– Мы же собрались сегодня, потому что ты сказал, мол, нужно отпраздновать твое возвращение в город, Джордж. Вот мы и пришли, без лишних вопросов. Разве тебе так важно быть председателем? Все равно председатель только зачитывает список и…

Избранный председатель постучал по столу:

– Мы начинаем собрание…

– Не начинаем, – сказал Джордж и с презрительным смешком приблизился к помосту. – Слезай отсюда.

– Призываю собравшихся к порядку! – свирепо приказал мистер Кинни.

– Стучалку положи, – сказал Джордж. – Забыл, чья она? Моего дедушки, и перестань так долбить, а то сломаешь и придется мне тебе башку оторвать.

– Призываю собравшихся к порядку! Я избран на законных основаниях, и меня не запугать!

– Ладно, – согласился Джордж. – Ты председатель. А сейчас мы проведем новые выборы.

– Не проведем! – заорал Фред Кинни. – У нас будет обычное собрание, потом мы сыграем в юкер по пять центов за кон, как и хотели. Сейчас собравшиеся успоко…

Джорджи обратился к присутствующим:

– Хотел бы я знать, кто с самого начала все это затеял? Соизволите вспомнить, кто основал КД? Кто бесплатно предоставил комнату? Кто договорился с привратником и раздобыл почти всю мебель? Думаете, все это вам оставят, как только я скажу деду, что мне больше не нужен литературный кружок? А что будет, если я шепну, чем вы тут на самом деле занимались? Уезжая, я разрешил вам выбрать заместителя, пока меня нет, а вы ставите Фреда Кинни председателем! Ладно, пускай, если вы этого хотите. А я-то собирался закатить пирушку, принести вина, какое пивал с друзьями в школе, собирался попросить деда выделить еще комнату напротив, а потом уговорить дядю Джорджа отдать нам старый бильярдный стол, раз уж он купил себе новый, чтобы там поставить. Но теперь у вас свой председатель! – Тут Джорджи направился к выходу, а в его голосе зазвучала грусть, без сомнения смешанная с презрением: – Кажется, мне лучше уйти в… отставку!

Он открыл дверь, явно собираясь покинуть помещение.

– Тот, кто хочет новые выборы, – поспешно крикнул Чарли Джонсон, – скажите «да»!

– Да, – отозвались все, кроме мистера Кинни, начавшего было горячо возражать, но его голос потонул в общем гуле.

– Все, кто хочет, чтобы председателем стал я, а не Кинни, – закричал Джорджи, – скажите «да». Все за!

– Да я сам уйду в отставку, – сказал рыжеволосый мальчик, спускаясь с помоста, тяжело дыша. – Я вообще выхожу из клуба!

Сверкая глазами, он схватил шляпу и выскочил в коридор, сопровождаемый улюлюканьем. Джорджи поднялся к столу и взял символ власти.

– Рыжеголовый старина Фред заявится сюда на следующей неделе, – сказал новый председатель. – Будет нам ботинки лизать, лишь бы его обратно приняли, но думаю, нам он не нужен: вечно воду мутит. А теперь открываем заседание. Полагаю, парни, что вы хотите услышать от меня пару слов. Не знаю, что тут особо говорить, потому что с большинством из вас я уже неоднократно виделся после своего приезда. Я неплохо проводил время в школе, там, на востоке, но немного повздорил с начальством и вернулся домой. Моя семья с распростертыми объятиями приняла меня обратно, и я намерен оставаться в городе, пока не решу поступить в университет. С заседанием вроде покончено. Можно и в картишки перекинуться. Всех, кто готов сыграть в покер по четвертаку или на сколько угодно, прошу за председательский стол.

Завершив дневные развлечения «Козырных друзей», Джорджи пригласил своего главного поборника, мистера Чарли Джонсона, домой на ужин, и пока они под перезвон бубенцов неслись в двуколке по Нэшнл-авеню, Чарли спросил:

– Что за парни тебе попались в школе, Джордж?

– Самые отборные, лучше я в жизни не встречал.

– Как ты с ними поладил?

Джорджи расхохотался.

– Это они со мной поладили, Чарли, – снисходительно пояснил он. – Странно, если б было иначе. Я не говорил, какое мне там прозвище дали? Король. Вот так они меня в школе и звали – Король Минафер.

– Как же так вышло? – невинно поинтересовался друг.

– Да так, – весело ответил Джордж. – Конечно, те, кто родился в наших краях, знали, из какой я семьи, поэтому думаю, что все дело в ней… Да и сам я вроде не оплошал.

Глава 4

Когда мистер Джордж Эмберсон Минафер во второй раз приехал из университета домой на рождественские каникулы, он, наверное, не слишком изменился внутренне, но внешне поменялся кардинально. Ничто в нем не говорило о настигшем его возмездии; напротив, все, кто жаждал мщения, начали грезить о расплате и во сне: манеры «золотого мальчика» наконец приобрели вежливость, но такую, что выводила демократов из себя. Иными словами, сеньор, с размахом поживший в столице, вернулся на недельку в старый замок осчастливить своим присутствием преданных крестьян, а заодно слегка позабавиться, глядя на их чудаковатые привычки и костюмы.

В его честь был устроен бал – пышный прием арендаторов в танцевальной зале Эмберсон-Хауса на следующий вечер после его приезда. Все было устроено с «эмберсоновским размахом», как когда-то сказала миссис Генри Франклин Фостер о свадьбе Изабель, хотя эта мудрая женщина давно ушла по пути всех мудрецов, отправившись из городка на Среднем Западе прямиком в рай: дорога длинная, но ей по силам. У нее остались наследники, но не преемники: город слишком разросся, чтобы признавать интеллектуальный авторитет и диктатуру вкуса одного человека; на бал пригласили даже не всех ее родственников, ибо город стал настолько большим, что некоторые интеллектуальные лидеры и властители дум прозябали на периферии, неизвестной Эмберсонам. Однако все общепризнанные «отцы города» получили приглашения, как и их танцующие отпрыски.

Оркестр и еда, как принято у Эмберсонов, прибыли издалека, но теперь это походило на широкий жест – скорее привычный, чем показной, – так как все необходимое для празднества в изобилии имелось в самом городе. Издалека привезли также цветы, плющ и кадки с растениями, но это уже потому, что местные цветоводы не справились с украшением огромных просторов особняка с шиком, присущим семейству. То был последний из великих, запоминающихся на всю жизнь балов, о которых «говорят все»: население города росло с такой скоростью, что уже на следующий год было слишком многочисленным, чтобы даже о таком событии, как бал у Эмберсонов, услышал каждый.

Джордж, в белых перчатках и с гарденией в петлице, стоял с матерью и Майором в большой ало-золотой гостиной внизу, принимая приглашенных. Это трио являло собой живописный пример того, как красота передается из поколения в поколение. Майор, его дочь и внук принадлежали к эмберсоновскому типу: высокие, прямые, хорошо сложенные, с темными глазами, небольшими носами и правильными подбородками; на лице деда, как и на лице внука, было написано выражение веселой снисходительности. Однако присутствовали и различия. Несформировавшиеся юные черты внука, кроме снисходительности, ничего не отражали, тогда как черты деда говорили о многом. Красивое, умудренное годами лицо принадлежало человеку, сознающему свою важность, но более волевому, нежели высокомерному, не без тени страдания в глазах. Короткие белоснежные волосы Майора были разделены на прямой пробор, как и у внука, а его костюм был не менее моден, чем у франтоватого юного Джорджа.

Изабель, стоящая между своим отцом и сыном, несколько смущала последнего. Ее возраст, а ей не было и сорока, казался Джорджу не менее далеким, чем луны Юпитера: он даже вообразить себе не мог, что и ему когда-нибудь стукнет столько же, и ограничивал свои мысли о будущем пятью годами. Пять лет назад он был тринадцатилетним мальчишкой, и этот временной промежуток представлялся пропастью. Через пять лет ему будет почти двадцать четыре, и он помнил, что для девушек двадцатичетырехлетний – это «мужчина в возрасте». Он мог представить, что ему именно столько, но заглянуть дальше было не в его силах. Он почти не видел особой разницы между тридцатью восьмью и восьмьюдесятью восьмью годами, и мама была для него не женщиной, а только матерью. Он не воспринимал ее иначе как собственный придаток, родительницу; он и подумать не мог, что она делает что-то – рассуждает, влюбляется, прогуливается или читает книгу – как женщина, а не как его мать. Изабель в роли женщины была чужда собственному сыну, являлась незнакомкой, которую он никогда не видел и голоса которой никогда не слышал. И сегодня, стоя рядом с ней и принимая гостей, он с беспокойством ощутил присутствие этой посторонней, с которой столкнулся впервые.

Юности кажется, что любовь существует лишь в юности. Поэтому роли героев и героинь в театре отдаются самым молодым актерам, способным с ними справиться. Юные влюбленные нравятся всем – и юным, и зрелым; но только зрелые выдержат пьесу о любви в среднем возрасте, молодые на нее просто не пойдут, потому что для них подобные отношения всего лишь шутка, притом несмешная. По этой причине, если импресарио хочет заманить на представление людей разного возраста, он делает влюбленных как можно моложе. Юным зрителям такое по нраву, их инстинктивная неприязнь, выливающаяся не только в презрительное недоумение, но и в глухую злобу на зрелую любовь, не просыпается. Поэтому, стоя рядом с Изабель, Джордж почувствовал неожиданное беспокойство, всего лишь заметив, что глаза матери сияют, что вся она – воплощенная молодость и грация. Иными словами, что в нее можно влюбиться.

Это было любопытное ощущение, не имеющее видимой причины или связи с происходящим. Пока оно длилось, Джорджа грызли нехорошие мысли, хотя ни о чем конкретном он не думал, – это было похоже на сон, в котором таится невидимое и неслышимое волшебство. Он не заметил в матери ничего странного или нового, если не считать черного платья, отделанного серебристой вышивкой: она стояла здесь, рядом с ним, чуть склоняя голову в приветствиях, с неизменной улыбкой, застывшей на лице с самого начала приема. Ее щеки раскраснелись, но ведь и в комнате было жарковато, да и обязанность приветствовать такое количество гостей тоже могла послужить причиной румянца. Уже много лет ей не давали больше двадцати пяти или двадцати шести – разве что кто-нибудь повзрослее мог догадаться, что ей под тридцать. Ничто в ее внешности или поведении не объясняло беспокойства Джорджа, но оно постепенно нарастало, переходя в смутное негодование, словно Изабель совершила что-то, неподобающее статусу матери.