Было повторено, и сейчас же последовал возглас Николая Ивановича:

– По третьей, господин прокурор! Бог троицу любит.

– Выпьем и по третьей, Николай Иваныч, – согласился прокурор, прожевывая сардинку. – Но не зовите меня прокурором. Какой я теперь прокурор! Зовите по имени и отчеству, как я вас зову. Я Степан Мефодьич.

– Без четырех углов дом не строится, Степан Мефодьич! – восклицал Николай Иванович после выпития третьей рюмки. – Мы еще икрой не закусывали.

– О, как мне все эти ваши русские присловья напоминают Москву, где я провел мои лучшие годы жизни, студенческие годы! И надо бы отказаться от четвертой, но после этих русских присловий не могу, – отвечал прокурор.

При четвертой рюмке Глафира Семеновна начала уже коситься на мужа и прокурора и заметила:

– Да кушайте вы прежде бульон-то. Он и так уж холодный, а вы его заморозите.

– Ничего. Холодный бульон иногда даже лучше, – дал ответ Николай Иванович. – Вот мы еще по пятой вонзим в себя, да и за бульон…

– Нет-нет! Я больше уж не могу… – стал отказываться прокурор.

– Да ведь какие рюмки-то маленькие! Разве это рюмки! Ведь это ликер пить, а не водку. Нельзя, нельзя, Степан Мефодьич, отказываться от пятой. Пятая – крыша. Где же это видано, чтобы дом о четырех углах был без крыши!

Прокурор улыбнулся Глафире Семеновне хмельными глазами, развел руками и произнес:

– Представьте, сударыня, ведь уговорил меня ваш муж. Уговорил! Против таких аргументов не могу отказаться. Действительно, дому нельзя быть без крыши! О, русские присловья, русские присловья! Когда-то болгарский язык выработает себе что-нибудь подобное! Выпьемте и примемся за бульон.

Было выпито по пятой. Николай Иванович и прокурор затем вылили в себя по чашке бульону и принялись за скумбрию.

Коридорный внес бокалы и бутылку шампанского.

– Боже мой! Да вы и в самом деле шампанского заказали! Ведь это будет чисто лукулловский пир! – воскликнул прокурор. – Напрасно, напрасно.

– Что за напрасно! Я рад-радехонек, что цел-то остался! Ведь я думал, что вы меня заарестуете, – отвечал Николай Иванович.

Прокурор пожал плечами.

– Откуда вам могли такие мрачные мысли прийти? – сказал он.

– А вот подите же, пришли! Ведь меня, должен вам сказать, здешние газетные репортеры за какого-то русского дипломатического агента приняли, были и здесь, в гостинице, ловили меня и по ресторанам и расспрашивали, что я думаю про нынешнюю Болгарию, что я заметил особенное в Софии, а я их не разубеждал, что я простой русский путешественник. Ведь сегодня, я думаю, уж об всем этом есть в газетах, – рассказывал Николай Иванович.

– Любопытно прочесть. Надо послать за газетами, – сказал прокурор.

– Потом, потом… На железной дороге купим. Ведь теперь некогда читать. Теперь, господин прокурор, пить да есть надо.

– Опять прокурор!

– Виноват, Степан Мефодьич. А ведь рыбка-то плавала! – вдруг воскликнул Николай Иванович, доедая скумбрию, и схватился за бутылку шампанского. – Ведь рыбка-то плавала, а потому и нам по суху-то нечего бродить. Надо промочить себя.

И он принялся разливать шампанское в бокалы.

– За здоровье дорогой хозяйки! – возгласил прокурор, принимая бокал с вином и чокаясь с Глафирой Семеновной. – Ужасно только мне совестно, что я, пользуясь от вас таким радушным гостеприимством, не в состоянии отплатить вам тем же, ибо сегодня после полудня уезжаю.

– Куда? – спросил Николай Иванович.

– В Филипополь. Ведь я, кажется, говорил вам давеча, когда вошел, что уезжаю к себе в Филипополь. Да, говорил.

– Это когда вы вошли-то? Батюшка! До того ли мне тогда было, чтобы что-нибудь слышать и понимать! Я дрожал как осиновый лист, – отвечал Николай Иванович и спросил: – А в Филипополь по той же дороге, что и в Константинополь?

– Да как же! Едущим в Константинополь нельзя миновать Филипополь.

