Выбрасываться Келла не спешил, а всего лишь прошел во вторую комнату, которую я не видела ранее. Это помещение было таким же большим, полутемным и представляло собой что-то вроде караоке. Здесь даже своя маленькая сцена была, на которой одинокой тоненькой вышкой торчал микрофон, а всюду висели колонки и плазменные экраны. Естественно, сейчас техника была выключена. Пройдя мимо удобных диванчиков, на которых, видимо, должны были с комфортом располагаться гости ВИП-комнаты, а также мимо личной барной стойки с высокими изящными табуретами, мы подошли к едва заметной двери, которая вела сразу на улицу. А еще точнее – на охраняемую стоянку клуба. Второй выход существовал специально для удобства дорогих гостей, способных снимать себе дорогие залы и номера.

Таким образом мы сразу же и попали на улицу, освещенную не только большой круглой и самодовольной Луной, зависшей на небе в окружении звезд-подданных, щедро рассыпанных по бархатному небу, но и огнями ночного клуба, которые призывно горели то голубыми, то вишневыми, то искрящимися белыми цветами, заманивая к себе прохожих.

На улице было довольно прохладно, но никого это не смутило, кроме меня. Моя и Нинкина верхняя одежда, между прочим, осталась в гардеробе. Если я сейчас этим двоим скажу о том, что мне очень хотелось бы вернуться в «Горизонт» и забрать одежду, они нас вообще никуда не повезут. Ладно, эту проблему мы решим вместе с подругой – она в клуб все равно часто ездит – вот и заберет. А не сделает этого – я ее убью.

– Свежий воздух! – вздохнул полной грудью синеволосый и едва не уронил Нинку.

– Держи ее аккуратней, – серьезно попросил Кей, обводя своими странными глазами стоянку, а потом направился к темно-синей машине, кажущейся этой ночью черной. – Келла, ты со своей девушкой на заднее сидение, а ты, – повернулся он ко мне, – вперед. Не забудь пристегнуться. И скажи, куда ехать.

Он отключил сигнализацию, и все мы уселись в дорогую машину с тонированными окнами и кожаным бордовым салоном. Ух ты, даже телевизор здесь маленький есть! Шикарная тачка у солиста рок-группы, однако!

– Солнышко, – проворковала Нинка, устроившись головой на коленях Келлы, – спой песню. И одновременно она принялась грызть крышку собственного телефона.

– Какую еще песню? – офигел он. По-другому и не скажешь.

– Красивую. О любви хочу. Ска-а-а-азочной.

– Не-не. Давай я лучше тебе анекдот расскажу? – стал вытаскивать парень телефон из цепких зубов моей подружки.

– Не хочу анекдот, – надулась подруга, заметила проколы на лице парня и потянулась к пирсингу на губе, с явным намерением его оторвать.

Келла успел перехватить ее руку и тихо посетовал, что «лучше бы она была прежняя».

– Я классный знаю, про трех патологоанатомов.

– Не-е-е-е-ет. Про сказку песню дай.

– Пристегнулась? – повернулся тем временем ко мне Кей. Как же необычно общаться с человеком, которого до этого вживую не видел ни разу, а лишь лицезрел его на картинках и постерах! Теперь у меня такое чувство, что я светловолосого где-то видела, а где – вспомнить не могу. А потом сразу понимаю – где-где, в Интернете, в клипах, да у Нинки в доме я его имела удовольствие лицезреть! Да что у Нинки – и у себя дома тоже – Нелька любит таких милых мальчиков, исполняющих тяжелую музыку… А голос знакомый – потому что слышала его песни.

Этот Кей прямо не человек, и даже не звезда, а сплошное дежавю на ножках. Нет, ножки – это сильно по-женски. Белобрысое дежавю? Музыкальное?

– Пристегнулась? – повторил он, отбрасывая волосы со лба и не глядя на меня.

– А? Нет, не получается… – вздохнула я и добавила: – Извини.

– Ничего, – ответил он и застегнул ремешок на сиденье сам. Когда парень наклонился ко мне и каснулся рукой, стало немного труднее дышать и совершенно неожиданно захотелось коснуться его бело-серебряных волос.

Потом я возмутилась про себя, искоса глядя на Кея. Вот же он козел. Он обаятельный мальчик, и сам это прекрасно понимает, но своим обаянием меня смущает все равно. А какой девушке не польстит, что рядом с ней известный красавчик с выразительным взглядом?

– Адрес? – не поворачиваясь, спросил блондин.

