– Обойдутся, – бессердечно отрезал он, а затем добавил с удивительной горячностью: – Слушайте, я хочу знать, вы будете танцевать или…

– Боже правый! – Она вновь засмеялась. – Да!

Ее окружили молодые люди, расхватывая все танцы, которые остались, при этом стараясь не оттеснить Джорджа, который всем своим видом показывал, как они ему докучают. Наконец ему удалось вывести девушку из осады – она сама ему немало помогла – и усадить рядом с собой на лестнице, ведущей к балкону для оркестра, где их было почти не видно, хотя сами они могли обозревать всю залу.

– Как все эти голубчики так быстро познакомились с вами? – нехотя спросил Джордж.

– Я здесь уже неделю.

– Кажется, заскучать вы не успели! – продолжил он. – Все эти голубчики… Сам не знаю, зачем мать столько наприглашала. Конечно, с некоторыми я довольно часто виделся. Был председателем местного клуба… Но теперь я такими глупостями не интересуюсь. Никак не пойму, зачем мама их пригласила.

– Возможно, приглашены их родители, – тихо предположила мисс Морган. – Или она просто не хотела никого обидеть.

– Вряд ли! Не думаю, что маму волнует, что она обидит кого-то в этом городишке.

– Наверное, чудесно, – произнесла мисс Морган, – мистер Эмберсон… то есть мистер Минафер…

– Что чудесно?

– Быть настолько важным!

– Дело не в важности, – уверил ее Джордж. – Любой уважающий себя человек не должен терпеть неудобства в собственном городе.

Она осуждающе посмотрела на него из-под опущенных ресниц – но глаза тут же потеплели. Действительно, она смотрела скорее сочувственно, чем осуждающе. Величественная красота Джорджа была красотой настоящего мужчины, если, конечно, такое можно сказать о внешности юноши, ведь музыка, танцы и цветы влияют на настроение девятнадцатилетних девочек не меньше, чем на настроение восемнадцатилетних мальчиков. Мисс Морган медленно отвела взгляд от Джорджа и уткнулась в свой букетик ландышей и фиалок. С балкона наверху раздались радостные звуки польки. Музыканты постарались сделать мелодию рождественской, добавив перезвон колокольчиков, и возле прохода к балкону закружились разгоряченные и повеселевшие танцоры, но ни Джордж, ни мисс Морган даже не попытались присоединиться к ним.

На лестнице сквозило, ступени были узкими и неудобными, никто из гостей постарше даже не вздумал бы усесться там. Более того, это была пара совершенно чужих друг другу людей, ни один из них не сказал ничего такого, что могло бы искренне заинтересовать собеседника, они не чувствовали родства душ и не испытывали особой приязни – но лестницы возле бальных зал не менее романтичны, чем озаренные луной озера и горные закаты. Когда-нибудь откроют законы человеческого притяжения – они настолько важны, что мир стал бы мудрее, если бы сэра Исаака Ньютона стукнуло по голове не яблоко, а юная леди.

Зрелость, наученная горьким опытом собственных глупостей, не устает повторять: «Ну что она в нем нашла?» – словно юную влюбленность можно объяснить логически или исходя из чьего-то поведения. Зрелость вопрошает: «О чем, черт возьми, они могут говорить?» – словно разговоры имеют какое-то отношение к апрельским ливням! В семьдесят человек встает утром, вдыхает чистый воздух, смотрит на солнце, радуется, подумав: «Чувствую себя отлично», и собирается на прогулку. В восемнадцать человек отправляется на бал, усаживается с кем-нибудь на лестнице, не может объяснить своих чувств и мыслей и теряет всякую способность к рассуждениям. Мисс Морган и Джордж оставались на месте.

Они молча решили остаться на месте, даже не подумав об этом, даже не обменявшись понимающими взглядами, – они вообще не смотрели друг на друга. Оба рассеянно наблюдали за танцующими и какое-то время не произносили ни слова. Музыка над их головами гремела во всю мощь: барабаны, тарелки, треугольники, колокольчики, грохот, лязг, звон. Тут и там танцующие пары целиком отдавались мелодии, переходя от размеренного и пристойного скольжения к скачкам и кружению, от стены к стене, через толпу, полностью раскрепостившись. Джордж немало удивился, увидев, что в одной из таких пар бешено галопирует его тетя, Фанни Минафер.

Раскрасневшаяся Фанни Минафер была из тех дам, что увядают, едва успев расцвети. Чертами лица она походила на ребенка и обладала такой же детской фигурой, поэтому иногда незнакомцы, увидев ее через дорогу, принимали Фанни за двадцатилетнюю, но временами с того же расстояния она выглядела не меньше чем на шестьдесят вместо ее настоящих сорока лет. У нее бывали старые дни и молодые дни, старые часы и молодые часы, старые минуты и молодые минуты, а изменения происходили так быстро, что и не заметишь. Что-то в выражении лица или наклоне головы вело к удивленному осознанию, что вот она, Фанни, – пожилая дама! Но никогда она не выглядела такой юной, как этим вечером, когда летела по залу, ведомая искусной рукой чудаковатого голубчика – ведь именно он оказался ее партнером.

В свое время голубчик знал толк в танцах, и это время явно не закончилось. Несмотря на головокружительно быструю польку, под звуки которой он летел с мисс Фанни по зале, в его движениях чувствовалась солидность, он ни разу не столкнулся с другими парами и сохранял изящество даже в самом сумасшедшем ритме, не забывая развлекать даму разговорами. Но больше всего Джорджа поразило – и даже разозлило – то, что этот новый для дома Эмберсонов человек не выказывал ни малейшего почтения, свойственного людям, для которых такой особняк в новинку: он будто чувствовал себя как дома. Он показался Джорджу особенно наглым, когда пролетал с мисс Фанни мимо лестницы и, на миг оторвав руку от партнерши и не замедлив хода, весело, даже сердечно, помахал юной паре и тут же скрылся из вида.

Джордж холодно воспринял эту выходку, не ответив ни словом, ни жестом.

– Ну и как вам такая дерзость? – пробормотал он.

– Какая? – спросила мисс Морган.

– Этот чудной голубчик вот так запросто помахал мне. Я же, кроме того, что он дядя Шэронов, ничегошеньки о нем не знаю.

– И не надо, – сказала она. – Он махал не вам, он махал мне.

– Даже так? – Объяснение не смягчило чувств Джорджа. – Кажется, все обращают внимание только на вас! Определенно, эту неделю вы в городе не скучали!

Она опять зарылась лицом в букетик и не без удовольствия посмеялась. Она не стала объясняться дальше, и некоторое время они не разговаривали. Музыка смолкла, громкие аплодисменты в зале настояли на повторении, опять станцевали польку, послышался гул голосов, и началась смена партнеров.

– Ну, – наконец произнес Джорджи, – должен признать, что болтать вы не любите. Говорят, что, помалкивая, проще всего заслужить репутацию мудреца. Вы когда-нибудь разговариваете?

– Только с теми, кто меня понимает, – ответила она.

Он прервал мрачное разглядывание бала и быстро повернулся к ней, но над букетом заметил искрящиеся и довольные глаза девушки и тоже снизошел до улыбки.

– Девушки такие дерзкие! – сказал он. – Надо бы им с годок походить в мужской университет: их бы там настоящей дерзости поучили! Что вы делаете завтра после двух?

– Много разного. Все расписано по минутам.

– Ладно, – сказал Джордж. – Снега выпало как раз для катания на санях: я заеду за вами в десять минут третьего.

– Я не смогу.

– Если не поедете, я буду весь день и вечер сидеть в санях прямо у ваших ворот у всех на виду, а если вы пойдете гулять с кем-то еще, ему придется иметь дело со мной.

Немного зарумянившись, она рассмеялась, а он серьезно продолжил:

– Если думаете, что я так шучу, то в вашей воле рискнуть!

Она вновь залилась смехом.

– Я редко получаю столь щедрые комплименты, – сказала она, – особенно при столь кратком знакомстве. Однако я едва ли поеду с вами.

– Ждите меня в десять минут третьего.

– Не буду.

– Будете!

– Да, буду! – сдалась она.

В это мгновение, запыхавшись от поисков, появился тот, кому она обещала следующий танец.

– Не забывайте, третий танец – мой! – напомнил Джордж.

– Не забуду.

– Каждый третий танец – мой!

– Я помню, – удивленно, но покорно крикнула она через плечо кавалера.

Когда пришло время «третьего танца», Джордж предстал перед ней без малейших церемоний, как брат или закадычный друг. Она сразу последовала за ним, на ходу заканчивая обмен остротами с предыдущим партнером: как оказалось, с ним она болтала без умолку. Выходило, что за вечер и Джордж, и мисс Морган беседовали со всеми подряд, но не друг с другом, а во время этого танца вообще не обменялись ни словом. Они танцевали с задумчивыми лицами, и серьезность не покидала их до самого конца. Когда настала пора следующего «третьего танца», они не пошли в центр залы, а сразу направились на лестницу под балконом; казалось, им удалось достичь понимания безо всякой словесной шелухи и эта лесенка на отшибе самое для них место.

– Ну, – холодно начал Джордж, пока они присаживались, – как, говорите, вас зовут?

– Морган.

– Забавно!

– Имена других людей всегда забавны.

– Я не хотел вас задеть, – объяснил Джордж. – Это у нас с приятелями в университете такая поговорка. Мы всегда так говорим, что бы ни услышали. Наверное, иногда это звучит немного дерзко, но я знал, что ваша фамилия Морган, потому что так вас представила мама там, внизу. Я спрашиваю, как ваше имя.

– Люси.

Он промолчал.

– Люси тоже звучит забавно? – поинтересовалась она.

– Нет. Люси – это красиво! – сказал он и подарил ей улыбку. Даже тетя Фанни не могла поспорить, что, когда Джордж улыбается «своей улыбкой», он неотразим.

– Благодарю, что оценили мое имя, – сказала девушка.

– Сколько вам лет? – спросил Джордж.

– Да я и сама не знаю.

– Как это понимать?

– Так и понимать. Мне сказали сколько, я этому поверила, но верить – не знать. Вы тоже верите, что родились в определенный день, – по крайней мере, я так полагаю, – но не знаете этого точно, потому что не помните.

– Слушайте! – прервал Джордж. – Вы всегда так разговариваете?

Мисс Люси рассмеялась, прощая ему грубость, склонила юную головку к плечу, как птичка, и весело ответила:

– Очень хочется научиться быть мудрой. Что вы изучаете в школе?

– В университете!

– В университете, да! Так что вы там изучаете?

– Много всякой бесполезной чуши, – рассмеялся Джордж.

– А почему не изучаете чушь полезную?

– Какую еще полезную?

– Которая потом пригодится, в коммерции или в профессии?

Джордж нетерпеливо махнул рукой:

– Вряд ли я когда-нибудь займусь «коммерцией или профессией».

– Не займетесь?

– Конечно нет! – Джордж почти вышел из себя, искренне обидевшись на предположение, которое так явно показывало ее непонимание того, с каким человеком она имеет дело.

– Почему нет? – мягко спросила она.

– Посмотрите на них! – почти с горечью сказал он и обвел рукой видимые с лестницы танцующие пары, намекая, что там кружатся предприниматели и обладатели определенных профессий. – Славная карьера для мужчины! Юристы, банкиры, политики! Хотел бы я знать, что им дает эта жизнь! Что им известно о настоящей жизни? Откуда им про нее знать?

Он был так искренен, что произвел впечатление на мисс Морган. Он явно желает иной судьбы, раз с таким презрением отзывается о занятиях, которые весьма незначительны по сравнению с его собственными планами на будущее. Ей вспомнился Питт, ставший премьер-министром Англии в двадцать один год^[16], и она невольно заговорила уважительным шепотом:

– Кем же вы хотите быть?

Ответ последовал незамедлительно:

– Яхтсменом.