Уильям восседает на своем пьедестале перед скамейками. По правде сказать, это дождевая бочка. Гнилая, потертая дождевая бочка, которую он распилил пополам, а половинки скрепил по бокам горячим клеем. Восьмерка из мусорного бака. Сверху – кривая деревянная доска, которая опасно шатается каждый раз, когда Уильям смещает вес. Какой же он уродливый, этот трон! Просто безобразный, а для него это гордость и радость.

– Харпер! Снова ты припозднилась, – он предостерегающе поднимает палец.

Харпер возмущенно разводит руками:

– А Ариа?

– Ш-ш-ш, – шиплю я. – Не произноси мое имя!

– Ты, знаешь ли, не невидимка.

– Но, когда ты назвала меня по имени, всем стало ясно, что я здесь.

– Твоя огромная шляпа показывает всем, что ты здесь, Ариа. А теперь сними ее. Все знают, что под ней ты.

– Не хочу.

– Ариа? – Уильям надевает монокль. Не знаю, зачем он это делает. У него есть очки. Они висят у него на шнурке на шее, но он всякий раз достает этот старый монокль. – Зачем ты надела эту хипповую шляпу?

– О, – слышу я голос Кейт, доносящийся откуда-то из середины, – это ты в «Таргет» купила, да, Ариа?

Нет. Только не мое имя. Нет, нет, нет.

Уилл закатывает глаза:

– Вряд ли в «Таргет» есть хипповые шляпы, Кейт.

– Но они там есть! – Духовная Сьюзан, наша возвышенная учительница по танцам, машет фиолетовым шелковым палантином, чтобы привлечь к себе внимание. – В отделе костюмов, рядом с ассортиментом мазей от грибка стопы.

Мне становится жарко. Не просто жарко. Я сгораю. Где-то в этом сарае сидит мой бывший парень, смотрит на меня удивительно теплыми медовыми глазами, разглядывает мою шляпу и думает о грибке. Я нервно сжимаю руки в кулаки и снова разжимаю их, перенося вес с одной ноги на другую.

– Харп, если ты сейчас же не найдешь два свободных места, – шепчу я, – я умру, по-настоящему, вот так, прямо здесь и сейчас.

– Впереди есть несколько, – невозмутимо говорит она, берет меня за руку и тянет за собой мимо рядов. Но вдруг она замирает на месте. – Не сюда.

– Что? – меня прошиб пот. – Ты ведь не серьезно? Иди дальше, Харп!

Уильям возмущенно шикает:

– Харпер, вечно ты мешаешь моим городским собраниям!

Она неуверенно прикусывает нижнюю губу. Все смотрят на нас. Серьезно, все. И одна пара глаз принадлежит Уайетту.

– Туда мы не сядем, Ариа. Там Нокс.

Ясно, у Харпер кризис. Это я понимаю. Между ней и Ноксом что-то произошло, и моя лучшая подруга, которая никогда ни к кому не испытывает чувств и не позволяет никому, кроме меня, приближаться к ней ближе, чем на два метра, в прошлом году, по «Скайпу», с огромными сердечками в глазах вдруг начала рассказывать мне о Ноксе слишком много такого, что я никогда не хотела бы знать. Так продолжалось несколько недель, пока он ее не бросил. Вот такие дела с Ноксом. Это было до того, как у него появилась Пейсли.

Я заставляю себя окинуть сарай взглядом, мысленно умоляя мозг автоматически отбросить лицо Уайетта, если оно появится. К счастью, это срабатывает.

– Харп, пожалуйста. Тут всего два места свободно. Я тебя прошу.

Харпер стискивает зубы и уже собирается просто уйти с собрания, но тут она замечает отчаянное выражение на моем лице под огромной, еще более отчаянной хиппи-шляпой, и покорно вздыхает:

– Ладно. Уговорила. Только рядом с ним сядешь ты.

– Поняла. Идем уже.

Я опускаю глаза и сосредотачиваюсь на зарубках на дереве: раз, два, три, семнадцать, пока мы протискиваемся сквозь ряды, и я с облегчением опускаюсь на свободное место.

– Ты своей шляпой угодила мне в глаз, Ариа.

Я моргаю. Рядом со мной Нокс потирает лицо, а Пейсли наклоняется к нему и широко улыбается:

– Привет!

Я отвечаю ей улыбкой:

– Привет.

Нокс вздыхает:

– Приветами они обмениваются, пока меня тут зрения лишают.

– Прости, но шляпа мне жизненно необходима.