Я покорно назвала свою улицу и дом, справедливо полагая, что Нинкины родственники не сильно обрадуются, увидев среднюю дочь в немного неадекватном состоянии. А у меня взрослых вообще дома сейчас нет.

– Ты такой замечательный человек, такой заботливый, – говорила подруга то Кею, то Келле, – и ты, Катя – лучшая на свете подруга! Мир чудесен?

– Чудесен-чудесен, – проворчал Келла, – ведь в этом мире ты, блин, живешь. Мышка, ты не радугой питаешься?

– Да, чудесен? Тогда спой! Ну-у-у… спой мне, миленький! Спой! А то укушу! – принялась ныть Нинка на заднем сиденье.

– Да я не хочу петь! Принцесса, спи! – отбивался от нее Келла.

– Спой! Я отдам тебе за это свои серьги, милый, – принялась нетвердой рукой стаскивать украшение из ушей Нинка. – Купишь себе много красивой одежки.

– Не надо! – остановил ее Келла и взмолился: – слушай, Кей, ты же у нас певун. Сбацай этой мышке куплетика два, а?

Подумав, он добавил:

– Или я тебе морду набью, честное слово.

– Ну, если только морду, – улыбнулся вдруг Кей и запел.

Молодой человек решил исполнить что-то странное, незнакомое ни мне, ни Нинке, ни его другу. Тихое, медленное, лирически-спокойное и даже приятное на слух.

И голос у него, против моих ожиданий, оказался интересным и, можно сказать, красивым – чистым, бархатным, низковатым баритоном. Не таким, как на концерте, – там голос солиста «На краю» искажали микрофон, громкая музыка и общая акустика. Сейчас я могла сравнить его голос с хрустальным водопадом, с уступа которого грациозно падают вниз водные потоки. На концертах – с океаном во время шторма, мощным, чуть неясным и неистовым.

Кей не фальшивил, да и дыхание у него, как я успела заметить, было поставлено правильно, а ведь всем тем, кто хотя бы немного соприкасался с музыкой, известно, что дыхание – это основа правильного пения.

Но лучше бы он не открывал рот, честное слово!

Успокойся и глазки, малышка, закрой,

Я сегодня всю ночь проведу здесь с тобой.

До зари буду петь, охраняя твой сон.

Я твой шут, ты – принцесса, а ночь – это трон.

– Как здорово! – по-детски захлопала в ладоши Нинка и укоряюще сообщила Келле, – а ты, дурашка, петь не умеешь! Я ему свои серьги подарю.

Келла как-то странно поморщился – я видела его недовольное лицо в зеркале заднего вида. Но он промолчал.

Я касаюсь твоей нежно-бежевой кожи.

Ты ведь любишь меня? И я тебя тоже.

Ну и песенка, не думала, что наш рок-герой такие слащавые слова будет подбирать. Это меня даже немного развеселило. Наверняка где-то в глубине души этот малый с вычурной прической мечтал быть поп-кумиром миллионов девчонок, а из него вышел всего лишь фронтмэн группы, исполняющей то ли альтернативу, то ли нью-метал.

Спи, пожалуйста, спи, я останусь с тобой,

Веришь, что я – твой принц и что я – твой герой?

– Верю, – прошептала Нинка, приподнимая голову.

Келла вдруг хмыкнул, но упорно продолжал хранить молчание. А Кей, следя за пустой дорогой, освещенной десятками стоящих в ряд фонарей, продолжал напевать, и голос его становился постепенно громче и громче.

Тонкий месяц и звезды я тебе с неба снял,

С ними вместе навечно свое сердце отдал.

Я любить тебя буду все годы свои.

Ты не бойся, малышка. Ты спи. Просто спи.

Нинка шмыгнула носом от переполняющих ее эмоций, Келла произнес непечатное слово, которое я могу перефразировать как: «Просто капец». Но я так и не поняла, к кому он обращался: к солисту, позорящему славное имя группы «На краю», к восторженной Нинке или к самому себе? Точно могу только сказать – что не ко мне.

Я его вполне понимала – зачем обесславливаться такой глупой любовной лирикой, которая больше к лицу молоденькой эстрадной певице? Зачем ронять имидж брутального мэна?

Кей пел, и я осознавала, что герой песенного произведения производит впечатление не просто парня, а влюбленного дурачка. Одного из тех, которые не замечают многочисленных измен со стороны благоверных и верят в то, что их ребенок, подозрительно похожий на соседа-грузина, уродился таким смуглым и черноволосым в двоюродную бабушку тети дядиной племянницы по отцу супруги.

Да, голос есть, слух тоже, и мелодия красива, но эта сахарность и розовые слюни все портят… Разочарование.

Пока моя подруга радовалась, а я с большой долей скептицизма размышляла над текстом песенки, Кей, видимо, решил, что с двух полузнакомых девиц хватит его бесплатного концерта, поэтому закруглился, и финал был немного не таким, каким представляли его мы с Нинкой. Конец песни воистину был феерическим.

Едва заметно улыбаясь и глядя в зеркало, отражающее лицо поднявшейся Нины, Кей спел заключительную часть своей незамысловатой песни.

Вышло чудесно.

Спит. Доверилась. Дверь я плотнее закрыл.

И с улыбкой ей в сердце свой нож я всадил.

Ночью тело увез в океан в чужой лодке.

Бросил в воду. Поверила мне, идиотка?

Первые секунд десять в салоне машины стояла тишина и слышен лишь был звук шин. Кей закончил песню и молча повернул руль, а заодно и свой крутой транспорт налево.

Келла оглушительно расхохотался, я едва выдавила из себя какой-то странный звук, напоминающий удивленный смешок. Я ведь думала, что последним куплетом будет что-то милое про свадьбу этого чокнутого влюбленного и его засыпающей красавицы. А вот Нинка почему-то разрыдалась. Как будто бы была не студенткой университета, а первоклашкой, у которой злые ребята отобрали булку, да еще и за косы подергали.

Честно говоря, Нинка никогда не плачет. Она много раз мне говорила, что «рыдать – удел слабохарактерных придурков» и вообще «один мудрый чувак сказал: ни один человек на свете не достоин твоих слез, а тот, кто достоин, никогда не заставит тебя плакать». Подругу я видела всякой: раздраженной, злой, очень злой, разъяренной, демонически гневной, но плачущей – никогда. Я даже сомневалась, способна ли эта сумасбродка из себя хоть одну слезинку выдавить?

Оказалось, что способна, причем не одну, а сто одну. Крупные, прозрачные слезы потекли из ее глаз бусинками, попадая не на саму Нинку, а на майку синеволосого, к которому она в ужасе прижалась. Тот довольно улыбался, чувствуя себя настоящим героем, – еще бы, такая фурия, как Нинка, просит у него защиты. Вальяжно поглаживая ее по светлым волосам, он говорил что-то вроде: «ты чего, это же весело» и «ну ты даешь, хватит реветь».

И плакала она вовсе не бесшумно, напоминая современный аналог библейской иерихонской трубы, той самой, которая за пару мгновений разрушила крепостные стены города.

– А-а-а! – орала подружка, кривя губы. – Ты плохой человек, беленький Кей! Мне страшно теперь!

– Ну я же с тобой, – проговорил синеволосый тоном, который предполагал, что этот факт должен заставить Нинку петь и плясать от радости.

– Мне ее жалко-о-о! А-а-а, он ее убииил! За что? – сквозь обильные слезы вопрошала девушка. – Ка-а-атя! За что?

Я прикинулась, что не слышу. Раз с ней на заднем сиденье находится барабанщик «На краю», то пусть ее и успокаивает, и объясняет.

– За что-о-о он ее так?!

– Он серийным убийцей был, наверное, – не нашел лучшего объяснения Келла.

Мою подругу, конечно же, оно не устроило, поэтому она завопила еще громче.

– А ты талант, мужик! – обратился к Кею Келла, пытаясь зажать Нинкин рот ладонью. – Минута – и девушка кричит. Готова.

– Это что, ваша новая песня? – поинтересовалась я, глядя на то, как мы мчимся мимо большого гипермаркета. До дома еще минут десять, если мы будем ехать так же быстро и без задержек. Если этот шедевр станет их новым треком, то триумф группе обеспечен.

– Нет, – ответил Кей и спросил, – налево поворачивать?

Я кивнула, а тем временем синеволосый принялся посвящать меня в музыкальную жизнь своей родной группы:

– Этот чувак сочиняет все на ходу, девочка. Стихи, музыку – все! – хвастался барабанщик. – Кей у нас молоток! Менеджер на него не наумиляется, ха-ха-ха. Круто он сейчас забацал, да, девочка?

– Я Катя.

– Ага.

Парень что-то хотел сказать мне еще, но в это время Нинка заверещала ему под ухо:

– Синенький, синенький, я его боюсь! Синенький, спаси!