Парадный угол гостиной занимала небольшая, но пушистая елочка. На ней золотились свечи, с ветки на ветку перелетали картонажные ангелы и жар-птицы с феерическими пестрыми хвостами. Обернутые парчовыми лоскутками орехи напоминали чудесные сувениры от волхвов, завитые спиралями ленты алого шелка наводили на мысли о колдовстве, продетые сквозь хвою бусы – бирюзовые, деревянные или даже серебряные – придавали солидность и дороговизну. На банкетках лежали оставшиеся от детей игрушки, в полумраке они казались зрителями.

– Ч-ч-чем займемся? Ч-ч-чтением? – спросила Илона. Ей не досталось роли в спектакле по причине заикания, читать тоже не придется. При таком раскладе ее предложение выглядело выгодным ходом.

– У меня, кстати, при себе премиленький фельетончик из старого журнала. – Тамила вскочила, готовая бежать, искать, приносить, листать.

– Фи! Это старо и скучно! – Мирра удержала подругу за руку.

– Погодите жалиться, мадемуазель. Это еще не все, – заговорщицки промурлыкал самый проворный из богатырей – бровастый, как Вий, Николя. – Сейчас начнется самая забава.

В окно что-то ударило – не сильно, но громко, на синей темноте стекла появилось белое пятно убитого снежка. Компания повскакала с мест, кавалеры начали отодвигать оттоманки, освобождая зрительные места у широких подоконников. У решетки ходили два факела – повыше и пониже. Увидев за стеклами лица, они направились к дому. Маргаритка метнулась к взрослой публике, звонким детским голосом завопила – дескать, скорее к окну, ряженые пожаловали. На ее зов потянулось грузное шарканье из курительной и легкое шуршание из столовой. Во дворе уже раздухарился костер, в его ярком свете взлетали и опадали сказочные тени. Вот они отделились от огненного круга, у каждого в руке снова запылал факел. Первый оказался мишкой в вывернутом наизнанку тулупе и валенках, на его голове восседала покрашенная корзина с глазами, ушами и вытянутой вперед мордой, из пасти торчали брюквенные клыки. Второй нацепил на себя сарафан поверх шинели, пестрый платок на голову, накрутил в три обвода бросовые деревянные бусы, насвеклил щеки и намазал губы ярмарочной бабой. Началось немое представление, ряженые крутились, шутовски боролись, причем баба всякий раз побеждала медведя. От ворот к ним прибежали еще двое припозднившихся – высокий восточный тюрбан и кот в рыжей шубе. Котофей Иваныч прикрыл лицо бумажной маской с проволочными усищами, повязал обязательный хвост. Он оказался умельцем – провернул сальто-мортале и встал на руки. Восточный господин прошелся вприсядку, демонстрируя замечательную осанку и халат, расцветку коего не позволяла разглядеть истекающая любопытством темень.

– Какая прелесть! – Маргаритка захлопала в ладоши. – Они ведь к нам зайдут? Это ведь нарочно для нас, не правда ли?

Кот с медведем принялись плясать в такт, притопывая и прихлопывая меховыми рукавицами. Баба схватила под руку тюрбан и пошла выделывать мазурку.

– Пойдемте к ним! – позвала Тамила.

– Еще не время, – удержал ее осведомленный Николя.

Звери устали от разухабистой пляски и пошли разнимать бабу с ее восточным кавалером, которые уже не столько кружились, сколько боролись за право вести. Все вчетвером они направились к крыльцу, и зрители побежали им навстречу.

– Не дашь мне ватрушки – получишь по макушке! – Из-под маски медведя раздался голос молодого Брандта.

Баба завела зычным басом колядку:

– А я маленький,

Да удаленький!

Во вторник родился,

В среду учился

Книги читать,

Христа величать,

Вас поздравлять!

Хозяйка вынесла пироги. Николя протянул руку медведю:

– Андрей, давай помогу разоблачиться.

Тот наклонился, подставляя голову с корзинкой. Кот вылупился из своих одежек и превратился в четвертого богатыря Дмитрия, баба переродилась в приятного чернявого усатика, с круглыми пятнами свеклы на щеках и ярко накрашенным ртом. Его долго отделяли от сарафана и со смехом увели умывать. Восточный человек снял свой халат. Он оказался подбит ватой, а сшит из разноцветных полосок – настоящая одежда бухарского купца или караванщика. Под халатом обнаружилась пестрая рубаха не нашего кроя и шальвары. Тюрбан тоже был настоящим, из коричневой саржи, замотанной многочисленными слоями вокруг чего-то плотного. Над лицом ряженого изрядно потрудились: раскрасили чернющими бровями, залихватскими усами и роковой мушкой.

– Это подлинный восточный князь, – шепнул Маргаритке Андрей Брандт, – хотя, может быть, вернее именовать его набоб, или паша, или эмир. Все одно не сведите его с ума. – Он повысил голос: – Позвольте, господа, представить вам нашего гостя – господина Музаффара. Он прибыл из далеких краев и впервые участвует в подобном балагане. Однако не отказался, за что мы ему аплодируем с поклоном. – Грянули овации. Молодой господин начал называть имена присутствовавших, но остановился на середине. – Впрочем, он все равно по-русски неплезирно говорит. Так что не будем утруждать запоминанием.

– Мы обстоятельно познакомимся попозже, – дипломатично закончил за него отец.

– Прошу в гостиную, господин Музаффар. Я покажу вам елку, – лукавым голоском пропела Мирра.

– А п-п-по-французски он г-г-говорит? – поинтересовалась Илона.

Ей никто не спешил отвечать, а сам восточный человек почему-то внимательно посмотрел не на нее, а на Тамилу, обнаружив внутри черных кругов замечательно зеленые глаза. Кавалеры собрались в кружок вокруг елки, что-то обсуждали. Князь, или эмир, или паша, оказался выше и шире в плечах всех прочих.

– Если г-господин Музаффар п-по-русски не г-г-говорит, т-то к-как же к-к-коляд-довать? – спросила Илона.

– Говорит, разумеется говорит. Просто не совсем свободно, – отмахнулся Николя.

Кружок у елки распался, каждый держал в руках небольшой листок.

– Ну, барышни, подходите за своими ролями, – пригласил Андрей. Он сверкал белой сорочкой и зубами, глаза казались пьяными или сумасшедшими. – А впрочем, я и сам могу к вам подойти.

Тася не могла отлепить взгляда от господина Музаффара. Его картинная восточность завораживала. Князь тоже поглядывал на нее, но сердито. Или так казалось из-за нарисованных усов и сведенных вместе бровей. Сердце забилось сильнее. Она пожалела, что восточный гость опоздал к домашнему спектаклю – он бы наверняка позабавился. И еще ей удивительно к лицу черный наряд матери-царицы. Внезапно захотелось танцевать, чтобы святочный бал устроился не как в этот раз, а обычным порядком – нарядные люстры, музыка, шампанское и лососина. Хотя Андрей, разумеется, молодец, необыкновенно расстарался. Она не справилась с собой, вскочила, отбежала к окну. Оттуда оглянулась на всю комнату: чаровница-елка освещала юные вдохновленные лица, алый наряд Илоны смотрелся ярким поцелуем на фоне темных мужских силуэтов, диковинный человек с Востока сидел в стороне, как булавка с самоцветом среди прочих, обычных. Он смотрел прямо на нее насурьмленными глазищами и не улыбался.

Николя выскользнул за дверь и принес графинчик с наливкой. На каминной полке обнаружились начищенные серебряные рюмочки. Тинь-цинь-линь-динь – налили всем, но выпили только молодые люди и проказница Мирра. Князь тоже пригубил, почмокал губами.

– Инт-т-тересно, разве маг-г-гометане уп-п-потребляют вина? – не удержалась Илона.

– Перестаньте, ради всего святого, это негостеприимно. Пусть его светлость попробуют, – безобидно осадил ее Николя.

Музицировать никто не пожелал, и рояль молчал под саваном кружевной салфетки. По комнате летало волшебное возбуждение, присаживалось на ручки кресел, легко отрывалось и уносилось к лепному потолку, оттуда плавно спускалось, чтобы повиснуть на золоченой раме старинного портрета. Наконец госпожа Брандт велела всем собираться к столу. По коридору шепотком распространялся запах корицы и печеных яблок, над Троицкой колокольней радостно зазвенело, и оттого словно посветлело за окном.

По большой полутемной столовой Брандтов из угла в угол бежали бумажные гирлянды. Тамила хотела сесть в дальнем конце рядом с Миррой, но мать взяла ее ледяными пальцами за запястье и усадила с собой. Гости отнеслись к бескормице с пониманием, каждый принес угощение, так что стол вышел небедным. Стараниями не успевшей как следует убрать грим с лица ткачихи в графинчиках плескались водка и домашнее вино, каждому досталось по половнику разварного пышного сочива с орехами и медом, хоть сочельник уже миновал. Главным блюдом стали прославленные малые и большие пироги мадам Соколовской, она их стряпала самолично, поэтому недобрые языки шушукались, будто в кладовых дома на Сретенке хранились некие колдовские зелья. Сама же Евдокия Ксаверьевна уверяла, что ее стряпня содержала единственную добавку – любовь. На дальнем, мужском конце стола начались непременные разговоры о войне.

– Вот скажите, господа, – подал голос лысоватый сосед Брандтов, преподаватель латыни (его называли Мишелем, но злые языки сплетничали, что при рождении нарекли Митрофаном, и этот факт изрядно досаждал носителю имени), – что вы думаете о планах России? Не липовые ли они? Не дурит ли нам головы достопочтенный царь-батюшка?

– Вы про объединение славянских народов в едином государстве? – Господин Брандт скептически похрумкал ревматичными суставами. – Это чепуха. Такого не было и решительно не случится.

– Это ясно даже младенцу. – Яйцеголовый чиновник Михайличенко деловито отодвинул тарелку и приготовился проповедовать. – Я про Босфор и Дарданеллы. В контроле над проливами и в самом деле просматривается отменная выгода. – Он приподнял одну бровь и посмотрел на присутствующих так, словно уже заполучил оба пролива и теперь решал, как ими распорядиться.

– И этого не будет. Британия с Францией не позволят. Им не с руки, чтобы одна Россия пировала, а прочая Антанта утиралась, – подал голос непоседливый Николя.

– Тогда остается одно – откусить кусок польских территорий и османскую Анатолию.

– Да бросьте! – Андрей Брандт привстал со стула, как будто ему в зад впилась пружина. – Ляхетские земли не стоят войны.

– А я верю, что итогом все же станут Босфор и Дарданеллы, – заявил Михайличенко, не желая сдавать завоеванного. – Это самое выгодное из всего, что можно себе представить.

– Так вы, Николя, зачем идете на войну, если настроены столь пессимистично? – Мирра решила тоже поучаствовать в мужской дискуссии. Она мнила себя эмансипе. – А вы, Андрей?

– Я иду с надеждой поднять социалистический дух в войсках. Проснитесь, очаровательная мадемуазель! Неужто вы думаете, что нашему мужичью есть дело до Сербии? Да большая их часть даже не знает, где находится эта Сербия. Надо открыть им глаза и зажить наконец просвещенным образом.

Тамила слушала во все уши. Ей тоже хотелось вставить что-нибудь умное и прогрессивное. Андрей Брандт и его приятели – жуткие молодцы. России необходимо обновиться, но отчего же именно войной? Спросить об этом страшно хотелось, однако останавливал испуг выйти осмеянной при солидных гостях, особенно при одном из них, заморском. Паша, или эмир, или шейх, разговаривал с ней глазами, они сообщали, что он готов ее украсть и съесть. Запылали щеки – это недобрый знак. Сейчас все заметят, засмеют. Она попробовала поймать свое отражение в глянцевом боку соусника – ничего путного из затеи не вышло. Осталось только прижать руки сначала к ледяному стакану, потом к щекам. Надо успокоиться и вообще выкинуть чудного басурманина из головы. Влюбляться в невоспитанных красавцев – признак дурновкусия.

Ее беспокойство, как и следовало ожидать, не осталось незамеченным. Аполлинария Модестовна наклонилась к дочери и строго спросила:

– Вы с какой стати такая горячечная?

Тамила не успела ответить, потому что Михайличенко обратился к заморскому господину, заставив всех прислушаться:

– А что думает наш восточный гость? Господин Музаффар? Он-то сбоку глядит, оттуда виднее.

Паша, или эмир, или набоб, заговорил на рубленом русском, короткими неспешными фразами, почти без акцента: