Почитай, как ведьма проклятая, которую все боятся да ненавидят. Теперь вот еще одна беда на нее свалилась, недосмотрела Ольга за братовым сынком Митенькой.

Кусок хлеба тяжело ей доставался. И по хозяйству, и за скотиной, и в доме управиться, а еще приводили Митьку к ним в дом с малых лет, чтобы незамужняя тетка за ним приглядывала да тетешкала.

Иной раз так уработается, что и себя не помнит. Упадет на пол прямо в одежке и спать хоть пару часов до предрассветного часа, когда тятя кулаком в бок ее поднимать начнет:

– А ну вставай, нахлебница! Разлеглась! Иди управляться.

Сегодня, пока побежала Ольга корову кормить и доить, трехлетний племянник сбежал со двора. Кинулась она его кликать, звать, но так и не нашла малыша. Как узнал о том по возвращении отец, так за косы оттаскал девку и в хлев жить со скотиной отправил.

Правда, сидя взаперти в хлеву, не о себе беспокоилась Ольга, а о мальчишечке пропавшем, любила его, нахаленка. Вот сердце и сжималось в тоске, побежать бы, обыскать овраги да леса вокруг, замерзнет же, мороз стоит какой трескучий!

Но запер ее на засов батюшка, будто скотину глупую. Только и оставалось Ольге обнять теплую шею Ночки и заливаться горькими слезами от своей ненужности и вековушкиной несчастной доли.

Как вдруг распахнулась дверь, и в темноте зашептал матушкин голос:

– Доченька, я тебе тут платок пуховый принесла. Ты беги, поищи Митю! Далеко ведь не убег, малой еще. Глядишь, найдешь его, отец и смилостивится, разрешит тебе в избу вернуться.

Ольга ахнула от радости, пожалела ее матушка. Накинула на себя тонкую шалешку дырявую и кинулась со всех ног на улицу.

Побежала девка по дороге от избы к избе:

– Митя, Митя!

Как вдруг в белом сугробе приметила следы маленьких ножек. Бросилась по ним Ольга с горки вниз и через овраг, а про себя молится: «Хоть бы живой, Митенька! Хоть бы не замерз!»

Резво скатилась по крутому снежному холму и неожиданно уткнулась в знакомую ограду. Закружилась она по огороду, забродила по отпечаткам маленьких ног и уткнулась прямо в освещенное оконце с задней части избы. Глянула Ольга в окно и ахнула – это же изба брата ее, Ивана. Вот куда Митька-то тропой козьей убежал, к себе домой! Вон и сам постреленок вместе с матерью и отцом за столом сидит вечеряет.

Ольга стукнула в окошечко и кинулась к порогу с радостным возгласом:

– Митенька, ты нашелся!

На ее крик вышла вся семья: Иван, который нахмурился при виде сестры-перезрелки, жена его Матрена, тяжелая вторым ребенком, и трехлетний Митюшка. Ольга хоть и замерзла до зубовного стука, но улыбалась радостно и тянула руки к племяннику:

– Митюшка, ты зачем же убежал от меня? А я-то как испугалась, от страха едва живая.

Но Иван отпихнул в плечо несчастную:

– А ну, куда лезешь к мальцу?! Не ровен час, от тебя несчастье прицепится или хворь к нему! Чего расселась, уходи!

Несчастная старая дева, привыкшая уже к попрекам и гонениям, ссутулилась:

– Околела я от мороза, братец, дозволь хоть в сенках согреться.

Как вдруг Матрена взвизгнула, прикрывая рукой живот от взгляда окаянной вековухи:

– Убирайся отсюда! А то скину из-за тебя ребеночка! Или корова доиться перестанет. Пошла вон, бездольница пустая!

За ней зашелся в крике и маленький Митюшка, швырнул поленом в тетку:

– Пошла вон, вековуха!

Залилась слезами Ольга, с трудом поднялась на ноги и побрела восвояси. В тонком сарафане и платке было ей невыносимо холодно, будто железом сковало все тело. Однако она не спешила и не прибавляла шаг, наоборот, медленно плелась по пустой дороге.

Идти-то ей некуда. Примет ли батюшка обратно, пустит ли в избу жить или так и оставит со скотиной во хлеву – неизвестно. Тяжелая доля у перезрелки незамужней, никому она не нужна, даже родителям в тягость.

А как умрут они, так начнется еще чернее жизнь у Ольги, придется идти в семью брата работницей и нянькой за кусок хлеба и ночлега у порога. У Матрены нрав скверный, уж она точно постарается ненавистную ей вековуху, позор семьи, со свету сжить.

Работой до смерти загоняет и кормить будет хуже, чем псину дворовую. Нет просвета впереди… И мучиться так ей еще много лет.

Поэтому едва шла Ольга, даже не пытаясь согреться от мороза, который впился в нее ледяными пальцами, забирая последние крохи тепла. Решила она, что если замерзнет до смерти, то так тому и быть, хоть будет ей облегчение от постылой жизни вековухи.

Как вдруг в полумраке дороги наткнулась несчастная женщина на что-то теплое. И по запаху тотчас же поняла – перед ней лошадь, запряженная в сани. Вышла из-за туч луна, и Ольга ахнула от увиденного. В санях под охапкой соломы скрутился в калачик статный, с проседью в бороде мужик. От него несло сивушным запахом, видимо, ехал с ярмарки или из гостей, да от выпитого и сомлел на морозе.

Ольга попыталась растолкать путника, но тот был словно камень, тяжелый и ледяной. Она от испуга, не помня себя, потянула за уздцы лошадь к себе во двор.

Сама она хоть и дрожала от пронзительного холода и страха, однако завела лошадь во двор и кинула ей охапку сена. Не могла добрая душа бросить незнакомца замерзать на дороге. Под черной некрасивой одежкой, под вековухиным платком жило и билось доброе сердце, которое не дозволило Ольге пройти мимо умирающего.

Женщина крадучись растопила печь в бане, потом затащила замерзшего путника внутрь и уложила подле горячей печки, пытаясь согреть. Хотя сама несчастная продрогла до костей, но взялась растирать окоченевшие руки и ноги замерзшему. Тискала, согревала своим дыханием, упрямо вдыхая в застылое тело жизнь.

От усердия плыло у нее все перед глазами, накрывало чернотой. Боролась Ольга за чужую жизнь изо всех сил, не замечая, что из глаз у нее по щекам текут слезы.

Шептала незнакомцу:

– Ну что же ты, давай! Оживай, ну же, рано на тот свет собрался.

И когда у того дрогнули ресницы, а на щеках выступил румянец сквозь мертвенную бледность, девушка с облегчением выдохнула:

– Ох, живой, оклемался, – она схватила его за руку и прижала от радости к щеке.

Под кожей побежала у замерзшего путника теплой волной разогнанная ею кровь, понесла жизнь по телу. С улыбкой Ольга привалилась к лавке и закрыла на секунду глаза, хоть чуть передохнуть после такой долгой ночи. Всю ночь то бродила она по заснеженному оврагу, то чуть не околела от мороза, а потом вот еще ледяного отогревала.

Изнемогла так, что сил нет даже бояться тятиного гнева за самоуправство, и сама не поняла, как провалилась в тяжелую дремоту от усталости.

Когда же проснулась поутру Ольга, то ни путника, ни его лошади будто и не было никогда во дворе. Она даже за ворота ходила, чтобы найти протяжку от саней. Но под утро пошел снег и припорошил все следы.

Поэтому к обеду в привычных хлопотах уже казалось Ольге, что привиделся ей все: замерзший путник, как возвращала она его к жизни в бане. Может, с устатку или от холода почудилось что по дороге домой.

Однако на следующий день в ворота родительского дома застучали кулаки, закричали голоса с улицы:

– Встречайте сватов дорогих! У нас петушок, у вас курочка! У вас товар, у нас купец. Ольгу пришли мы сватать, дочку вашею пригожую и разумную за Василия. Жених у нас богатый, и скотина имеется, и надел большой. Работящий, на всю волость столяр известный. Отдадите дочь свою за Василия с родительским благословением?

Тятя вышел к сватам и растерянно почесал в затылке:

– Отдать-то рады, так дворы не перепутали ли вы? Двадцать пять годков дочке нашей, уж не девка она, вековухой стала.

Из-за спин сватов выступил вдруг жених, и Оля, которая робко выглядывала из коровника, стесняясь своего черного и чумазого платья, ахнула. Высокий и седовласый жених был тем самым мужиком, которого она спасла от ледяной смерти!

Он поклонился в пояс батюшке:

– Дочь ваша от смерти меня спасла, отогрела и выходила. Сердце у нее доброе, такую невесту я себе и искал. Прошу у вас благословения.

Сваха выскочила вперед и зачастила нахваливать жениха:

– Вдовый уже много лет наш Василий, все жену себе искал, как ваша дочка. Чтобы сердце доброе да руки работящие. Потому как хозяин он зажиточный, хозяйство большое, изба-пятистенка и деток трое растет. Нужна ему жена, во всех делах помощница, как ваша Ольга.

Отец развел руками:

– Дак мы-то согласные.

А мать тихонько ахнула в ладошку, глядя на перемазанную в грязи и соломе дочку:

– Ох, невеста-то у нас не наряженная. Не знали мы и не надеялись, что за ней сватов пришлют когда-нибудь. Что же делать-то? Ведь она страшной вековухой, а не невестой обряжена.

Но Василия зачуханный вид невесты не смутил, он сам подошел поближе к Ольге и протянул ей теплую ладонь. Улыбнулся ей широко, будто солнышко выглянуло из-за тучи:

– Не смотри, что в полжизни тебя старше, я еще хоть куда! Заботиться о тебе буду, как ты обо мне позаботилась и от смерти лютой спасла. То ведь бог нас на дороге свел, я сразу понял. Ну что, пойдешь за меня?

А Ольга вдруг на глазах засияла изнутри так, что скрыть ее красоты и счастья не мог черный вековушкин платок:

– Пойду! Согласна я!

На том и порешили. На свадьбе Василия и Ольги гуляли две деревни, а гости промеж себя все охали да судачили. Вроде и не молодые женятся, не парнишка с девицей, а все равно смотреть приятно, до того из них вышла пара ладная да красивая.

С той поры зажила Ольга счастливо вместе с мужем, из вековухи стала зажиточной крестьянкой и матерью троих приемных детей вдовца Василия. Вместе с мужем родили они еще пятеро ребятишек и жили душа в душу до самой старости.

Родители дочерью гордились, радуясь, что так удачно вышла она замуж. До самой их смерти помогала Ольга, добрая душа, то подарками, то провизией старикам, позабыв о тех издевательствах, что пришлось ей вынести в родительском доме.

Брат Иван с женой тоже с тех пор с уважением и почетом всегда встречал сестру и привечал ее у себя в гостях. А Митюшка называл любимой теткой и ластился к ней при каждой встрече.

Правда, Ольга навсегда запомнила свои мучения в вековухах и поэтому сама над такими же перезрелыми девицами, на которых жениха не сыскалось, не насмехалась и других за насмешки над несчастными стыдила и ругала.

Порченая невеста

– Порченая! Никто теперь замуж не возьмет тебя, Дарья! Всю жизнь ты и нам, и себе сгубила! – матушка рыдала в голос за столом, позабыв об остывающем обеде.

Рядом с суровым видом молчал отец, купец первой гильдии Трофим Лебедев. Их дочь, двадцатилетняя красавица на выданье Дарья, сидела перед родителями, словно обвиняемый на суде, с низко опущенной головой и молчала.

Да и что она могла ответить? Виновата лишь в том, что не смогла смолчать, усмирить свой дерзкий нрав? Ну такая уж она выросла…

На столе между тарелок с горячим бульоном лежало письмо, которое буквально полчаса назад принес мальчишка-посыльный. Эта коротенькая записка на половинке листа и стала причиной скандала в семье богатейшего и известного на всю волость торговца Лебедева.

Содержание его, сухое и краткое, было ужасным… Жених Дарьи, единственной наследницы всех миллионов Лебедева, отказывался от брака с ней.

– Что же у вас случилось? Дашенька, вы что, разругались? – сквозь слезы пыталась выпросить маменька. – Так ты напиши ему, умасли, примирись. Ведь позор страшный! С нами после такого знаться никто не захочет. Смеяться будут! Торговля у отца рухнет, по миру пойдем!

В ответ на ее слова Дарья все ниже наклоняла голову, но молчала. Ну не рассказывать же родителям, что причина для размолвки была пустяковой! Вчера во время разговора с будущим мужем о семейной жизни невзначай Даша обмолвилась, что хочет продолжать брать уроки живописи.

Что тут началось!