чтобы посмотреть ему в лицо.

Ури отвел взгляд.

– Я хочу мира. Мы все хотим мира.

Я промолчал. Даже если он был прав (в чем я сомневался), нам вряд ли удалось бы уничтожить такие огромные заросли.

Паула наклонилась над загоном фиппокотов и свесила туда стебель местного латука. Латук был моей последней находкой. Помимо питательных веществ в листьях содержались фолиевая кислота и рибофлавин, но стебли оказались слишком жесткими. Наш скудный завтрак сегодня состоял из латука, орехов, плодов снежной лианы и кусочка жареного фиппокота.

Один из фиппокотов подскакал ближе, выпрашивая стебель. Паула потрясла им – и животное сделало сальто в воздухе. Мерл обнаружил, что они удивительно хорошо дрессируются. Она бросила стебель к его лапам.

– Октаво, – спросила она, – ты сможешь приготовить семена латука?

– Конечно.

– Ури, – продолжила она, – ты найдешь для него участок? У нас хватит воды?

– Я наполню твою тарелку мирным латуком, – пообещал он, скалясь в широкой улыбке.

Паула в ответ мило улыбнулась, но я знал, что порой его выходки ее бесят.

Ури повернулся ко мне:

– Сначала идем смотреть на сорняки в пшенице. У одного иголки, как у крапивы, так что, даже если он на что-то годится, не хочу об этом слышать. Колючки застревают в автопропольщиках, а потом застревают во мне, когда я их чищу, а у меня кожи на все это не хватит.

Ури показал мне крапиву, выросшую рядом. Я натянул перчатки, чтобы изучить это растение. Листья у него были покрыты иголочками, похожими на стеклянные трубочки.

– Ну, вообще-то такие иголки могут оказаться полезными, – сказал я.

Я поднял голову. Он меня не слушал.

– То поле! – воскликнул он, указывая на вершину холма. – Пшеница полегла.

Он побежал по тропе. Я бросился за ним. С одного края поля почти до другого пшеница полегла – все росточки, хотя накануне они доходили мне до середины икры. Моя пшеница. Лежит.

Ури добежал до поля раньше меня. Он встал на колени, присмотрелся, зарылся в землю.

– Корневая гниль!

Я побежал быстрее. Корневая гниль убивает. Упав на колени рядом с Ури, я раздвинул стебли. Темная гниль ползла вверх по стеблям. Я копнул влажную почву. Корни расползлись в коричневую слизь.

– Это же наш хлеб! – взвыл Ури. – Почему?

Я закрыл глаза и вспомнил ответ из учебника – чтобы не взвыть следом за ним.

– Заражение, слишком много влаги, нехватка питательных веществ. Может быть много причин. – Я выпрямился, пытаясь увидеть закономерность. От слишком быстрого движения у меня закружилась голова, но как только зрение пришло в норму, я увидел причину. – На первый взгляд, зараза пришла с водой. Видно, что гниль распространяется вниз по склону.

– Остановить можно? Если остановить воду?

Я мог только пожать плечами.

Он связался с Венди, дежурившей у насосов. Я руками выкопал несколько растений и побежал к лаборатории, вспоминая Зерновую войну, увядающие поля на нашей семейной ферме. Там был вирус. Здесь – корневая гниль. Вирус был искусственно создан. Здесь была естественная причина. Но оба заболевания были смертоносными.

К тому моменту, как я получил результаты, Ури с Венди Полстопы уже направили роботов копать канаву прямо через поле, чтобы поливочная вода не могла сочиться вниз по склону. Яд в почве убил растения. Он разъел клеточные мембраны, так что клетки лопались, словно мыльные пузыри. Мы с Рамоной пытались найти средство, которое нейтрализовало бы яд или не давало корешкам его поглощать.

Джилл вернулась с обхода полей. В ее темных глазах стыла тревога. Она брала с собой датчик с зондом, определяющим яд, чтобы проверить, распространяется ли он. Пока он был только на одном участке, но если мы начнем полив или пойдет дождь, то он точно распространится.

Мы не прекращали работу и после заката. Обсуждали, не могли ли обработка почвы или полив вызвать какой-то дисбаланс. Мы тревожились, что завезли болезнь с Земли, несмотря на все наши усилия по обеззараживанию.

На этот раз я лег в постель позже Паулы. Я лежал, не прикасаясь к ней, но так близко, что ощущал тепло ее тела. Она мерно дышала. Сладковато-горький аромат воздуха и уханье ящериц не давали ощущения дома, но и Земля уже давно перестала ощущаться домом.

* * *

Я познакомился с Паулой, когда пошел смотреть пьесу ее отца, доктора Грегори Шэнли, посвященную тому, как неправильные приоритеты вызвали в 2023 году катастрофическую астму, – многие называли пьесу изменнической из-за критики не только правительств, но и «зеленых». Я пошел на нее потому, что это был благотворительный сбор на «Новую Землю» (как тогда она называлась) – проект, финансировавшийся частными лицами и нацеленный на отправку колонистов на далекую планету. Она дежурила за одним из столов в театральном фойе – и, конечно же, я знал, кто эта миниатюрная молодая женщина. Ее отец с детства готовил ее к тому, чтобы возглавить эту колонию, что многие критиковали чуть ли не больше, чем сам проект.

На видео она всегда казалась серьезной, может, даже тихоней – но, когда я подошел к столу, она смеялась и разговаривала с окружающими, а увидев меня, протянула руку:

– Рада, что вы смогли сегодня прийти. Я Паула Шэнли.

– Октаво Пастор.

Она обвела рукой окружающих.

– Мы говорили… я говорила… что понимаю: мы можем потерпеть неудачу и можем погибнуть, но все равно это стоит сделать.

– Скажи это родным Гольца, – буркнул кто-то.

Эрно Гольц хотел стать добровольцем, но его семья добилась превентивного тюремного заключения, чтобы он не смог покинуть Землю.

На самом деле Грегори и Паула были персонами нон-грата уже в нескольких странах.

– Некоторым трудно понять, – сказала она. – Мы – будущее человечества, и у нас есть наш долг.

– А я могу стать добровольцем? – спросил я.

Она заглянула мне в глаза, проверяя, серьезно ли я говорю. А потом она кивнула и потянулась за какими-то бумажками. Я думал, что, возможно, смогу помогать в какой-нибудь научной комиссии, но чем больше я узнавал об этом проекте, тем больше мне хотелось отдать ему всего себя.

Поначалу меня привлекло то, как Паула внимательна к другим, потом – ее стальная решимость и ее жертвенность и борьба.

– Люди и другие разумные существа привносят во вселенную способность делать выбор, шагнуть за рамки борьбы за выживание и стать зрением, слухом, разумом и сердцем вселенной, – говорила она. – Выживание – всего лишь первый шаг.

Я любил ее, но не осмеливался выразить свои чувства. Она сама подошла ко мне. Не знаю, что она во мне нашла: я был совершенно не похож на нее и всегда благоговел перед ней – но я был невероятно счастлив. Я надеялся, что счастье станет нашим даром новому миру.

Наша новая цивилизация будет основана на лучшем, что было на Земле. Мы будем уважать любую жизнь, придерживаться справедливости, проявлять сострадание, стремиться к радости и красоте. Мы привезли компьютерные программы для наших детей, в которых не было места для таких земных абсурдов, как деньги, религия и война. Было мнение, что мы испортим экзоэкологию, но мы намеревались в нее встроиться, развить ее – и позаботиться о том, чтобы судьба человечества не зависела от единственной погибающей планеты.

Не все добровольцы смогли отправиться с нами. Надо было принять Мирную конституцию, которую мы составляли, обсуждали и исправляли перед отлетом. Надо было иметь хорошую наследственность, сильное тело без искусственных частей, здоровый разум и полезные умения, включая и изящные искусства, – поэтому к нам присоединились Хедике и Стивленд Барр, музыканты-вундеркинды. В итоге с Земли улетели пятьдесят добровольцев – кто-то со слезами, кто-то с улыбкой.

Мы высадились на берегу озера около реки, безумно радуясь тому, что видим деревья и слышим птичий щебет. Остальные пять посадочных модулей должны были прибыть – или попытаться это сделать – на следующий день. Как член первопроходческого отряда, я прошел по воде вверх по течению, мимо широкой странной полосы, которую нам предстояло назвать восточной снежной лианой, мимо того, что я сначала принял за медлительных зеленых рыб, маскирующихся под растения, но вскоре понял, что это свободно плавающие растения. Заросли на востоке и западе будут нас защищать. Леса на севере и юге предстояло разведать. Мы нашли себе дом.

* * *

Жаркая и сухая погода нас обокрала. Листья, по которым можно было бы обнаружить съедобные коренья, увяли и опали с уснувших растений. Семена диких злаковых осыпались и улетели на ветру. Лающие нелетучие птицы собрали орехи раньше, чем мы их успели обнаружить, а гигантские птицы стали представлять угрозу для охотников, но Ури их отпугнул, по крайней мере временно, выстрелами из винтовки. Красные семенные коробочки, наполненные водородом, плыли в воздухе, готовые воспламениться от малейшей искры, а сухая древесина стремительно сгорала. Я не смог предсказать проблему с плодами, мне не удалось спасти пшеницу, я не находил пищи – но никто меня не винил. Кроме меня самого. Мы все знали, что нас ждут неожиданные опасности и неудачи, но никто – даже Паула – не догадывался, как сильно мне хочется обеспечить нам выживание.

* * *

На рассвете я ушел из поселка на пустой желудок. Со мной был радиоопределитель координат, настроенный на спутник, – все, что осталось от корабля, который нас сюда доставил.

Я задержался у маленького кладбища, с удивлением заметив, что желтые цветы над могилами трех женщин превратились в шарики высохших лепестков – умерли, не дав семян. Я встал на колени, чтобы осмотреть растения, и зарылся пальцами в землю. Дерн у меня в руках рассыпался. Наверное, мы недостаточно аккуратно возвращали его на место.