– Вот и отлично. Значит, после завтрака вместе и поедем. Глафира Семеновна! Слышишь, какая приятная компания нам предстоит в дороге! Не станем и мы откладывать наш отъезд из Софии. Ведь мы здесь уж все видели, что здесь есть и что можно видеть. О, как все это хорошо устраивается! – восторгался Николай Иванович, произнося слова уже несколько заплетающимся от выпитого языком. – В дорогу захватим винца…

– Вот это винцо-то и позвольте мне захватить в дорогу, – сказал прокурор. – Тогда я буду иметь хоть маленькую возможность отплатить вам за гостеприимство.

– Э, что за счеты! Только бы было вино, а там чье оно – зачем разбирать! Брат-славянин! Ведь рыбка-то плавала! – опять воскликнул Николай Иванович.

Прокурор в восторге воздел руки кверху.

– О, русские присловья, русские присловья! – опять воскликнул он. – Ну как при них откажешься пить! Они имеют магическое действие на волю человека! Выпьемте, Николай Иванович! Поднимаю здравицу за единение братьев-славян! За тесную дружбу!

– Живио!^[87] – закричал Николай Иванович. – Глаша! Пей!

Глафира Семеновна, смотревшая уже исподлобья на расходившихся мужа и гостя, неохотно взялась за бокал. Она не любила, когда муж ее бывал пьян, а теперь от выпитого вина у него уже даже перекосило глаза. Прокурор, тоже с посоловевшими глазами, так чокнулся с ней, что даже расплескал ее вино, выпил до дна и принялся уничтожать совсем уже остывший бифштекс с солеными оливками.

Николай Иванович вновь разливал по бокалам вино и восклицал:

– За здоровье славянских женщин! Живио!

XXXVI

В первом часу дня по улицам Софии, по направлению к железнодорожной станции, во всю прыть мчались два фаэтона. В первом из них сидели Николай Иванович и прокурор, во втором помещалась Глафира Семеновна среди саков, корзинок, баульчиков и подушек, завернутых в пледы. На козлах рядом с кучером сидел усатый молодец из гостиницы в фуражке с надписью «Метрополь». Николай Иванович размахивал руками и кричал: «Живио! Да здравствует славянское братство!» Делал он это при каждой собравшейся кучке народа, попадавшейся им по пути, и при этом лез целоваться к прокурору. У них также была кладь: в ногах в фаэтоне стояла плетеная корзинка с вином и закусками, купленными в гастрономическом магазине Панахова.

Но вот и станция железной дороги. У подъезда к ним подскочило несколько бараньих шапок, и они принялись их высаживать из фаэтонов. Николай Иванович и им закричал «живио» и «да здравствует славянство», а потом стал раздавать направо и налево никелевые стотинки, нарочно для этого наменянные, говоря:

– Получите по-русски на чай! Получите и помните славянина с берегов Волги и Невы!

Стотинки раздавались и извозчикам, стоявшим перед зданием станции в ожидании седоков. Со всех сторон сыпались благодарности и приветствия получивших:

– Благодары, господине! Проштавай! Останете с здравие!^[88] Благодары!

– Кричите ура! Вот вам еще на драку! – проговорил Николай Иванович, обращаясь к собравшимся извозчикам, и кинул им горсть стотинок на мостовую, но прокурор, бывший менее пьян, схватил его под руку и потащил в здание станции.

Глафира Семеновна следовала сзади, чуть не плача, и бормотала по адресу мужа:

– Пьяный безобразник! Серый мужик! Бахвал бесстыдный!

Николай Иванович, слыша эти слова, оборачивался к ней и говорил заплетающимся языком:

– Пусть прокурор посадит меня в кутузку, если я пьяный безобразник! Пусть! А если он не сажает, то, стало быть, он очень хорошо понимает, что это не безобразие, а славянское единство. Прокурор! Степан Мефодьич! Ведь это славянское единство? Правильно я? – приставал он к прокурору.

– Идемте, идемте… Поезд из Вены в Константинополь прибыл уже, и надо садиться, а то опоздаем! – торопил его прокурор.

– Нет, я желаю знать мнение прокурора – славянское это единство или безобразие? Прокурор! Душка, скажи! – допытывался у прокурора Николай Иванович и воскликнул: – Чувствую полное радушие славянской души и хочу обнять всех братьев, а она: пьяное безобразие!

Поезд действительно уже пришел из Вены и минут через десять должен был отправиться в Константинополь, так что супруги и прокурор еле успели с помощью проводника из гостиницы купить билеты, сдать свой багаж и поместиться в купе. Николай Иванович опять стал «серебрить» бараньи шапки, принесшие в купе подушки и саки. Опять приветствия: «благодары» и «останете с здравие». Проводнику за его двухдневную службу Николай Иванович дал две большие серебряные монеты по пяти левов и сказал:

– Вот тебе, братушка, на ракию и ребятишкам на молочишко! Не поминай лихом славянина с берегов Невы и помни, какой такой русский человек Николай Иванов сын Иванов!

Проводник так ему поклонился в благодарность, что хлопнул картузом с надписью «Метрополь» по полу вагона и произнес, весь сияя:

– Прощайте, экселенц! Прощайте, ваше высокопревосходительство!

Поезд тронулся.

– Стой! Стой! – закричал Николай Иванович. – Что ж мы газеты-то хотели купить, где про меня напечатано!

И он даже вскочил с места, чтоб бежать из вагона, но прокурор схватил его за руку и остановил.

– Куплены, – сказал он, доставая из кармана газеты. – Я купил.

– А ну-ка, прочти и переведи. Ведь по-болгарски-то мы, хоть и два пенсне на нос взденем, все равно ничего не поймем, хоть и русскими буквами писано.

Прокурор развернул одну газету и стал пробегать ее.

– Есть, – сказал он. – Действительно, пишут про вас, что вы дипломатический агент, отправляющийся в Константинополь в русскую миссию с каким-то поручением. Затем сказано, что на предложенный вам вопрос, с каким именно поручением, вы отказались приподнять завесу.

– Да, отказался. С какой же кстати я буду отвечать, если я ничего не знаю!.. – бормотал Николай Иванович. – Решительно ничего не знаю.

– Далее сказано, что вы с особенным восторгом отнеслись к нынешнему повороту в Болгарии ко всему русскому, – продолжал прокурор.

– А про самовары ничего не сказано?

– Есть, есть. Сказано. Напечатано, что вы высказывали удивление, отчего в болгарских гостиницах не распространен самовар.

– Ловко! Вот это хорошо, что сказано. Одобряю… В самом деле, какое же это славянское единство, если без русского самовара! Глаша! Слышишь? Вот как о нас! Знай наших! Об нас даже в газетах напечатано! – обратился Николай Иванович к жене и хлопнул ее ладонью по плечу.

Глафира Семеновна сидела надувшись и чуть не плакала.

– Оставь, пожалуйста! Что за мужицкое обращение! Хоть господина-то прокурора постыдился бы, – проговорила она, отвернулась и стала смотреть в окно.

– О-го-го! Нервы? Ну, так и будем знать. Вот, господин прокурор, и хороша она у меня бабенка, покладистая для путешествия, а уж как нервы эти самые начнутся – только черту ее и подарить, да и то незнакомому, чтоб назад не принес.

– Дурак! Пьяный дурак! – послышалось у супруги.

– Изволите слышать, какие комплименты мужу!.. А все от нервов, – кивнул Николай Иванович на жену и сказал прокурору: – А ну-ка, что в другой-то газете?.. Ведь меня расспрашивали два репортера.

Прокурор стал пробегать еще газету, ничего в ней не нашел и развернул третью.

– Здесь есть. Здесь вы названы петербургским сановником. Сказано, что приехали вместе с супругой Глафирой Семеновной, хвалите дешевизну жизни в Софии, удивляетесь ее незастроенным улицам… – рассказывал прокурор.

– Откуда он узнал, как жену-то мою зовут! – дивился Николай Иванович. – Ах да… Ведь я при нем ее называл по имени и отчеству – вот он и записал. Вот и ты, Глаша, в болгарскую газету попала! Неужто не рада? – спрашивал он жену. – Теперь вся Болгария будет знать, что у петербургского купца Николая Ивановича Иванова есть супруга Глафира Семеновна! Знай наших! Живио!

– Что ты кричишь-то! Ведь мы в вагоне… Рядом с нами в другом купе пассажиры. Бесстыдник! Скандалист! – заметила ему Глафира Семеновна, не глядя на него.