Я постаралась не показать своего разочарования, но она все равно смотрела не на меня, а на мою корзину. Полоска хорошо смотрелась.

– Это – естественная вариация волокон кои, – пробормотала я.

– Рационально, – бросила она и заковыляла прочь.

– Мы никогда не будем это обсуждать! – возмутилась я. – Паула была не такая.

Октаво никогда не ругался, когда мы, дети, жаловались.

– У Паулы была… подготовка. – Он посмотрел на ветку. – Не наша планета, не наша ниша.

– У разумных существ ниши нет.

Я где-то это вычитала.

Октаво покачал головой. Ему растения никогда не нравились, хоть он и был ботаником, и спорить с ним было бесполезно.

Он велел мне помочь ему подняться и ушел в лабораторию.

Я продолжала плести корзину, пытаясь вообразить растения, которые были бы такими же умными, как мы. Какие бы отношения они с нами установили? Наверное, не такие, какие обычно бывают у растений с жукоящерицами или фиппокотами. А из радужного бамбука я смогу сделать красивые вещи. Зачем же ждать? Я взяла несколько запасенных прутьев, размочила их, и когда закончила корзину для личинок, то взяла один прут, сделала две петли, а потом пропустила конец в эти петли. Красочный браслет – целая минута потрачена на украшение. Я сделала семь штук и положила их на солнце сохнуть вместе с корзиной.

Я отдала воду для вымачивания Снеговику, убрала все свои вещи, помогла устроить навес для ростков латука и отнесла корзину Розмари с Даниэлем. Я вернулась к браслетам, надела один из них, а остальные отдала Джулиану, Алеше, маме, Николетте, Синтии и Энее.

Вера увидела их за вечерней трапезой на площади: суп из птицы-боксера и тюльпанный салат. Продуктов было немного из-за грозы, но мы в достаточно хорошем настроении сидели по обе стороны выставленных в длинную линию столов. Вечер выдался неплохой, хотя родители кутались: они вечно мерзли, когда нам было жарко. Летучие мыши пикировали и пели, а воздушные кактусы на веревках не позволяли им красть еду. Внуки, беременные и больные ели вволю. Мне досталось много салата, миска супа и кусочек мяса. Джулиан получил только бульон из птиц, которых он добыл. Внуки были настроены похихикать.

Тут Вера хмуро посмотрела на браслеты.

– Этому здесь не место, – заявила она. – Мы не можем тратить время зря.

– О, ты, наверное, захочешь срезать резьбу с моей трости! – сказала мама. – Не все обязательно должно быть только полезным, так ведь?

Это вызвало новые бесконечные споры из-за цветника: мнение высказывали только родители, детям полагалось слушать и учиться. Террел считал, что нам надо искать металлы, а не красивые цветочки.

Брайен устроил спектакль, вставая, чтобы высказаться, несмотря на одеревеневшие суставы, как будто мы у него в долгу из-за его хронического бурсита и обвисшей кожи со шрамами от удаленных раковых опухолей. Он пожелал потребовать деторождения «в гармонии с благополучием и интересами Содружества в целом», как говорится в Конституции. Родители любили цитировать Конституцию и опасались, что если мы не будем ей следовать, то нас будет ждать катастрофа, но ведь в Конституции говорилось и о красоте, и о равенстве. Родители цитировали только то, что им хотелось.

– Я считаю, что мы достаточно это обсудили, – сказала Вера. – Браслеты надо выбросить. Сейчас не время для раздоров.

– Ох, ну это же просто браслет! – возразила мама.

– Проблема в том, что он символизирует. Это Мир. Сообщество с согласием, взаимным доверием и поддержкой, – заявила Вера, цитируя Конституцию. – Браслет – это нарушение доверия. Давайте будем практичными. Символы важны. Браслеты символизируют решение, которое мы сейчас не готовы принять. У нас слишком много дел по восстановлению после урагана.

Мне следовало бы не сдаваться, следовало бы заговорить, но слишком много людей смотрели на меня, бездетную, проектировщика разрушившейся крыши и неуважительную гражданку – так, наверное, они думали, – а нас, детей, постоянно подозревали в лености и жадности. Я сняла браслет. Остальные тоже. Алеша и Николетта при этом поморщились, а Джулиан свой бросил и растоптал. Террел их сжег.