– Без тебя было так хорошо.

– Я тоже по тебе скучала, Нокс.

– Тс-с, – глаза у Харпер вспыхивают, но она на него не смотрит. Уголком глаза я вижу, как она беспокойно ерзает на тюке сена. – Мне для счастья в этом году не хватает только сделать презентацию «Яркие моменты Хэллоуина в Аспене».

Нокс наклоняет голову:

– Спорим, это будут тыквенные сани?

– Ничего подобного, – возражаю я. – Они были два года назад. Уилл каждый год делает что-то новое.

– А может, он наденет костюмы на лошадей, – пробормотала Пейсли. – Салли зашугает весь город.

– Ее и без костюма весь город боится, – отвечает Харпер, но тут же прикусывает губу.

Уилл простирает руки на своем троне:

– Настало время объявить главное украшение на Хэллоуин в этом году! Джек, будь так любезен…

Отец Нокса, сидящий в первом ряду, отрывает взгляд от мобильного телефона:

– Чего?

– Гвоздь программы, – шипит Уильям, показывая на что-то, накрытое лошадиной попоной и в ржавой тачке.

Джек, кажется, растерян:

– А что с ним?

– Кати его сюда!

– А, понял.

Он встает, подходит к тачке и толкает ее к трону Уильяма.

– В этой штуке не больше двух метров, – говорит Пейсли. – Почему он сам не прикатил тележку?

Нокс сжимает ее коленку:

– Дай ему время, детка.

– Да сколько еще времени?

Я наклоняюсь к Ноксу:

– Видишь, какое у Уильяма лицо?

Она хмурится:

– Нет, какое?

– Это эпический взгляд Китнисс Эвердин. Как тогда, с огнем.

– С огнем?

Я поднимаю подбородок:

– «…И если мы горим, вы горите вместе с нами!»

В этот момент Уилл прерывает свою речь о ежегодной хэллоуинской саге в городе Аспен, потому что отмахивается от мухи, которая жужжит у него над головой, и мой боевой клич разносится по всему амбару.

Несколько жителей смеются. Дэн, владелец «Лыжной хижины» в высокогорье, благодарно присвистывает сквозь зубы и восклицает:

– Тащите факелы, друзья!

Уилл хмурится:

– Я волнуюсь за тебя, Ариа. Сначала шляпа, теперь эти тревожные слова. У тебя ничего не случилось?

– Все нормально, Уилл, – ухмыльнувшись, Харпер скрещивает ноги на ряду сидений на тюке с сеном и покачивает носками ботинок от «Берберри». – Ариа просто говорила, как же несправедливо, что инфекции мочевого пузыря чаще встречаются у женщин, чем у мужчин. Сам понимаешь. Феминизм.

– А-а, – Уилл нерешительно кивает. – Ясно. Итак…

Пока он продолжает свою речь, я бросаю на Харпер полный ужаса взгляд:

– Инфекции мочевого пузыря?

Она пожимает плечами:

– Но я же тебя спасла.

Пейсли смотрит мимо Нокса на нас. Она подавляет ухмылку.

– Что еще за взгляд Китнисс?

В глазах Нокса мелькает веселье:

– Когда он садится на трон, у него наступает момент славы. И если ему его не дать, его разорвет.

– И часто он такой?

– Часто, – отвечает Харпер. – И в этом нет ничего хорошего. Когда я испортила ему речь, я три дня прибиралась в «Олдтаймере» на добровольных началах и испортила ему момент: «Смотрите у моего третьего монстро-оленя в этом году нет живота».

– Рождественские олени, – говорит Пейсли, – для него очень важны.

Я киваю:

– Да. Ой, тс-с, он открывает занавес!

В сарае стоит мертвая тишина. Все взгляды устремлены на грязную попону. Атмосфера накаляется, и Уильям раскрывает… тыкву. Но не аккуратную, а развалившуюся и хлюпающую, со впалыми глазами, сквозь которые я различаю мякоть оранжевого цвета. Ее плохо очистили. Тыква лежит в собственных трясущихся внутренностях, которые вытекают из двух отверстий – она ужасная. И воняет. Кажется, она уже успела заплесневеть.

Я оглядываю жителей Аспена и вижу на их лицах одинаковое выражение отвращения. Только Уильям смотрит на эту тыкву большими глазами и с широкой оскаленной улыбкой, как будто это – воплощение его идеи о зубной пасте со вкусом сыра, о которой он твердит уже много лет.

