– Часто тебе приходится извиняться за свою семью? – спросила я.

– Наверное, я не обязан, но мне кажется, что нужно. Я не ожидал, что они так на тебя набросятся. Не знаю, как тебе, а мне нравится, когда мы проводим время вместе, и я думал, что, если мы будем вместе, они не станут обращать на нас внимания. Но я как будто их только раззадорил.

– Пялиться было тоже не очень-то разумно, – сказала я.

– А что? Он тебе нравится?

– Я… не знаю. Да. Наверное. Не знаю. – Я отвернулась, лицо горело. – Это плохо?

Джеффри молчал с минуту. Наконец сказал:

– Многим девчонкам нравится Джейк.

Это я знала. Мне не хотелось об этом думать, но я знала. Это было неизбежно – люди же любят мороженое. Некоторые не любят, но большинство да.

Джеффри ковырял осколок асфальта, лежавший у его ног. Клеймо «Лучшая подруга Джеффри Блументаля» на моем лбу больно пульсировало.

– Мне тоже нравится, когда мы тусуемся вместе, – сказала я. – Не нужно даже ничего делать. И так уже хорошо. Кроме того, я уверена, что недолго проживет мой краш на Джейка. Он какой-то придурок.

Джеффри улыбнулся.

– Что это вы там делаете, голубки?

Вопрос прозвучал с противоположной стороны улицы. Мы с Джеффри одновременно подняли глаза. По соседскому двору под свет уличного фонаря шагали Кен Капур и четверо его друзей.

– Привет, Кен, – сказал Джеффри.

Кен улыбнулся нам. Он был девятиклассником, как и Джейк, одним из тех парней, которые носили «рэйбэны» по ночам, но это не страшно, потому что он так делал не для того, чтобы выпендриться. Просто он уж очень любил свои «рэйбэны». Кроме того, смеяться над Кеном Капуром себе дороже. Оно того не стоило. Штанины джинсов у него всегда были подвернуты, он носил ярко-красные «конверсы» и фланелевые рубашки с закатанными до локтей рукавами. Когда Кен назвал нас голубками, он не имел в виду ничего особенного – просто всегда так выражался.

Кен был из тех, о ком все мечтали. Мечтали либо встречаться с ним, либо дружить, либо быть им, потому что он был выше всего этого. Он не был одним из нас. Не был одним из них. Он знал, кто он, и никому не дал бы это у него отнять. Отсюда, из потока, казалось, что он уже знает путь к морю и просто наслаждается путешествием. Я была неравнодушна к Кену. Все были неравнодушны к Кену.

– Кошатница, это ты? – Кен остановился, пальцем опустил свои «рэйбэны» и посмотрел поверх линз. – Не знал, что ты рыщешь в этих краях.

– Да вот, на вечеринку позвали. – Я махнула рукой в сторону дома.

Кен захрипел и схватился за свои блестящие черные волосы, делая вид, что умирает.

– О, футболисты! Вечеринки! Восхитительные серые будни старшей школы!

Его друзья захихикали.

– Не знаю, как ты справляешься, Джефферсон, – обратился Кен к Джеффри, потягиваясь. – Твой брат – тот еще фрукт.

Джеффри пожал плечами:

– А вы чем заняты?

Кен щелкнул пальцами, и один из его друзей снял с плеча черную сумку, а другой достал оттуда большую шляпу в форме куска сыра. Кен нахлобучил ее себе на голову.

– Ночь шалостей, – сказал Кен.

– В сырных шляпах шалите? – спросила я.

Друзья Кена рассмеялись.

– Если не признаёшь просторов для шалостей, которые открывает сырная шляпа, – сказал Кен, – тебе не понять.

– Мы заморочим голову маме Райана Ланкастера и убедим ее, что она выиграла пожизненный запас сыра, – сказал один из друзей Кена.

– Черт возьми, Тод, – сказал Кен.

– Извини, – спохватился Тод.

– Вы уверены? – спросил Джеффри. – Разве его мама, ну, не больна?

Кен пожал плечами:

– Думаю, ты точно узнаешь, если весь район сгорит, да, Джефферсон? В любом случае послеживать надо за Райаном – это же у него стремный канал на ютубе, где он всякое-разное поджигает. Ну, слушай, удачи тебе с братом. Передай, что я надеюсь, ему не будет слишком больно, когда старшеклассники глаз ему на жопу натянут и моргать заставят.

Кен и его друзья двинулись дальше, покатываясь со смеху.

Меня не удивляло, что некоторые недолюбливают Джейка. Его знали все и либо любили, либо ненавидели, а бывали и такие, кто, наверное, и любил, и ненавидел. Удивляло меня, что его ненавидел Кен Капур, – мне казалось, Кена ничьи поступки не волновали настолько, чтобы кого-то возненавидеть.

– Я рад, что Джейк перешел в старшую школу, – сказал Джеффри, когда Кен и остальные удалились и больше не могли нас услышать. – Но, странное дело, мне от этого даже немного грустно.

– Почему? – спросила я.

– Потому что мы братья, – сказал Джеффри. – В детстве папа нам говорил, что мы друг без друга, как без правой руки. Я знаю, что он тупой, но без него мне одиноко.

Может, эти воспоминания нужны просто для того, чтобы я не забывала, как сильно ненавижу Джейка.

Братья Блументаль

– Да, – говорю я, – Джули Висновски. Мы думаем, она с кем-то подралась и ей разбили голову о каменные плиты во дворе.

– Может, тогда не надо было драться? – Джейк убирает гарпунное ружье куда-то под стол и достает деревянную бейсбольную биту. Казалось бы, не так страшно, однако в эту бейсбольную биту вмонтирована циркулярная пила с лезвиями, как акульи зубы. Такое оружие себе выбирает тот, для кого причинять боль людям – прикол. Джейк выходит из-за стола, втыкает эти зубы в пол и опирается на биту.

– Почему это моя забота? То, чем вы, фрики, там занимаетесь, – ваша проблема.

– Я бы сказала, когда кого-то убивают – это общая проблема, – говорю я, не сводя глаз с биты. – Стало небезопасно.

Не то чтобы до этого было безопасно, но теперь мы гибнем в якобы безопасных местах типа внутреннего двора, а не в коридорах от рук Лазера.

– Чем скорее мы узнаем, кто это сделал, тем скорее все вернется в норму.

Джейк хмыкает. Рядом со мной Джеффри беспокойно переминается с ноги на ногу. Мы все знаем, что нормальной жизни здесь нет и не будет, но иногда приходится притворяться.

– Хорошо, – говорит Джейк. – Только я никак не пойму. Сюда-то вы зачем пришли? Это не мы, и, если бы вы думали, что это мы, вы бы сюда не сунулись. Не говори мне, будто вы ждете, что я пошлю кого-нибудь расследовать. У нас здесь крепость. Именно из-за говнюков, которые убивают людей, мы и засели тут. Ваши шатуны постоянно пытаются нас выловить по одному.

– Он один и остался, – выплевываю я. – Марк. Остальные пропали. И это не наши шатуны. Они на нас тоже нападают.

– Мы не знали, слышал ли тут кто-нибудь, что случилось, – не успеваю я продолжить, перебивает Джеффри. – Я знаю, что вы платите Часам за информацию.

Рот Джейка кривится в жестокой улыбке.

– Если тебе нужна информация, Джефферс, обратись к Хроносу и Часам самостоятельно.

Джеффри заметно вздрагивает. Ему приходится схватиться за голову, чтобы не потерять равновесия, и это лишает его малейшей надежды сохранить свой страх в тайне. Просить помощи у Хроноса и Часов не вариант: цена за информацию кусается.

– Отвечая на ваш вопрос, – продолжает Джейк, – нет, от Часов я ничего не слышал. Хотя, может, они ее и убили. Кто их знает… Этот Хронос – темная лошадка. Может, он наконец решил попробовать Страшно-Ужасное Жертвоприношение.

Страшно-Ужасным Жертвоприношением кто-то придумал называть теорию о том, что, если уничтожить преображенных ребят, все остальные смогут покинуть Школу. Такие вот мы тут все умники.

– Вряд ли Хронос совсем отупел и верит, что, если убить нас, отсюда найдется выход, – говорю я. Стараюсь не двигаться. Не переминаюсь, не шевелю пальцами, даже голову не наклоняю. Возможно, так я меньше похожа на человека, зато ко мне не прикопаться. – Но не все такие же умные.

Джейк пристально смотрит на меня. Кислота в его глазах закипает.

– На что это ты намекаешь?

Джеффри косится на меня в панике.

Я таращусь на Джейка в ответ:

– Мы реально сейчас притворяемся, что между нами все гладко? Что, если кто-то вдруг решит проверить, сработает ли Страшно-Ужасное Жертвоприношение, это будешь не ты?

– По-моему, это довольно серьезное обвинение. – Джеффри поворачивается ко мне, его голова беспокойно вибрирует. – Согласись, Кот? Никто из нас не стал бы такого делать. И даже не помыслил бы.

– Название ведь сочинили? Значит, мыслили, – говорю я.

Джейк вращает под рукой бейсбольную биту. Пол тихонько взвизгивает от боли. Джейк смотрит на нас мертвыми глазами хищника – как всегда. До того как все случилось, я думала, что это такой секси-взгляд, который он нарочно разработал, чтобы цеплять девчонок. Теперь же я вижу, что у него в голове ни чести, ни совести, только темная пустошь, освещаемая пульсирующими вспышками инстинктов.

– Я тебе не позволю, – говорит он наконец.

– Что не позволишь? – слабым голосом спрашивает Джеффри.

– Свалить всю вину на нас, чтобы отвлечь внимание от себя.

– Ты шутишь, что ли?! – восклицаю я. – Ничего мы на вас не сваливали. Мы же за помощью пришли.

– Не шутят такими вещами, – говорит Джейк. И дергает подбородком в сторону двери. – Они поверят всему, что я скажу. Правда, неправда – не важно. Может, ты думаешь, что я один тут тебя ненавижу…

Я фыркаю, просто не могу удержаться.

– …но никто и глазом не моргнет, если я решу положить конец нашему перемирию.

– Так нельзя! – Джеффри делает шаг к Джейку, и тот отступает назад, волоча за собой по полу лезвия биты. Джеффри, кажется, не замечает. Он протягивает к брату руки. – Пожалуйста, Джейк, не надо. Можешь нам не помогать. Мы уйдем, о’кей? Мы сами разберемся. Если… если не будет перемирия, будет война. Мы же… все же… мы же все умрем.

Джейк сжимает челюсти:

– Господи, Джеффри. Не могу поверить, что ты мой брат. Какой же ты сопляк.

Джеффри вздрагивает:

– Я думаю, есть и получше способы…

– Чем то, как у нас сейчас? – спрашивает Джейк, все сильнее повышая голос. – Чтобы вообще никто не выбрался и ничего не менялось, кроме ваших морд уродливых? Да, есть. И если этот способ – всех вас перебить, я мешать не стану.

Джеффри снова делает шаг к брату. Джейк отступает за стол, поднимая свою биту-акулу. Я хватаю Джеффри за руку, хочу оттащить его назад, но в этом нет необходимости. Бита направлена не на него.

– Помнишь, что говорил папа? – спрашивает брата Джейк. – Когда мы были маленькими, еще до того, как он нас бросил? Мы друг без друга – как без чего?

– Без правой руки, – отвечает Джеффри.

– В точку, – говорит Джейк.

И с размаху распластывает правую руку по столу, а левой опускает на нее пилу с такой поразительной силой, что с первой попытки разрубает себе запястье.

13

Треск кости, разрубленной битой.

Восьмой класс.

Мы стали самыми старшими в средней школе, а почти все, кто усложнял нам жизнь (всякие Рафы и Лейны), перешли в старшие классы. Кое-кто еще оставался, но их было легко игнорировать. Со мной был Джеффри, который рос так быстро, что его одежда за ним не поспевала, и мое творчество, в котором все еще не было цветочков. Со мной была мама, которой я помогала с новой выставкой в галерее, и папа, который платил мне за то, что я помогала в организации его финансов.

Моя жизнь в тот год была длинной успокаивающей трансляцией белого шума, знакомого и неизменного.

За исключением тех случаев, когда я приходила к Джеффри домой и встречала там Джейка.

Тогда в голове разрывались барабаны, грохотали тарелки и оглушительно завывали трубы, и я не могла ни говорить, ни думать, ни даже нормально двигаться. Казалось, будто кто-то заменил мои суставы на смазанные шариковые шарниры, и мои конечности бесконтрольно болтались в разные стороны, что бы я им ни командовала.

Однажды мы зашли на кухню к Джеффри, а там за столом сидел Джейк и делал уроки. Он поднял голову и сказал Джеффри: