В Аспене я была Арией Уайетта. В Провиденсе я была студенткой факультета спортивной медицины, меланхоличной Арией, которая никогда не выходила на улицу и скучала по снежным горам, сумасшедшему Уильяму, городским собраниям, туристам, походам, следам на снегу, детям, визжащим на санках, вафлям с горячей вишней перед камином во время метели.

Теперь я вернулась, но я больше не Ариа Уайетта. И не та Ариа, которая учится в Брауне и проводит дни в одиночестве.

«Кто же я?»

Дорогие дамы и господа, я не имею ни малейшего понятия.

Растущая между нами пропасть

Уайетт

– Давай, приятель. Вперед. Если ты это сделаешь, я тебя убью и… Ого, ну ты и мудак.

Пульт выскальзывает у меня из руки и падает на ковер, когда я поднимаю вытянутую руку с диванной подушки и снова роняю его. Я сажусь, беру колу с журнального столика и делаю большой глоток. По телевизору показывают хоккейный матч моей команды. «Аспен Сноудогс» против «Сиэтл Крокодайлз». Первая игра НХЛ в этом сезоне, а меня там нет.

Я не хочу об этом думать. Не хочу вспоминать о том, что я натворил, о том, что мне приходится сидеть сейчас здесь, и я не могу играть, потому что каждая мысль об этом – это мигающая красная кнопка самоуничтожения, которая убивает меня и кричит у меня в голове, какой я мерзкий кусок дерьма. Тем не менее два периода хоккейного матча у меня не было иных мыслей, потому что я наблюдал, как очень плохой игрок по имени Грэй испоганил мою позицию центрального нападающего. Теперь он просто взял и бросил шайбу в сторону ворот высоко поднятой клюшкой и стоит довольный. Высоко. Поднятой. Клюшкой. Это против правил. Его отправляют на скамейку запасных на две минуты, но это затягивается, потому что наш нападающий отрезает ему путь с перекошенным от гнева лицом.

Открывается входная дверь. Моя сестра Камила кладет ключи на комод в прихожей и заходит в гостиную с двумя бумажными пакетами. Она бросает взгляд на телевизор, хмуря брови, на ходу снимая свои отвратительные угги. До сих пор не понимаю, почему люди носят обувь за двести долларов, в то время как тапочки из «Таргет» выглядят так же и стоят всего десятку.

– За что Пакстон так набросился на нового центрфорварда?

Горлышко бутылки шипит, когда я опускаю колу.

– Это не новый центрфорвард. Просто временная замена.

Камила пожимает плечами:

– Да какая разница?

Я беру у нее бумажные пакеты и заглядываю внутрь. Куриные крылышки из «Лыжной хижины».

– Большая. Если бы был новый, значит, я больше не в команде. А так это временная замена – значит, я еще буду играть.

Сестра закатывает глаза и устраивается в мягком кресле в нише у окна:

– Ладно. Так за что Пакстон набросился на центрфорварда, который играет в этой позиции до тех пор, пока король Уайетт не вернет себе трон?

Я протягиваю ей один из пакетов. Камила стаскивает с себя пальто, перекидывает его через ручку кресла рядом с собой и с нетерпением берет его. На ней все еще рабочая одежда – длинное шерстяное платье с принтом «Лыжной хижины».

– Он забил гол, который не засчитали из-за удара высоко поднятой клюшкой.

– Вот тупица. Давай, прикончи его, Пакстон.

– У тебя завтра первая пара отменяется?

Тем временем судья прервал потасовку, и Грей пошел на штрафную скамейку. Камила наклоняется вперед и жирными пальцами берет с дивана шерстяной плед. Я морщусь. Она так постоянно делает. Ее комната похожа на взорванное поле для игры в «Сапера»: повсюду валяются коробки из-под пиццы и баночки из-под йогурта. Это так мерзко, а ей плевать. Я избегаю этой части дома и иногда распыляю освежитель в коридоре. Этого недостаточно, но и заходить туда я не хочу.

– Нет, – говорит она, не глядя на меня. Она сосредоточилась на телевизоре.

– Ты же вроде собиралась договориться с Дэном и взять на этой неделе ранние смены.

– Это ты хотел, чтобы я с ним договорилась, – сестра бросает на меня укоризненный взгляд, который ей не совсем удается, потому что у нее изо рта торчит половинка куриного крылышка. – Я же тебе говорила, что буду брать те смены, которые приносят больше чаевых.

Я думаю только об одном, но трижды. ЯРОСТЬ, ЯРОСТЬ, ЯРОСТЬ. Если я не сделаю быстрый вдох и не сосчитаю до десяти, я начну кричать, а я не хочу, потому что тогда Камила возмутится и исчезнет в своей грязной пещере с крысами, пауками и личинками… Ладно, может быть, там не так уж все плохо, но, честно говоря, судя по запаху из ее комнаты, это вполне может быть правдой.

Я не хочу, чтобы она оставалась одна. И сам я тоже не хочу сидеть в одиночестве. Поэтому я встаю, иду на кухню, успокаиваюсь и несу в гостиную влажные салфетки.

– Мила, – говорю я и протягиваю салфетку, которую она неохотно принимает. – Это твой последний год в школе. Старушка Клируотер сказала, что тебе надо подтянуть некоторые предметы. Скоро экзамены SAT. От их результатов будет зависеть, в какой колледж ты сможешь поступить. Ты же хочешь поступить в колледж?

Сестра меня игнорирует. У нее это хорошо получается, она всегда так делает, как будто я просто воздух, пуф – и меня нет. Она откусывает от куриного крылышка и резко вдыхает, когда наш правый защитник пропускает нападающего команды соперника.

– Боди-чек, Кейден, боди-чек! O meu Deus^[1], зачем тебе мышцы?

– Мила.

Она вздыхает в отчаянии:

– Хочешь, я уволюсь, Уайетт? Без проблем. С радостью. Тогда у меня появится время, чтобы сидеть за книгами и осваивать школьную программу. Просто при свечах и без интернета это будет сложновато.

– А?

– Ты не можешь играть, поэтому не получаешь денег. Мама и папа оставили нам этот дом, но на счетах почти нет денег. Нам приходится платить за все самим. За электричество. Интернет. Продукты.

Как всегда, стоит кому-то упомянуть родителей, сразу же нависает гнетущая атмосфера.

Отец умер, когда мы были еще маленькими. Попал под лавину. Два года назад мама отправилась вслед за ним на небеса после того, как у нее распространился рак шейки матки. От воспоминаний о них до сих пор каждый день сердце кровью обливается.

– Тебе семнадцать, Камила. Ты не обязана нас содержать. Предупреди Дэна. Я выйду на работу.

Камила хмыкает:

– Конечно. Днем ты будешь проходить реабилитационную программу, а вечером махать молотком своей сломанной рукой. Совсем забыла, что ты у нас супергерой, Уай.

– Я спрошу Нокса, сможет ли он одолжить нам сколько-нибудь.

Камила бросает обгрызенное куриное крылышко в бумажный пакет и смотрит на меня. По ее взгляду я вижу, что она понимает, как сильно меня волнует ее образование. Она знает, что просить деньги у лучшего друга – это ниже моего достоинства.

Черты ее лица смягчаются.

– Мы оба этого не хотим, – она вздыхает. – Я поговорю с Дэном о сменах, хорошо?

– Клянешься на мизинчиках?

Сестра смеется:

– Клянусь.

Она протягивает мне свой измазанный жиром мизинец, и мне это так нужно, что я колеблюсь всего секунду, прежде чем подцепить его. Она глядит на меня, но чем дольше, тем слабее становится ее улыбка.

– Что такое? – спрашиваю я.

Ее грязный палец соскальзывает. Камила откидывается назад и убирает бумажный пакет с колен:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

Ненавижу, когда она так говорит. Вот правда, ненавижу. Еще с тех пор, как Камила научилась говорить. Каждый раз хватаюсь за сердце, потому что я так чертовски боюсь, что с моей младшей сестренкой случится что-то плохое: какой-нибудь утырок в белом фургоне схватит ее и что-нибудь с ней сделает, или какой-нибудь парень, поначалу симпатичный, назовет в ее честь звезду, сделает что-то, что поразит ее до глубины души, а потом растопчет ее надежды.

