Реальность этих мальчишек – не обычная рутинная жизнь, когда ты встаешь, идешь в школу, огрызаешься на учителей, а вот эта вот срань. Их реальность такая. Раньше я этого до конца не понимал. Ну то есть я видел, куда они катятся. Но не понимал почему. Я не понимал, что у многих в принципе нет выбора. Люди, которых вы видите по телику, всякие там политики, так рассуждают об этом, будто для них новость, что молодые ребята занимаются по жизни этой херней. Но это не новость. Новость – когда кто-нибудь перестает. Для этих пацанов друзья – все равно что братья. И часто только друзьям есть до них дело. Это к друзьям они идут, когда во что-нибудь вляпаются, и те их выручают. И банды для них – практически семья. И если задуматься, это очевидно. Пацан готов всадить в кого-то нож, чтобы защитить своего бро из банды: что это тогда, если не семья? Представьте: у пацана нет отца. Мать не может с ним справиться, но думает, что ему надо только ходить в церковь – и все наладится. Да в семье на него всем насрать. Представьте себе такого пацана – а они, уж вы мне поверьте, все такие, – и вас не удивит, что он попал в банду. Это, блин, неизбежно. Но людям не нравится такое слышать. Они хотят, чтобы ты заплатил за свои проступки. Не поймите неправильно, я только за, чтобы люди платили за свой выбор. Но эти пацаны. Они ни хрена не выбирают.

Во второй моей школе были мальчишки, лет одиннадцати, и к ним подходили ребята постарше и такие: «Давай к нам в банду». И если ты отказываешься, до тебя начинают докапываться. Зашугивать. И если ты слабоват, в смысле морально, ты в итоге такой: «Ладно, я в деле». Многие мальчишки, у которых и так дерьма в жизни хватает, не хотят, чтобы до них кто-то еще и докапывался. Есть еще другие мальчишки. Они не секут в математике или, допустим, в истории, и старшие их обрабатывают. «Йо, братан, ты же большим боссом все равно не станешь. Чем ты будешь зарабатывать? Улицы подметать? Давай лучше к нам. Бабло получишь сразу. Просто метнись, забери для меня кое-что…» И бла-бла-бла. И если у тебя в школе такое творится, что тебе делать? Если ты, как я, кое-что умеешь и можешь за себя постоять, может, все и обойдется. Ну а если не можешь? Выбора нет. Тебя либо отметелят, либо ты вступишь в банду и получишь деньги и уважение. А потом это становится частью жизни. И продавать в школе наркоту уже вроде как нормально. И нормально – пырнуть кого-нибудь просто так ножом. И как только все это становится нормальным, уже нет причин что-то менять. Вот такая теперь жизнь. Твоя жизнь.

И я это понял только недавно, пока сидел в тюрьме и ждал суда. Я год ждал, пока мое дело начнут рассматривать. Говорят, это называется заключением под стражу. И когда сидишь в четырех стенах так долго, начинаешь делать то, чего никогда в жизни раньше не делал. Не важно, кто ты. Ты делаешь две вещи: думаешь обо всем подряд. И читаешь все подряд.

В тюремной библиотеке в основном всякая хрень, но иногда попадается что-то стоящее – это как найти десятку на улице. Как сюрприз от Боженьки. Я нашел одну книгу, называется «Молотобоец». Я подумал, что это типа ужастик, потому и выбрал. Ну, типа полностью вымышленная история, но оказалось, что нет. Это книга, в которой все как в жизни. Об Африке в прежние времена. Я ее прочитал и потом все думал о мальчишках в тех бандах. Сейчас все то же самое, отвечаю.

Короче, апартеид в разгаре. Все черные в подчинении у кучки белых. Если ты черный и работаешь у белого прислугой, считай, тебе повезло. А если не повезло, тебя могут даже убить, если скажешь белому что-то не то. Жесть. И если бы меня судили тогда, суд бы шел один день. Один день. И вердикт тоже был бы один. Виновен. Пожизненный срок. Песенка спета. Но если ты белый и убил черного, тебе ничего не сделают.

Короче, в каком-то году белые в Южной Африке резко стали бояться черных. Сначала все было нормально, а потом они вдруг взялись по ночам запираться за высокими заборами под напряжением и ссаться от страха. Все потому, что какой-то здоровый черный мужик забирался к ним в дома и разбивал им бошки молотком. Об этом неделями писали все газеты. Все гонялись за этим мужиком. Людям было страшно. И когда его начали называть Молотобойцем, стало только страшнее. С точки зрения белых, такое имя можно дать монстру. Но с точки зрения черных, это имя супергероя. И он и был супергерой. Загадочный. Неуловимый. Слухов о нем ходило до хрена. Что он ростом семь футов. Здоровый, как дом. Бегает быстрее гепарда. Невидимый. Умеет летать. Чем безумнее слухи, тем легче им верили. Благодаря им он стал легендой.

Но знаете, что было самое страшное? Никто не знал, почему он так делает. А людям нужно было знать, чтобы типа понять причину. Понять его. Понять монстра. И тогда, возможно, монстр мог бы стать человеком, а уж человека любой может убить. Все боялись, кроме черных. Они не боялись.

Черных все устраивало. Наконец-то кто-то за них вступился. Из-за одного человека могла измениться вся страна. Они были в восторге. Если бы они захотели собраться все вместе и выдумать что-нибудь, они не выдумали бы ничего лучше этого мужика. Разве что чтобы Мандела вышел, но до этого оставалось еще десять лет. Это все было тогда, когда протесты даже не начались. Когда никто еще не надеялся на перемены.

Как я понял из книги, белые уже тогда начали побаиваться черных. Сначала я подумал, что это тупо. С чего это им побаиваться черных, когда большинство из них – все равно что их рабы? Но автор вот как объясняет. Они боялись, потому что не могли понять, что у черных на уме. Не могли читать по их лицам. Когда белый орал на своего черного слугу за то, что тот уронил стакан, слуга просто смотрел в одну точку, и белого это бесило. Они не понимали, что там черные себе думают. Ну, вы представляете. Ты даешь слуге нагоняй, а он просто пялится на тебя и молчит, даже глаза пустые. Они, наверное, до усрачки боялись, гадая, что скрывается за этими пустыми глазами. Всегда ведь хочется знать, о чем думает враг.

И тут появляется этот огромный мужик, который как супергерой спокойно заходит в дома белых и разбивает им головы молотком. Без видимой причины. Он ничего не крадет. Не насилует женщин. Он просто раскраивает людям бошки. Белые, наверное, думали: «Что, если все черные в стране будут делать так же?» У белых, может, все деньги и вся власть, и так далее. Но, блин, черных африканцев миллионы. Миллионы. Все обозленные. Готовые к войне. Готовые получить частичку свободы и ответить на удар. Что, если они однажды восстанут, как Молотобоец, и затеют, блин, революцию?

Короче, его поймали. Устроили суд. Адвокатов у него не было. Он не говорил по-английски, но переводчика ему дать и не подумали. А потом его, вероятно, повесили. Конец. Белые победили. Они снова могут спать спокойно, отпереть ворота и все забыть. Но через несколько лет кто-то нашел запись, речь того мужика, которую он произнес перед тем, как его приговорили к смерти. На зулусском или на каком он там языке говорил, но он говорил, а никто не знал, что именно: может, он какую-то херню нес, а может, стихи читал, но никто же не подумал привести в зал суда, полный белых, кого-нибудь, кто бы его переводил.

Ну так вот, репортер, который нашел запись, смог рассказать, что он говорил, потому что перевел ее. Этот мужик, Молотобоец, прожил странную жизнь, скажу я вам. За несколько лет до того его поймали на воровстве и посадили на семь лет. Семь лет за воровство! Семь лет в Южной Африке – это не то, что семь лет в Англии, уж поверьте. Пять лет он колол камни по восемнадцать часов в день. И вот что он сказал судье прямо перед приговором. Он такой: я целыми днями долбил камни на жаре маленьким молоточком. Белые камни размером с человеческую голову. И через некоторое время он, глядя на камни, начал видеть не камни, а головы. Большие белые головы, которые он раскалывал часами, каждый день. Потом, когда его выпустили, он слетел с катушек и делал единственное, что умел.

Мне не жаль, что его повесили. Если ты разбиваешь людям головы направо и налево, это никому не понравится. Как я уже говорил, ты расплачиваешься за свои поступки. Но сожалею я вот о чем. Он пытался произнести речь, объяснить, что творилось у него в голове, но всем было насрать, и его даже не выслушали. У меня хотя бы есть вы. Короче, я вот о чем: в том, что он разбивал людям головы молотком, вообще не было смысла. Но это то, что творилось у него в голове. Это была его реальность. Те камни – это головы белых и все то, что они с ним сделали. Или, может, он представлял, что головы белых, которые он разбивает, – это камни. Как бы там ни было, для него в этом был смысл, потому что все это сидело у него в голове и ему некуда было деться.

И вот зачем я вам все это говорю. То, что случилось с тем мужиком, – это то же самое, что и с бандой Джамиля, Командой, или как они там назывались – Отряд? У них в голове каждый день происходит что-то типа разбивания камней. Не по-настоящему, понятное дело, а всякая другая херь. Если тебе двенадцать и к тебе подходят какие-то парни и приставляют к горлу нож, потому что ты продал на их территории немного травы, ты собираешь своих парней и даешь им такую же ответку. И когда ты видишь кого-нибудь из них одного на улице, ты постараешься не пригрозить ему ножом, а пырнуть. Это звучит дико и по-бандитски, но так оно и происходит. А что им еще делать? Не толкать наркоту? Чего еще ожидать, когда в телике – сотни гангста-рэперов, у которых денег жопой жуй? На кого равняются молодые черные пацаны с улиц? На Барака Обаму? Почему этим пацанам надо заглядывать так далеко и то только, чтобы найти один-единственный пример для подражания? А может, им надо сделаться боксерами или бегунами? С тем же успехом можно посоветовать им выиграть в лотерею.

Да ну на хер. Знаете, что самое печальное, что я видел? Две школьницы болтают в автобусе о том, кем хотят стать. Одна, толстая такая, будто бургеры на завтрак жрет, болтает с худой подружкой, которая завтрака как будто и в глаза не видела. Это было в десять утра, и они вообще-то должны быть в школе. Но, может, они туда и ехали, просто особо не спешили. В общем, в перерыве между жеванием толстая наклоняется к подружке и говорит:

– Я, это, хочу стать либо космонавтом, это номер один, либо номер два – дизайнером, номер три – пилотом.

Худая говорит:

– У меня под номером один тоже космонавт. Номер два – ученый, а номер три – не пилот, потому что я высоты боюсь.

– А космонавт тогда почему? – говорит толстая. – Они же тоже высоко летают.

– Не, – говорит худая. – Не высоко.

Вот что они сделали с этими детьми. Сказали им, что они могут стать кем захотят, но наврали. Все, что они сделали, – дали им новые мечты. Но это все равно только мечты.

Ну и вот. Дети становятся наркоторговцами, но не сами по себе. А наркоторговцы занимаются тем, чем обычно наркоторговцы и занимаются: стреляют в людей. Даже в детей. Вот и живите с этим. Хотя вам не надо. Вы это и так знаете. Вам не особо важно, ведь на вашей улице такого нет. Я вас не виню. Я бы на вашем месте тоже не парился. Я такой же, как и вы. Мне насрать на вас, а вам – на меня. Нормально. Я не пытаюсь сделать так, чтобы вас это парило. Я только хочу сказать, что Джамиля убили, потому что он был в банде и потому что он продавал наркоту, а людей, которые продают наркоту, часто убивают. Вот и все. Мне жаль его семью. Мне жаль, что его матери, которая сидит в этом зале, приходится все это слышать. Но это правда.

Перерыв: 15:30

5

15:40

Так, четвертая улика. Узел сотовой связи. Помните же, эксперт по связи сказал, что мой телефон находился в том же – как он там говорил? – векторе. Короче, в той же пятидесятиметровой зоне, что и погибший, и как раз во время стрельбы. И что пару месяцев назад мой телефон находился в той же зоне покрытия, что и его. В тот день, когда я типа с ним порамсил?

Слушайте, я по вашим лицам вижу, что дело дрянь. И знаете что? Я даже спорить не буду. Дело реально дрянь. Тут я с вами согласен. Правда, я пока не могу рассказать, как так вышло. Мне придется вернуться к этому потом. Если я начну вдаваться в детали сейчас, вы ничего не поймете, потому что сначала нужно объяснить кое-что еще.

Так, номер пять. «Байкал», который полицейские нашли у меня в квартире. И паспорт. И билет в Испанию на мое имя. А, и тридцать штук. Простите, я пытаюсь разобрать, что написал вчера вечером. Да, и еще следы продуктов выстрела у меня на одежде. Так, ага, извините. Номер пять. К этому тоже придется вернуться позже. Простите, я немного нервничаю.