Той ночью, когда я плакала у себя в кровати, Джулиан вошел ко мне и, ничего не говоря, просто обнимал, пока я не перестала плакать. А потом мы впервые любили друг друга. Я уже занималась любовью с другими парнями, чтобы родители считали, будто я стараюсь забеременеть, но я делала это только чтобы удовлетворить других, а не порадоваться самой.

Джулиану хотелось порадовать меня, а мне хотелось радоваться с ним, а потом я его обнимала, понимая, что мне хотелось бы, чтобы он всегда был счастлив. Родители сочли бы все это пустой тратой времени из-за его бесплодия, но той ночью у нас была любовь, настоящая любовь. Она была бесполезно прекрасной, как и браслеты. И это стало началом бунта.

На следующий день я поискала радужный бамбук в сарае – а он исчез. На берегу, наверное, можно было найти еще, но мне некогда было идти на озеро. Джулиан поискал его во время охоты и в конце концов нашел прутик, даже красивее, чем прежние.

– Он с Громовой реки, у водопада, – сказал он. Никто не поднимался по течению выше водопада, но карты, сделанные на основе снимков метеорологического спутника, показывали длинный каньон, уходящий вверх через горы и ведущий к широкому плато. – И я нашел еще вот что. – Он протянул мне кусочки красного, зеленого и желтого стекла. – Это может быть обсидиан или агат, но, по-моему, нет. Что будем делать?

Я долго думала, прежде чем ответить. Можно было продолжать жить как обычно: работать с восхода Света до заката солнца: сажать, полоть, строить, собирать урожай, охотиться, заниматься собирательством, готовить, убираться, ткать, шить, ухаживать за животными, следить за оборудованием, ремонтировать механизмы, смотреть, как компьютеры сбоят, а роботы останавливаются, разбирать погибшие механизмы на запчасти, помогать родителям дойти до клиники и вернуться домой, перестраивать энергосистему на работу от ветра и ручных воротов…

Можно было смотреть, как сменяются времена года: весны с разливами и вездесущими гнездами ящериц; лета с ураганами, срывающими крыши, валящими деревья и злаки на полях; осени с засухами и пожарами; зимы с заморозками и туманами. Нашими праздниками были урожаи, рождения, похороны, солнцестояния и равноденствия, но праздник сводился просто к чуть более обильной еде. На Земле люди ходили на бои, карнавалы, в музеи и университеты, а я, если повезет, ходила на озеро. На Земле были протесты, революции, геноциды, пиратство и войны, а меня наказывали за сплетенные браслеты.

– Я знаю, чего не хочу делать, – призналась я так грустно, что он меня обнял.

Но мы продолжали это делать. А какой у нас был выбор? Искать тех стекловаров в одиночку? Это стало бы нарушением взаимной поддержки.

И потом, у мамы был рак из-за облучения во время космического полета, и ей становилось все хуже, пока она совсем не слегла. Этот же рак успел убить многих родителей. Я старалась проводить с ней как можно больше времени в ее маленькой комнатке, и все думала, будет ли мне ее не хватать так же сильно, как папы, и однажды я задала вопрос, который мне не давал покоя:

– А как на самом деле было на Земле? На самом деле, честно?

В книгах говорилось много чего, обычно плохое, но я понимала, что там сказано не все.

У мамы болели кости, болел живот – и она была рада любой возможности отвлечься, так она всегда говорила. Она поджала серые губы и ненадолго задумалась.

– Напряженно. И сложно. Если по правде, то нам было не особо плохо: мы были богаты, по крайней мере в сравнении с остальным миром. Другие умирали от голода, а мы смогли набрать достаточно денег, чтобы отправиться к звездам.

Богаты? Она была богатой? Мне никто не рассказывал!

– А если бы вы не улетели, мама?

– Нам всем жилось бы легче. И вам, наверное. О, все любят рассказывать всякие истории, правда: про загрязнение и болезни, начало конца человечества, но богачи-то вполне себе. Только бедняки друг друга убивали. Или пытались не умереть – не от одного, так от другого. Это было так трагично!

– Но тогда почему вы улетели? Разве вы не вынуждены были?

– Нет. Мы вызвались добровольно – и хотели все устроить как лучше. На Земле человечество совершило ужасные ошибки, ошибки фатальные для целых стран, многих миллионов людей. Ах, это был просто стыд и позор: бедняки получали так мало помощи в решении проблем, которые создавали не они! Тебе не понять – но нам хотелось сделать новую попытку. Заново начать Землю. И на этот раз сделать все правильно, без несправедливости, когда кто-то был богат, а кто-то беден. Ты даже себе не представляешь! По-моему, мы положили хорошее начало. И я рада, что мы это сделали. Да, трудности есть, но мы этого и ожидали. Мы словно вернулись в Эдем.

Я слышала про Эдем – мифический рай, но в библиотеке не оказалось книги, где об этом подробно рассказывалось бы. Если верить родителям, я все равно ничего не поняла бы… но трудности – это не рай, это я знала. Каково было бы оказаться настолько богатым, чтобы получить любую книгу, какую только захочешь – и иметь время ее прочитать?

– И при всех ее проблемах Земля была такая скучная! – мама улыбнулась. – На Мире оказалось захватывающе интересно.

Я думала об этом, пока плакала на ее похоронах. На Земле мне жилось бы легче. Мы похоронили ее рядом с дружественными снежными лианами у западного поля, рядом с Паулой. И мы похоронили маму в лохмотьях, потому что закапывать хорошую одежду было непозволительно. Октаво понуро и устало смотрел на лианы.

– С рождения до смерти, – пробормотал он, – мы им принадлежим.

Октаво не любил снежные лианы, так что мог неправильно оценить и радужный бамбук, и стекловаров. Я как-то утром высказала все это Джулиану. Он готовил отравленные стрелы для охоты. Мы были далеко от остальных, так что к нам не мог случайно подойти какой-нибудь внук, и можно было говорить все, что думаешь.

– Надо пойти вверх по Громовой реке и посмотреть, что там, – сказала я.

– Вверх по Громовой реке, – повторил он, не отрываясь от работы. На нем были перчатки и защитные очки, и он макал стрелы в спорынью и раскладывал на решетке сушиться на солнце. – Я подготовленный разведчик. Я могу это сделать.

– Мы оба. Нам обоим надо пойти.

Он колебался. Вера такого ни за что не одобрит.

– Я пойду без тебя, – пригрозила я.

Чуть погодя он сказал:

– Одной ходить не следует.

Голос у него был такой, каким он говорил: «Почитай родителей». Мы начали строить планы, пока он оборачивал стрелы листьями коровяка. Будут ли нам рады стекловары и бамбук? Почему стекловары сами к нам не пришли?

Выживание потом, любопытство сначала. Лучше не жить, чем жить вот так.

Так что, когда Верин прогноз погоды сказал, что новые ураганы не зарождаются, мы улизнули, захватив еды, одеяло, гамак, веревку, зажигалку, охотничьи ножи и одежду. Вся моя одежда поместилась в один рюкзак, а ведь на Земле у людей – богатых людей, какой была бы я, – имелись целые гардеробные с одеждой.

Мы ушли с вопросами, а вернулись с ответами на вопросы, которые даже не думали задавать, с мыслями, которые нам не полагалось иметь. Я была близка к тому, чтобы не возвращаться вообще, но понимала, что вернуться нужно, – и мы вернулись, почти через шестьдесят дней, с походными палками в радужную полоску, радужными браслетами и радужными диадемами. Мы отощали, одежда у нас превратилась в лохмотья, а рюкзаки были набиты знаками иной цивилизации и кусочками бамбуковых плодов – высохшими и сморщенными, но все равно необычайно вкусными. Мы вошли в деревню – скопище нелепых лачуг – и спроектированный мной дом оказался ужасно неуклюжим и все еще стоял под временной черепицей из коры. Поля шли вверх по склонам холмов, иссохшие, снежные лианы высились тюремными стенами, а в небе кипели дождевые облака.