– Если у тебя появился парень, я не хочу знать. Я такой мысли не допускаю. Совсем. Если ты приведешь его к нам домой, я его буду игнорировать. Не буду обращать на него внимания и буду толкать, как в боди-чеке, он ударится о стену и…

– Ариа вернулась, Уай.

Меня словно опустили в ледяную воду. До самой макушки. Внутри все замирает. В жилах стынет кровь. Жив ли я? Понятия не имею. Как же холодно, черт, как холодно.

– Как… вернулась? – бормочу я.

Камила играет с листьями свисающего над ее головой комнатного растения и смотрит в окно. Ее бронзовое лицо отражается в стекле. Когда она выдыхает, стекло запотевает.

– Она вернулась, чтобы помогать Рут в гостинице.

– Врешь.

Не знаю, почему я так говорю. Она не лжет. Я знаю, что Камила всегда серьезна, когда дело касается Арии. Ариа – мое больное место, открытая рана, к которой никому не позволено прикасаться, потому что иначе я сойду с ума, и сестра об этом знает.

В горле пересохло, сердце бешено колотится.

– Сколько она уже тут?

– Этим утром приехала.

– Одна?

Нахмурившись, Камила отворачивается от окна, ее светло-каштановые волнистые волосы рассыпаются по спине.

– А ты как думаешь?

Задумавшись, я смотрю на этикетку на бутылке колы, отдирая ее ногтем. После того как Ариа уехала из Аспена, я попросил у Нокса дать мне аккаунт его «Инстаграма», чтобы посмотреть ее профиль. Меня она заблокировала. Я внимательно изучал каждого, кто лайкал ее фотографии, и скрупулезно следил за ее сторис, правда, себе во вред: каждый раз сердце начинало бешено колотиться. Потому что там могло быть что-то – второй бокал шампанского или мужской ноготь. Или она просто шла гулять, а я терзался, нет ли рядом с ней кого-то, кого я не вижу? Такие мысли приходили мне в голову постоянно, это было отвратительно, я губил себя ими. Но я ничего не мог с собой поделать, и самым сильным потрясением всегда был прилив адреналина, когда она загружала новую фотографию. У меня начинала кружиться голова, и первые несколько секунд я никак не мог разглядеть фото. «Видишь, Уайетт, это пытка, чистая пытка, и ты ее заслужил», – думал я. Но потом я разглядывал снимок, и это всегда было что-то простое – закат или стаканчик из «Старбакса», или что-то еще. Однажды на ее стене даже появился смайлик.

Но никакого другого парня не было. Не то чтобы я особо следил, потому что, простите, «Инстаграм» – это не вся жизнь, она могла заниматься чем-то другим без моего ведома, за две тысячи миль от меня. Так что не проходит и дня, чтобы мысль о ней с кем-то другим не заставила меня остановиться и перевести дыхание.

– Она приехала одна, – сказала Камила, – и она остается.

Она остается. Que merda^[2], какое же напряжение. Этот момент – как будто я вышел из собственного тела. Гостиная превратилась в размытое пятно. Кажется, я дрожу, и это очень странно – кто начинает дрожать, когда узнает, что его бывшая девушка вернулась в город?

– Но она же учится в Брауне, – говорю я, потому что не могу поверить, что это действительно происходит. Мне нужно подтверждение. – Ариа… Ариа не вернулась бы просто так.

– Она изменилась, – Камила потягивается, задевая рукой подвесной цветочный горшок над головой, и поднимается. – Я иду спать. Просто хотела, чтобы ты узнал прежде, чем наткнешься на нее.

Я киваю, полностью впав в транс. Вот же черт.

Сестра гладит меня по плечу, проходя мимо, и слабо улыбается:

– Не жди от нее ничего, Уай. Ваши отношения уже в прошлом. Понял?

– Понял. Все ясно. Приберись у себя в комнате.

– Ага. Очередная безнадежная затея.