Мы пылаем огнем (страница 7)
– Никогда больше не прикасайся ко мне, Уайетт, – говорю я твердым голосом.
Когда я беру себя в руки и выхожу из старого амбара, в нем царит мертвая тишина – я точно знаю, что все наблюдают за мной.
Все, кроме него.
Боль меняет людей
Уайетт
– Лопез!
Дверь раздевалки захлопывается за правым нападающим «Аспен Сноудогс», когда Пакстон взваливает себе на плечи хоккейную сумку и тычет в меня пальцем.
– Ты к нам вернулся, брат?
– Не-е.
Я хлопаю по протянутой руке Пакстона и качаю головой, когда он вопросительно кивает на автомат с напитками.
Пожав плечами, он берет себе «Ред Булл» и прислоняется плечом к автомату.
– Рассказывай, – говорит он, делает большой глоток и подмигивает нашему командному психологу, которая проходит мимо нас со сдержанной ухмылкой. Только он может это сделать, в смысле, друг, это же она, наш командный психолог.
– Что ты делаешь в тренировочном центре?
– Пришел к врачу.
– А, точно. Та самая история.
Да. Та самая история. Взгляд Пакстона устремляется к моей левой руке, пока он делает глоток энергетика. Он ничего не говорит, а я с каждой секундой ощущаю себя все гаже. Между нами проплывают слова, которые он не хочет говорить, и на которые я не хочу отвечать.
«Что случилось?»
«Что я слышал – это правда?»
«Это ты во всем виноват, друг?»
Я делаю глубокий вдох и зарываю руки в хоккейную куртку:
– Грей вчера просто паршиво сыграл, да?
– Ты серьезно? – Пакстон делает последний глоток из банки, сминает ее и бросает через мою голову в урну. – Это просто катастрофа! Не понимаю, почему тренер Джефферсон согласился его поставить. Ксандер чуть не набросился на него в раздевалке после игры. Без шуток. Если бы Оуэн с Кейденом не удержали его, он бы выбил парню зубы за такую дрянную игру на льду.
Я смеюсь:
– Он остался на афтерпати?
– Не-а. Наверно, духу не хватило. Тебе надо вылечиться, Уайетт. Очень срочно. Без тебя мы многое потеряем в этом сезоне.
– Уже недолго осталось.
Какой же из меня никчемный лжец. Как будто я знаю, сколько еще времени это займет. Прошло уже несколько месяцев, и все безрезультатно. И сестренке приходится совмещать работу и школу, чтобы свести концы с концами. Я уже несколько месяцев ненавижу себя, как никто другой.
– Вот это круто.
Пакстон отталкивается от автомата, поправляет громоздкую хоккейную куртку и со вздохом проводит рукой по волосам.
Пакстон был признан фанатками самым сексуальным игроком команды «Аспен Сноудогс» в журнале «Спортс Иллюстрейтед». Моя сестренка тоже к нему неравнодушна. Она мне не рассказывала, но я это знаю, потому что, когда ее комната становится похожа на мир после торнадо, я не выдерживаю и прибираюсь. На некоторых страницах своего блокнота она написала его имя с сердечками и цветочками, вероятно, от скуки, когда отвлекалась от учебы или не хотела слушать в школе, и это для меня было настоящее открытие, потому что мне и в голову не приходило, что Камила может заниматься подобным. Что она рисует сердечки с цветочками. Она такая холодная и разочарованная в мире, ходит со мной на все вечеринки и пьет, пьет, пьет, чтобы забыть, забыть, забыть. Она часто кажется настолько сломленной, что я не замечаю за этим фасадом ребенка, который по-прежнему живет внутри нее и хочет рисовать сердечки, а не разрешать парням засовывать долларовые купюры в трусы и просыпаться в больнице после промывания желудка.
Хотел бы я ей как-то помочь, но не в состоянии помочь даже себе, так что, будем честны, что я могу поделать? Правда в том, что я – не пример для подражания. Я просто ничтожество. Я из тех, кто изменил своей девушке. Кто показал ей, как надо пить.
Из тех, кто рушит жизни.
– Так что, Лопез, – он ударяет кулаком по открытой ладони в ровном ритме. – Послезавтра пресс-конференция. Ты собираешься участвовать?
– Конечно.
– Тебя будут расспрашивать о состоянии здоровья.
Он говорит это с таким видом, словно прикидывает, справлюсь ли я. Что лишний раз подтверждает, что он знает, что случилось в начале лета.
– Ничего особенного. Я приду.
– Понял. Тогда увидимся там. Счастливо!
– Ага. До скорого.
Он поднимает руку и собирается похлопать меня по плечу, когда я прохожу мимо, но в последний момент вспоминает про мускулы у меня на заднице, решает щелкнуть по ней и ткнуть в меня указательным пальцем.
Его шаги затихают в коридоре. Через несколько секунд я слышу, как захлопывается задняя дверь тренировочного центра. Я ненадолго закрываю глаза, делаю глубокий вдох и направляюсь на медицинский этаж. Ноги уже знают дорогу наизусть – я столько раз ходил здесь за последние несколько месяцев. Прямо через вестибюль, мимо регистратуры, через барьеры, прямо на лестничную площадку, на второй этаж, где все пахнет детским кремом, дезинфицирующим средством и поролоновыми диванами.
Когда я прихожу, мой терапевт как раз кладет коврик для йоги и гимнастический валик обратно на полки. Это уже шестой прием за три месяца. Скоро я повидаю всех терапевтов, работающих в «Аспен Сноудогс», – и что тогда? Если все так пойдет и дальше, меня выгонят? Проведут ли пресс-конференцию, на которой скажут: «Уайетт Лопез не поддается лечению. Отныне он больше не состоит в команде „Аспен Сноудогс“. Забудьте о нем»?
Я стучу костяшкой пальца по открытой двери. Терапевт поворачивается ко мне и улыбается. Долговязый светловолосый парень.
– Ой, привет. Уайетт, да? Я Майк. Закрой за собой дверь.
Ноги сами несут меня в комнату, подошвы скрипят по серому блестящему линолеуму, а сердцебиение ускоряется. Я ненавижу это место. Не хочу признаваться, но я так боюсь следующего часа, что едва могу дышать. Похоже, это паническая атака, о которой я так много слышал, но в любом случае это очень плохо. На шее выступают мелкие капельки пота. Я чувствую, как они стекают по воротнику и позвоночнику. Пальцы дрожат, но Майк продолжает улыбаться, и я спрашиваю себя: «Как он это делает? Как он может улыбаться так, будто это легко?» Как будто это шутка, от которой мы с ним получаем такое удовольствие, что хохочем – так смешно, проще про-стого.
Он садится на массажный стол и покачивает ногами взад-вперед – конечно, ему можно, ведь здесь так здорово.
– Как дела?
Как дела, он спрашивает, ха-ха, весело… честно, меня сейчас вырвет.
– Хорошо.
Он показывает на мою руку:
– Моя коллега Жанетт рассказала, что вы с ней не поладили.
Я киваю.
– Как это вышло?
– Без понятия.
Майк пару секунд молчит, затем вздыхает:
– Если ты хочешь вернуться на лед, ты должен мне довериться.
Теперь настала моя очередь смеяться. Довериться. Конечно. Как будто так легко довериться первому встречному. Что он там себе думает? Возможно, ничего. Возможно, Майк из тех, у кого уже десять лет есть девушка, и все всегда идет как по маслу, он всегда приходит домой в пять, потом ужин, потом сериал, потом секс, и все повторяется на следующий день, нет причин не доверять, нет причин грустить. Спорю, что так оно и есть.
– Она сказала, что ты сначала сопротивлялся, а потом вообще отказался от лечения.
Я пожимаю плечами:
– Может быть.
Майк наклоняет голову и одергивает свои спортивные штаны из микрофибры:
– Так мы далеко не уедем, Уайетт.
Я выдерживаю его взгляд. Он бесит меня: такой весь идеальный, с распорядком дня «в пять часов домой, потом еда, потом сериал, потом секс».
– При всем уважении, Майк, – говорю я. – Ты мой физиотерапевт, а не психотерапевт. «Сноудогс» платят тебе за то, чтобы ты занимался моими мышцами. Я не собираюсь лежать и рассказывать, что происходит у меня в голове, договорились?
Майк смотрит на меня так, как я и предполагал: как будто я высокомерный кусок дерьма, но мне плевать, я так устроен, что не стремлюсь угождать, лишь бы понравиться. Я говорю то, что думаю, и если люди считают меня из-за этого высокомерным, то ладно, отлично, не мое дело.
– Ладно, – звучит горько. Майк встает и указывает на массажный стол. – Пожалуйста, сядь спиной ко мне и опусти руку.
Следующие две минуты я трачу на то, чтобы снять джемпер. Это утомляет и удручает. Я просто хочу снова нормально функционировать. Я хочу вернуть свою прежнюю жизнь.
Майк натирает руки маслом для массажа и укоризненно смотрит на меня, когда я сажусь. По телу пробегает заряд тока. По крайней мере, мне так кажется. Все покалывает от страха того, что должно произойти.
«А может, и нет, – думаю я. – Может, сегодня обойдется».
Может, может, может.
– Я прочитал твою медицинскую карточку, – говорит Майк. Он встает рядом со мной и проводит пальцем по позвоночнику, чтобы я выпрямился. – По данным обследования, у тебя разрыв мышцы леватора. Это леватор лопатки. Разрыв привел к напряжению соседних групп мышц, и причина, по которой ты больше не можешь нормально пользоваться рукой, вероятнее всего, кроется в диффузных триггерных точках.
– Да.
«Пожалуйста, помоги мне вернуться к нормальной жизни. Пожалуйста».
– Сначала я сделаю осмотр. Не пугайся, у меня холодные руки.
– Без проблем.
«Холодные, как мое сердце».
Когда он проводит пальцами по больным мышцам, я чувствую острую боль, пронзающую меня от кончиков пальцев до головы. Но я уже сталкивался с этим. Не поэтому я щурюсь. Сжимаю зубы. Задерживаю дыхание.
Я жду. Жду, что случится невозможное. Что я исцелюсь. Я жду, когда наступит этот момент, и боюсь, что он не наступит.
Майку удается зайти дальше, чем другим физиотерапевтам. Проходит целых три минуты, пока он гладит мои мышцы, а мне кажется, что мой череп вот-вот взорвется от излучаемой боли. Три минуты, полные надежды, в которые я верю, что меня наконец-то вылечат, – пока пульс не начинает учащаться и все, о чем я могу думать: «Черт, опять начинается, опять, ну почему так происходит?»
У меня кружится голова. Пальцы покалывает. Внезапно Майк исчезает, будто он где-то далеко, я больше не чувствую его прикосновений. Как будто меня здесь нет, как будто я больше не в процедурной.
Словно меня здесь никогда и не было.
В ушах звенит пронзительный крик. На секунду мне кажется, что я оглох, все дрожит, а потом я чувствую запах дыма – дыма и чего-то еще, чего-то металлического, похожего на железо.
Я протягиваю руку и хватаюсь за что-то влажное. Ощущаю липкую субстанцию на своей коже. Я понимаю, что это кровь, еще до того, как вижу ее, и в голове пусто, в ней нет ничего, кроме КРОВИ, КРОВИ, КРОВИ.
Я не могу пошевелиться. Я замираю. Это самое страшное. Безысходность вгрызается в мое тело и рвет на части, безжалостно уничтожая все, что от меня осталось.
Я мог бы помочь. Мог бы, если бы тело не подвело. Мысль заполняет мою голову, каждый сантиметр, настолько, что она вот-вот лопнет. Но она не лопается, шум становится все громче и громче, и это невозможно терпеть, но у меня нет выбора.
Я ДОЛЖЕН БЫЛ ПОМОЧЬ.
Но я не сделал это не потому, что не мог двигаться, что был слишком слаб, что разрушил чужие жизни.
Это моя, все моя вина, и я переживаю все снова, снова и снова. Запахи такие сильные, что хочется убежать, но я не могу сдвинуться с места, звуки такие громкие, что хочется отключить звук, а боль сильнейшая, хуже любой, которую я когда-либо испытывал.
Этот момент длится холодную, темную вечность. Тело покрывается испариной, когда образы вокруг меня исчезают, а перед глазами появляется большой анатомический плакат. Он плавает взад и вперед, как будто он наполовину есть, а наполовину нет, и все нереально. Череп пульсирует. Я лишь смутно осознаю, что в нескольких метрах от меня стоит Майк, потирая грудь и разглядывая меня.
– Ты меня ударил, – говорит он, но его слова не доходят до меня.