– Уилл… – Патриция из кондитерского магазинчика прочищает горло. – Господи, Уилл, что это вообще такое?

Уильям переводит взгляд с нее на мясистое чудовище и обратно:

– Это тыква, Пат.

– Это я вижу. Но что ты собираешься с ней делать?

Видимо, она сказала что-то не то, потому что Уильям кладет руки на бедра, надувает грудь и выпячивает подбородок:

– Я выращивал эту тыкву до самого конца посевного сезона, чтобы она достигла такого размера! Я лелеял ее несколько месяцев ради этого момента. Мне повезло, что она так хорошо сохранилась для Хэллоуина.

Тишина. Кто-то кашляет. Где-то начинает плакать ребенок.

А затем…

– И вот это нечто станет изюминкой нашего центра? Ты с ума сошел, Уилл?

Я уже не слышу ответа, потому что в ушах раздается сдавленный звон, а вслед за ним учащается сердцебиение, и выступает пот.

Это был голос Уайетта. Уайетт заговорил. Я же не дура, понимала, что он здесь, где-то совсем рядом. Но сейчас его голос вырывает почву у меня из-под ног, обрушивает меня в бездну, которой нет конца.

Может, встать? Встать и убежать? Получится ли? Голова немножко кружится, но я должна попробовать. По одной ноге за раз. Не так уж и сложно, правда?

– Ариа.

Нежные прохладные пальцы сжимают мое запястье.

Я чувствую кольцо. У Харпер есть кольцо. Ее бабушки. Я не совсем осознаю, но понимаю, что меня удерживает лучшая подруга.

– Что ты задумала?

– Сбежать, – бормочу я.

– Просто сиди спокойно, Ариа. Серьезно. Он обратит на тебя гораздо больше внимания, если ты… перестань, прекрати меня бить, черт, я серьезно… ДА ПОЧЕМУ ТЫ ВСЕГДА ТАК ДЕЛАЕШЬ?

Я укусила Харпер за руку, она заревела на весь амбар, и теперь я убегаю, потому что должна, потому что Я ЕЕ УКУСИЛА, А УАЙЕТТ ЗАГОВОРИЛ.

Меня не волнует первое. Я просто использую это как предлог, чтобы убедить себя, что я не убегаю от бывшего парня. Глупо, потому что я все равно это знаю, но такова уж особенность чувств. Они закрадываются в душу и притворяются милыми, чтобы в один прекрасный момент стать поистине отвратительными и лишить тебя всякого разума.

Ноги путаются, я бегу вперед по рядам, и тут происходит то, чего никак не должно произойти: я спотыкаюсь о белые кроссовки и падаю коленями на твердую глину. По ногам пробегает боль, наверняка я что-то сломала – ноги, сердце или и то, и другое. Шляпа где-то застревает, а это для меня самое страшное, поэтому я просто лежу на полу и встряхиваю волосами перед лицом. Фильм ужасов, а не встающий человек.

И вот я сижу на корточках и контролирую ситуацию, правда, моей крутости пока хватает до тех пор, пока сквозь занавеску из волос не просовываются два указательных пальца и мне не открывается вид на самое красивое лицо в истории человечества.

– Ты не ушиблась?

«Нет. Ты мне причинил больше боли».

– Я не хочу тебя видеть. Отпусти мои волосы, Уайетт.

Не отпускает. Уайетт смотрит на меня. Все пялятся, но я вижу только Уайетта. И тут он смеется. Как и раньше. До Гвендолин. Громкий и немного дикий, его грубый голос – теплый звук, который сразу же пробивает путь в мое сердце, туда, где он жил долгие годы.

У меня еще больше кружится голова. Кажется, у меня сотрясение мозга.

– Хватит смеяться, – говорю я. – Убери руки от моих волос, Уайетт. Сейчас же.

Я ощущаю запах лосьона после бритья. Он тот же, что и раньше. Свежий запах Аляски с мятой, лимоном и чем-то еще – каким-то деревом, может, сосной, но мне кажется, что это уже не лосьон, а он сам. Все как прежде. Я не хочу. Это так больно. Я хочу, чтобы он остановился, но он этого не делает. И каждый миг мне кажется, что он уничтожит меня во второй раз, просто потому, что он все смеется, смеется и смеется, а я больше не могу, правда не могу. В горле поднимается комок.

Я отвожу его руки от своего лица, эти проклятые руки, которые касались Гвендолин после того, как он поклялся, что они принадлежат только мне.

Его смех угасает. Как и моя жизнь.