– Знаешь, на чем ты погорел, Тимофей? На своей показной любезности. Налил Полине виски, забыв, что накануне усыпил им Камиллу. «Глен Гариох». От пары глотков ей плохо не стало, но, когда она вчера выхлебала два полных бокала, да еще с травкой, ее свалило. Переборщил с дозировкой. Потом догадался вылить, но, не подумав, предложил нам коньяк. Я сразу заметил, что той бутылки больше нет, а выпить ее целиком было явно некому. Ты сам ляпнул, что отец не пьет.

– Вы это серьезно? – прошептал Тимофей.

– Не говори ничего! – загудел Куницын.

– Думал, отец тебя защитит? Он пытался. Заставил Вострякову врать, чтобы обеспечить тебе алиби. Сказал, что видел вас всех вечером, хотя, я уверен, лгал. Никто из вас не догадался упомянуть, что видел полковника. Камилла подавно не знала, был ты дома или выходил. Она спала. Твой отец угрожал Полине, что она сядет как соучастница, а зная о его связях, она, конечно, перепугалась. К тому же он явно содержит ее. Айфон, новые сапожки, новое пальто, постоянные визиты к вам в гости. И доплата за молчание.

– Что за бред ты несешь, майор?

– Каждый раз она стряпала тебе алиби. В обмен на членство в клубе. Ее не исключили из школы. Деньги за интимные фотографии, которыми она тебя развлекала. А твой отец делал дорогие подарки. Сюда она приходила, как к себе домой, не понимая, что может стать следующей, если просто скажет что-то не то. Как Паршин, Ивченков и Миронова. Что она сделала тебе? Отказалась продать пару снимков или разрешить потрогать ее за вознаграждение? Да еще грозилась рассказать. За это ты ее убил? Использовал смерть матери лучшего друга, чтобы подставить его. А вы, полковник, зря взболтнули мне про то, что жена швыряет в вас посуду. В семье, где один с патологией, может быть другой такой же. Только ваш сын многократно превзошел маму.

Тимофей разинул рот.

– Молчи! – скомандовал отец.

– Да я только одно хотел сказать. – Взглянув на сестру, толстяк перевел глаза на отца и откинул голову. – Тот дирижер из «Терцо», он такой, реально стремный. И зубы кривые, правильно Полька заметила. Я его тоже собирался прикончить. Для смеха.

Грановский заметил, что Юлию колотит мелкая дрожь. Судорожно сцепив руки, она не сводила глаз с младшего брата.

– Вот оно что. – Грановский покачал головой. – Наталья сказала вам, что это был он. А вы снова не вынесли сор из избы.

7

– У меня в мыслях не было. Иначе я бы вам рассказала, – всхлипывала Юлия Куницына.

– Поэтому ваш брат так легко признался. Понял, что вы не станете молчать, что он приставал к Наталье, если заподозрите в нем убийцу. Полковник по глупости сказал о причине вашего развода. – Грановский смотрел на женщину с сочувствием. – Раз ушли от того, кто замешан в наркотиках…

– Я бы никогда не стала покрывать убийцу, – закончила Юлия. – Это же жизни людей.

– На этом я и надеялся сыграть. Потому что улик против Тимофея было – кот наплакал. Разве что показания Полины. Она созналась, что видела, как он толкнул Паршина. За то, что тот обзывал его жирдяем. Караулила, пока Тимофей сбрасывал того в воду. И когда резал Ивченкова. Видимо, вошел во вкус. Полковник, конечно, упирался бы, но его сыну так хотелось отличиться перед отцом на людях, что он не утерпел. Все говорили, что Тимофей боится отца, да я и сам это заметил. Другие тоже опасаются.

– Уму непостижимо.

– Согласен. Тем более, трое подтвердили алиби вашего брата. Двое лгали, третью ввели в заблуждение.

– О чем только думала эта дура Полина, – обескураженно сказала Юлия.

– О деньгах. О престиже. О закрытой группе для избранных в Сети. О завистливых взглядах тех, кто над ней подшучивал. А теперь я должен думать, как сказать дочери, что элитный клуб, которым она так дорожила, закрывается, – произнес Грановский.

За пределами Котьей страны
Максим Кабир

#маньяк_и_котики

#стокгольмский_синдром

#жизнь_после_похищения

– В одиннадцать лет, – проговорила Женя, – меня похитил сумасшедший.

Стас поперхнулся пивом и воззрился на невесту, рассчитывая, что она объяснит смысл шутки. Но она не шутила, увы.

За десять минут до этого внезапного откровения она вела автомобиль, изнывая от жары, то и дело трогая решетку кондиционера. И немного – совсем чуть-чуть – злилась на Стаса. Ну почему в детстве он предпочитал оружие машинкам? Почему к своим двадцати пяти – он был младше Жени на год – не удосужился научиться водить машину?

Мышцы ныли от дорожной тряски, платье липло к телу, и ужасно хотелось в душ. Она предложила выпить кофе. Стас был не против пива. Снимая с подола белую шерстинку, Женя все ему рассказала.

– Я гуляла во дворе, а он подъехал на велосипеде. Спросил, умею ли я бинтовать кошачьи лапки. Мол, его кошка поранилась, и срочно нужна помощь

За окнами закусочной дребезжали грузовики. Поднимали тучи пыли. Слева от кафе расположилась насыпь, напоминающая взлетную полосу или стелу. На нее взгромоздилась массивная скульптура, бык в натуральную величину, выструганный умельцем из дерева. Рога целились в трассу, агрессивно раздувались ноздри с продетым в них металлическим – дверным – кольцом. Краска облупилась, оголив стыки между распиленными комелями. Бычья морда кого-то Жене напоминала, но она не могла понять кого.

Внутри закусочной царили тишина и духота. Висели на стенах охотничьи трофеи, головы животных. Припавшие пылью лисы, олени и кабаны. Шутник нахлобучил на волка красную кепку с логотипом Национальной Баскетбольной Ассоциации. Оскаленный зверь был смешон и жалок.

Вентилятор загребал лопастями спертый воздух. Бисеринка пота скользнула по щеке девушки и капнула во впадинку над ключицей.

Вчера Женя познакомилась с родителями будущего мужа: после трех часов езды ее ждал радушный прием, сытный ужин и ночлег. Родители Стаса оказались чудесными, гостеприимными людьми, и все прошло великолепно. Если бы не пара сиамских котов, норовивших запрыгнуть на колени. Зная о пунктике невесты, Стас попросил запереть живность на время, а Женя солгала про аллергию.

Теперь они возвращались домой.

Это была любовь, как в книгах, которые запоем читала покойная мама Жени. Полгода романтики, обручальное кольцо, подаренное под переливы саксофона…

Счастье – слово, требующее особо бережного отношения. Его нужно шепотом на ухо, а лучше вовсе – телепатически, чтобы не замусолить.

На кой черт она вообще заговорила о похищении? Какой петух ее клюнул испоганить это утро?

Но отступать было поздно. Баюкая в ладонях чашку пресного кофе, Женя сказала отстраненным голосом:

– Варшавцево – страшное захолустье. Все друг друга знают. И его моя мама знала – безобидный чудак, он обитал на окраине, в частном доме, полном котов. Сторожил автостоянку. Дядя Толя Кукушка. Я не боялась его. А зря.

Она смежила на миг веки и перенеслась мысленно в шахтерский городок, увидела, как наяву, обшарпанную пятиэтажку, голубятню, врытые квадратом шины. И, возле велосипеда, увидела приземистого мужчину в растянутом свитере, его большие детские глаза, его робкую умоляющую улыбку.

Зазвенели колокольчики, бородатый дальнобойщик заскочил позавтракать.

– Он держал меня в подвале, – продолжала Женя. Ошеломленный Стас слушал, открыв рот. – Три месяца, пока мама сходила с ума и милиция прочесывала степь, а водолазы ныряли в затопленный карьер.

– Он тебя?..

Немой вопрос повис в жарком воздухе. Насиловал? А если да, подумала она, Стас изменит свое к ней отношение? Будет он брезговать, касаясь ее тела?

«Нет», сказала она себе. Только не Стас. Их секс был прекрасен, и этого никто не отнимет.

– Господи, – его рука метнулась к Жениному предплечью, к вытатуированному сердцу.

Нательный рисунок маскировал тонкий рубец, шнурочек, перечеркивающий вены.

– Я соврала, прости. Это был не несчастный случай, – Женя погладила пальцами шрам, – я сама.

– Ну… я догадывался. Из-за… него?

– Возможно. Мне было шестнадцать. Соседи косились на меня, словно я виновата, что дядя Толя… что он…

В горле першило. Женя отхлебнула остывший кофе.

– Маленький городишко. Людям скучно, они выдумывают небылицы. И сверстники сторонились меня как прокаженную. Я была парией. Парни нафантазировали разное про мое пребывание в подвале. – Она убрала со лба каштановую прядь. – Но мой ответ – нет. Кукушка не насиловал меня и не бил. Кормил регулярно невкусной рисовой кашей. Такой, комками. Поил сладким чаем. Играл роль доброго дедушки. Он правда был добр ко мне.

– Он украл ребенка, – воскликнул Стас.

Официантка просканировала взглядом их столик.

– Толя стриг мне ногти. Это был своеобразный ритуал. Рассказывал сказки, которые сам и придумывал, очень несуразные, про страну кошек. Котью страну. – Женя поймала себя на том, что улыбается горько. – И фотографировал полароидом каждый вечер. – Прочитав смятение на лице Стаса, она уточнила: – Одетую. В моей истории нет эротики.

– Да ну, – усомнился он и смочил губы в пивной пене.

– Я скучала за мамой, а он утешал меня. Говорил: подумай, как ты уйдешь? Как мы будем без тебя? Мы – это он и его кошки. Дюжина, не меньше. Они жили в подвале. Постоянно ползали по мне, без конца перебирали лапами, месили меня, как тесто.

– Так вот почему…

– Почему я не люблю кошек, – заключила Женя. – Три месяца я сидела в провонявшем кошачьей мочой кирпичном лотке. А они терлись, терлись, терлись. Там везде была шерсть, забивалась мне в рот, в ноздри, в легкие, и я плакала, лежа в коконе из шерсти. А Кукушка утешал меня и кормил из ложечки. Но эта неприязнь к котам пришла позже. А тогда я воспринимала их как друзей. Как сокамерников. И дядю Толю воспринимала как друга. Он не желал мне зла. По какой-то причине он не мог меня отпустить, и я тосковала, но… обвыклась. И я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что он… ну… дурачок.

– И как же ты выбралась?

– Дядя Толя приносил мне раскраски. Уходя, он забирал фломастеры с собой. Он был глупым, но кое-что соображал. Однажды я тайком вытащила из фломастера стержень. Написала записку и сунула под ошейник коту, который, я знала, бегал во двор к Толиной соседке.

– Умница! – восхитился Стас.

– Соседка вызвала милицию. Помню, как мужчины в бронежилетах вели меня по коридору, а дядя Толя стоял на коленях, лицом к стене, и провожал меня взглядом. Он рыдал.

– Его посадили?

– Отправили в психушку на принудительное лечение. Не знаю, жив ли он. Наверное, жив. В девяносто девятом ему было лет пятьдесят. Одинокий псих с кучей блохастых котов.

– Ты будто оправдываешь его! – проворчал Стас.

Женя поигрывала локоном, рассматривая вытатуированное сердце. Думая про обшарпанную ванну и про то, как бритва полосует кожу и вода становится багровой. Истеки она кровью в шестнадцать, ничего бы не было: ни Стаса, ни счастья, ни этого пыльного шоссе с дурацким быком на пьедестале.

– Моя мама, – медленно сказала Женя, – была не такой, как твоя. Более сухая, сдержанная в эмоциях.

– Считаешь, мама со мной сюсюкает?

Пожалуй, она так считала, но это была белая зависть.

– Твоя мама – великолепна. И моя любила меня, но никогда не говорила об этом. И, похоронив единственную дочь заочно, она сломалась. Начала злоупотреблять спиртным. Она страдала, словно я не вернулась к ней, словно меня не спасли. Нервы свели ее в могилу.

Взбудораженный Стас залпом допил пиво и заказал второй бокал. Шел две тысячи двенадцатый год, и его алкогольная зависимость еще не превратилась для Жени в проблему.

– Почему ты заговорила про маму?

– Потому что впервые фразу «я люблю тебя» я услышала от человека, укравшего меня. Это подкупало ребенка, не избалованного лаской. Кто скажет, что творилось в больном мозге дяди Толи Кукушки?

– Да наверняка он дрочил на твои фотки! – выпалил раскрасневшийся Стас.

Сообразив, что сболтнул лишнее, он осекся и порывисто пересел к Жене. Обнял ее и прижал к себе.

– Прости.

– Прощаю.

Он очертил пальцем алое сердце. Так нежно, что она замурлыкала тихонько. Он спросил, глядя ей в глаза: