Несколько недель спустя Курт ушел из школы. Как я уже говорил, его матери, видимо, понадобилось переехать, и он уехал с ней. Но я потом несколько лет вспоминал тот день. Почему он так поступил? Мы тогда не дружили. Я даже особо с ним не общался. Я скорее жалел его, потому что он был слабак. Так почему? Я бы за него вряд ли вступился. Даже так: я бы точно за него не вступился. Я так ни разу не делал. Но теперь я думаю, что понимаю. Он терпел, когда его обзывали черножопым, ниггером и так далее. Он терпел даже побои и унижения. Но чего он не мог стерпеть, так это чтобы его называли конченым.

Потому что он сразу вспоминал все. Вспоминал, что его мать продавала себя за наркоту. Вспоминал всех мужиков, которые имели ее и уходили. Вспоминал, как она просыпалась от ломки в собственной блевотине и ему приходилось мыть ее и укладывать в постель. Как каждый божий день она говорила ему, что жалеет, что не сделала аборт. Что он конченый. Поэтому он и озверел. Сомневаюсь, что он сам понимает, почему так отреагировал, но скажу вот что: если назовете его конченым сейчас, он вам сломает не только руку.

И еще кое-что. Этот мудила Уорнер получил по заслугам. Говорят, «за что платишь – то и получаешь», но как по мне, тут скорее «как поступаешь – за то и расплачиваешься». Всегда.

Так что, когда господин адвокат говорит так, будто сказать «ты конченый» – все равно что сказать «тебе конец», мне смешно. Для него это, может, просто слова, но на улицах – нет. Только не там.

Я сначала хотел сказать, что я ничего такого не говорил убитому пацану, но знаете что? Я признаю. Я так сказал. Это правда. Но это значит не то, что хочется господину адвокату. Я назвал убитого пацана конченым. И он был конченый, даже когда был живой. В моем мире он был конченый: придурок, ноль без палочки, назовите как хотите. Если бы я был посвященным мафиози, я бы, может, и имел в виду, что ему конец. Но это не так. Господину обвинителю надо выключить телик и вернуться на минуту в реальность.

Вот что я имею в виду, когда говорю, что к этим сраным уликам надо присмотреться поближе. Потому что господин обвинитель хреново работает. Мог бы работать хорошо. Но не работает. Он – как он там сказал? – пытается навесить вам лапшу на уши. Вот так, блин. Этим он и занимается. Берет лапшу и развешивает ее вам на уши. Он что, не мог сначала выяснить, что значит «конченый», прежде чем строить на этом обвинение? Да мог, конечно. Может, даже и выяснил. Просто не хочет, чтобы вы об этом знали.

Обеденный перерыв: 13:01

3

14:05

На чем мы там остановились? Улика номер три? Это даже проще, чем я думал.

За пару месяцев до того, как все случилось, свидетель видел, как убитый пацан ругался с черным пацаном примерно моего возраста и роста, одетым в черное худи с белыми иероглифами на спине. Кстати, сюда еще частично относится улика номер пять. Черное худи с иероглифами на спине, которое полиция нашла у меня в квартире.

Вы уже знаете, что я скажу, потому что я уже говорил это обвинителю в этом самом зале. Черным пацаном моего роста и возраста мог быть любой черный пацан из моего района. Сколько двадцатидвухлетних черных пацанов ростом пять футов одиннадцать дюймов живет сейчас в Камберуэлле? Сотни? Тысячи? Больше? Это черный район. Как там белые говорят? «Я даже не замечаю цвета кожи». Ха! Знаете что? Если вы сегодня пойдете туда погулять, вы точно заметите, сколько там цветных двадцатидвухлетних пацанов ростом пять футов одиннадцать дюймов. Ясное дело, других таких красавчиков вы там не увидите, но вы же понимаете, что я имею в виду?

И потом, сколько черных пацанов из других районов, которые по разным причинам оказались там в субботу? Ну так что, это настоящая улика или просто деталь? Если бы это была единственная улика, меня, может, здесь бы и не было. Может, вы бы сказали себе: да это чушь собачья, а не улика. И если бы вы так сказали, я бы с вами согласился. Так что давайте, может, ее отбросим?

Но остается еще худи, да? Вот что вас смущает. Было бы просто черное худи – это одно, но с иероглифами? Как-то слишком для совпадения, да?

Но разве слишком? Если присмотреться, вы увидите, что на нем нашивка. Когда пойдете в совещательную комнату, вытащите это худи из пакета и посмотрите на нашивку. Знаете, что там написано? Я вам скажу, потому что я читал. Там написано «XXL» и более мелким шрифтом – «сделано на Тайване». Может показаться, что это незначительная деталь, но, если подумать, она очень даже значительная – ну или, по крайней мере, достаточно значительная. Я ни разу не эксперт, но, когда компания, которая шьет эти худи, шьет эти худи, она, уж наверно, шьет не один экземпляр, а тысяч десять. Вы скажете: и что? А то, что это не тайваньцы покупают эти худи. Их шьют на экспорт. Это ясно, потому что ярлычок со значками стирки, или как эта штука называется, – на английском.

Короче, тысяч десять худи. По одному на каждого двадцатидвухлетнего черного парня, который был в тот день в моем районе, и еще девять тысяч. Одно из них нашли у меня в квартире – и что с того? Если обыскать квартиры всех, кто купил такие худи, знаете, что там можно найти? Эти самые худи. И может оказаться, что большинство из тех, кто их купил, или половина, или, может, только десятая часть – черные парни моего возраста. Почему? Потому что худи носят ребята моего возраста. Господин обвинитель не ходит субботними вечерами в худи, это сто процентов. Он ходит в каком-нибудь твидовом костюме. Худи носят молодые. Как я. Так что кроме меня это мог быть кто угодно из тысячи. И вы посмотрите на меня. Похоже, что я ношу XXL? И это при том, что я год каждый день ходил в спортзал и носил только M. Ну и чем тогда так хороша улика номер три?

Перерыв: 14:30

4

14:40

Я что хочу сказать: этот адвокат со стороны обвинения хочет вас запутать, но не дайте ему этого сделать. Вам нужно отмахнуться от дыма, который он напускает, и трезво оценить то, что он говорит. Дым ему нравится, потому что, когда дым, хочется закрыть глаза. Еще ему нравится соединять маленькие части улик и преувеличивать их значение. Он берет кусочек здесь, кусочек там и говорит: «Смотрите, какая большая улика получается».

Когда я был маленький, у нас в началке стояло огромное ведро с кусочками «Лего». Это не в той расистской школе, где я учился потом. В той школе было неплохо. Желтые стены. Я их помню. И стулья. Крохотные такие стулья. Ну так вот, «Лего». Я обожаю «Лего», потому что, во-первых, из него можно сделать все что угодно и, во-вторых, оно не ломается. Наверно, поэтому оно есть во всех школах. Его, блин, невозможно сломать, а это значит, что ему уже лет сто. Наверняка вы все играли в «Лего». И наверняка это любили. И наверняка сейчас думаете, почему больше не играете. И наверняка ничего плохого о «Лего» сказать не скажете. Но я могу.

Что плохого в «Лего» – может, вообще во всем, но особенно в том, что было в моей школе, – так это то, что его всегда не хватает. Тебе всегда не хватает деталей, чтобы построить то, что хочется, – космический корабль, дом, машину, да что угодно. Строишь ты дом из красных деталек, и вдруг они заканчиваются, потому что какой-то соплежуй уже все их забрал. И ты берешь голубые детали, а когда они тоже заканчиваются – желтые. Но даже когда ты использовал все нормальные детальки, тебе все равно нужно больше. Так что дальше приходится брать такие длинные и узкие или плоские серые треугольные. И вот ты закончил, а у твоего дома или что ты там строил – колеса вместо окон, а из стен откуда попало торчат углы деталек. И ты такой: «Мисс, смотрите, какой у меня дом!» Но это не какой-то нормальный дом. Это дом из кошмара какого-то психа. И когда мне было лет пять, я уже понимал: чтобы что-то собрать, нужны правильные детали. Они должны подходить друг к другу, иначе получится не по-настоящему. Что-то навроде чего-то. Или будет походить на настоящее, но все равно не совсем.

Вот этим обвинитель и занимается. Ему достаточно, чтобы только походило на правду.

Так, на чем я остановился? Это, оказывается, сложно. А по телику кажется, что легко. Говоришь пару слов. Присяжные тебе верят, ты плачешь, они плачут, потом говорят: «Невиновен». Я думал, так и будет. Когда я написал тот первый кусок, про Пальмерстона, и когда понял, что влип посерьезней, чем думал, я набросал еще несколько мыслей. Мне казалось, я смогу их просто зачитать, как текст говняных песен, понимаете? Но это, блин, сложно. У меня тут пунктов пятьдесят, о которых надо рассказать, но каждый занимает кучу времени, и я постоянно теряюсь. Может, со стороны кажется, что я несу хрен знает что, но это не так. Это все важно. Мне просто сложно держать в голове все эти мелочи, о которых нужно рассказать, но я не знаю как. И потом, есть еще одна штука… И чем дальше, тем больше я думаю, что мне точно надо вам об этом рассказать – но потом. Потом вы лучше поймете.

На чем я остановился? А, да, я хотел сказать вот что. Обвинитель просто валит все факты в кучу и делает из них что-то, чего на самом деле нет. Он говорит, что я поругался с пацаном и что-то ему сказал, а через минуту ему прострелили голову. Он говорит, что, должно быть, это я его застрелил, потому что мы типа порамсили, но это очередная уловочка, которые он так любит. Вы присмотритесь. Включите голову. Какой тут мотив? Почему это я должен был его застрелить? Потому, что тогда назвал его «конченым»? Никто не стреляет в того, с кем просто пособачился, иначе в Лондоне вообще не осталось бы пацанов.

Обвинитель говорит, что им вообще не нужно доказывать наличие мотива. Может, он и прав. Он же знает законы, да? А я считаю, что даже если доказывать наличие мотива не нужно, его нужно найти. Потому что пацана застрелили. И если вы попробуете найти причину, может, до чего-нибудь докопаетесь. Может, поэтому никто и не хочет в это лезть. Но это не значит, что вам не нужно. Так и в чем тут дело? Если его застрелил не я, у кого еще была причина?

Чего обвинитель не сказал в своей речи, так это что Джамиль, убитый, был в банде. Да, ему было девятнадцать. Да, сперва это была не банда, а просто шайка, которая продавала траву, грабила по мелочи и так далее. Не какая-то серьезная банда, но все же банда, и пацаны, как и пацаны из всех других банд, ею жили. Это их реальность.

Они вступают в банды еще детьми, а потом их засасывает. Сначала они носят с собой ножи, и у кого самый большой нож – тот и главный. Потом главный тот, кто не боится пустить этот нож в дело. Потом лидером становится тот, кто кого-нибудь зарежет. И вот так их жизнь превращается в гонку за место в верхах, кто кого переплюнет, кто главнее.

Может, вам это кажется глупым. Дети пыряют друг друга ножом из-за пакетика травы, но они так живут. Они привыкают так мыслить, и вытравить это из них очень трудно. Это все равно что болезнь: тебе кажется, что реально одно, а не другое, и что убивать – это нормально. Не то чтобы они сидят и вот так размышляют. Так никто не делает. Это просто их реальность, также как ваша реальность – считать, что нормально – это просерать жизнь на работе, пока не постареешь, а потом выйти на пенсию как раз вовремя, чтобы помереть. И то, и другое тупо. Просто, когда ты сам так живешь, ты этого не видишь.