Мемфис, тем не менее, известен еще и как музыкальная столица. С 1947 года здесь на частоте 107,0 вещает AM-радиостанция WDIA. Практически сразу после своего появления, ее эфир был ориентирован исключительно на афроамериканцев.

Благодаря ажиотажу, который вызывала радиостанция WDIA, в ее эфир пытались попасть исполнители со всего города. После работы в комедийном и танцевальном жанрах, Руфус Томас^[6] стал работать диджеем на WDIA и записывать собственные песни, в том числе и сингл «Bear Cat», неофициальный ответ на песню Биг Мамы Торнтон «Hound Dog». Между тем, Элвис Пресли выпустил кавер на песню Томаса «Tiger Man». А в 1960 году Руфус записал «Cause I Love You», композицию для мемфисского лейбла «Satellite Records», который через год сменил название на «Stax Records». «Stax» – один из важнейших лейблов в истории музыки, но я застал его уже на излете дней, когда там работали такие артисты, как The Staple Singers, Джонни Тейлор, Отис Реддинг, Айзек Хейз, The Bar-Kays, The Delfonics, The Emotions, The Dramatics и Booker T. & The M.G’s^[7].

Несмотря ни на что, музыкальное сердце Мемфиса стучало с огромной силой. Улицы кишели музыкантами с гитарами, а у каждого из нас был знакомый пианист. Город дышал музыкальными талантами, и его воздух буквально искрился от ритмичного и зажигательного духа.

Куда бы я ни шел, повсюду доносились песни из репертуара Вилли Хатча, Ламонта Дозье, Бобби Вомака, Эла Грина и других легенд соула. Я постоянно слышал истории о музыкантах тех времен. Например, отец рассказывал мне об Айзеке Хейсе и его золотом «Кадиллаке», а мама вспоминала, как слушала песни королевы мемфисского соула и дочери Руфуса Томаса, Карлы Томас. Ей особенно полюбилась песня Карлы «Gee Whiz (Look at His Eyes)», что заставляла ее гордиться тем, что она родилась и выросла в Мемфисе. Рассказы, что я слышал из уст родителей или от других жителей города, вдохновляли и завораживали меня. Пусть я не пережил то, о чем они толковали, но, главное, я впитал в себя дух этих баек. Хоть это были всего лишь разговоры, чужие воспоминания о былом.

Мое детство прошло в Северном Мемфисе вместе с мамой, папой, старшим братом Патриком (известным в будущем как Project Pat) и двумя младшими сестрами – Кэрол и Шерил. Несмотря на то, что Пэт старше на год, именно меня родители назвали Джордан Хьюстон III.

Я никогда не спрашивал их, почему они не дали имя Джордан своему первенцу, Пэту. Да и когда умерла моя бабушка, я понял, что даже не в курсе, сколько ей лет. Всякий раз, когда я интересовался, она игнорировала меня. В нашей семье были вопросы, которые было принято не затрагивать, и я достаточно рано овладел искусством держать язык за зубами.

Наша семья часто переезжала. Кажется, мы объехали весь Северный Мемфис. Во Фрейзере^[8] все было иначе, потому что там жило мало белых – стоило только нам приехать, они уезжали. Зато между соседями чувствовалась общность. До сих пор помню, как одна женщина раздавала детям игрушки и даже мне что-то перепало.

Уже тогда мы с Пэтом начали попадать в неприятности. Денег не хватало, и мы стали подворовывать. Мы забирались в соседские дома и крали видеоигры для Atari. Если кто-то забывал закрыть гараж, мы юркали внутрь и хватали все, что плохо лежит. Я бегал в круглосуточные магазины и воровал игрушки. Таким вот поганцем я был.

Мы переехали в двухкомнатную квартиру в жилом комплексе «Cypress Gardens» в Гайд-парке. В одной комнате ютились мы с Пэтом, в другой – сестры, а родители спали в гостиной на раскладном диване. Время от времени у нас с Пэтом возникали разногласия, но мы никогда не ссорились по-крупному. Напротив, мы присматривали и заботились друг о друге. Проще говоря, он следил за тем, чтобы я оставался ровным чуваком, то же делал и я. Мы оба приглядывали и за сестрами, защищая их, ведь за пределами квартиры то и дело случались драки, насилие и стрельба. Казалось, мы находимся в эпицентре Третьей мировой.

Мама работала библиотекарем и учителем на замену. Отец же был разъездным священником и часто уезжал из города, читая проповеди то там, то сям. Иногда он уезжал на две-три недели, иногда на месяц. Будучи очень набожным, он рассказывал мне, как однажды увидел ангела.

После каждого папиного отъезда холодильник начинал пустовать. Иногда, желая хоть что-нибудь погрызть, я замораживал воду с сахаром в формочках для льда. Я был чертовски голоден, но еды у нас не было. К счастью, иногда с соседней улицы к нам заглядывала бабушка, прихватив с собой бутерброды с арахисовым маслом и джемом. О, как мы радовались этим бутербродам! Собственно, вот так мы жили, и мне казалось, что существование без денег это нормально.

Однажды отец забрал меня из школы на своей отстойной колымаге. Я был готов под землю провалиться со стыда и пригнулся, опасаясь, что меня кто-нибудь увидит. Но было слишком поздно. «Мы видели тебя в той дерьмовой тачке, на которой разъезжает твоя семейка», – смеялись надо мной соседские ребята.

Времена были тяжелые, но родители всегда следили за тем, чтобы каждое воскресенье мы ходили в церковь. Я помню, как отец приходил будить нас и, пока мы нехотя поднимались с постели, напевал: «Проснитесь, сияйте, Богу славу воздайте! Проснитесь, сияйте, Богу славу воздайте!» Мы ходили в пятидесятнический храм Церкви Бога во Христе на Южном бульваре Дэнни Томаса. Там же меня и крестили. Церковь находилась в нескольких минутах ходьбы от моей средней школы Гамильтона. Когда-то там учился и Элвис Пресли, но в годы моего детства все белые уехали, и район полностью принадлежал чернокожим.

Отец славился своими проповедями. Его слова проникали прямо в душу. В моих глазах он был почти Богом, и я был уверен, что не сделает зла ни при каких обстоятельствах. Его отличали спокойствие и невозмутимость. Папа всегда хорошо выглядел, был опрятен и гладко выбрит. Он пил сок из сельдерея и в целом придерживался здорового питания, но главное – обладал определенным авторитетом в своей сфере. Я хорошо помню, как один из дьяконов носил его портфель. И для меня этот отцовский портфель стал символом важной миссии, которую тот выполняет. Однажды я сказал отцу, что хочу стать таким, как он, когда вырасту.

Мне не нравилось рано вставать, но походы в церковь скрашивало одно обстоятельство – после службы мне разрешали поиграть на церковных барабанах и фортепиано.

Но даже если не брать в расчет музыку, в нашей церкви царила вдохновляющая атмосфера. Я слышал удивительные истории спасения, видел, как люди находили здесь утешение. Помню фильмы, которые показывали на церковном проекторе. Один из них особенно меня зацепил. В нем рассказывалось о парне, который угодил в тюрьму за грабежи, а затем смог круто изменить свою жизнь и стал священником. Так я понял, что независимо от того, как ты начинал, у тебя всегда есть возможность изменить свою жизнь к лучшему.

Однако неприятности всегда бродили где-то рядом. Одну из наших прихожанок ограбили в расположенной по соседству с церковью закусочной, выхватив сумочку из рук. После таких случаев мы разумно понимали, что находиться в церкви куда безопаснее, чем бродить по улице.

Видимо, воскресных походов в церковь было недостаточно, и нам, вдобавок, приходилось посещать еще и вечерние богослужения. Молились мы и за пределами церкви. Но я верю в силу молитвы, и вот почему. В детстве я страдал от сильной аллергии, у меня опухали глаза, и я частенько выглядел, как боксер, которому щедро наваляли по лицу. Это продолжалось до тех пор, пока папа не положил руку мне на глаза и не помолился за меня. На следующий день аллергия прошла и больше никогда меня не беспокоила. Молитва всегда была неотъемлемой частью моей жизни. До сих пор, по воскресеньям, когда мне звонит папа, мы совершаем совместную молитву.

Конечно, моя жизнь состояла не только из молитв. Однажды, смотря телик, я увидел сюжет о баскетболисте Лене Байасе. На календаре 19 июня 1986 года, а мне всего 13 лет. Лен Байас считался восходящей звездой университета Мэриленда. Это сейчас говорят, что он был как «Леброном до Леброна^[9]», а тогда его только что выбрали в «Бостон Селтикс» под вторым номером драфта, а через два дня он умер. В новостях говорили, что виной тому передозировка кокаина. Я сидел перед ящиком и думал: «Что это за хрень такая – кокаин? Я никогда не буду пробовать кокаин». История Лена засела в моей голове на всю жизнь. Я был не просто напуган, я был в ужасе. Как бы грустно это ни звучало, но благодаря этому я никогда не употреблял тяжелую наркоту. Я не нюхал кокс, потому что чувствовал – стоит мне один раз попробовать, и я тут же умру. Хотя призрак кокаина всегда бродил где-то рядом.

Черт возьми, я вырос в Северном Мемфисе, в окружении грабителей, воров, наркоторговцев, насильников, сутенеров и других сумасшедших ниггеров. Какой-нибудь тип запросто мог подойти к дому, постучать, дождаться, пока ему откроют, а затем выстрелить хозяину в лицо. А потом сбегал, даже ничего не взяв. Короче, полный трэш.

Примерно в то время, когда умер Лен Байас, я частенько наблюдал за парнями с кудрями джерри^[10]. Они днями напролет торчали на одном месте и несли всякую чушь. «Эй, чувак, вот как надо поступать, если хочешь стать наркодилером, – говорили они мне. – Я даю тебе немного крэка. Продашь его, отдашь мне выручку, и я беру тебя в долю». Они часто говорили о СПИДе и о том, что нужно надевать сразу две резинки, чтобы не подхватить какую-нибудь дрянь.

Свою лепту внесли и местные сутенеры. «Я держу своих сучек на коротком поводке», – говорили они. Меня привлекала их власть и самоуверенность. Рядом с сутенерами всегда кружились девчонки, мне нравилась их ловкость и умение чесать языком. Они могли уболтать любую, и она послушно выполняла все, что они ей говорили. Многое из того, что они рассказывали, легло в основу моих ранних песен «Trust No Bitch» и «Fuck All Dem Hoes».

Творческие люди часто черпают вдохновение в окружающей действительности. Некоторые вдохновляются цветочками да лепесточками. Меня же вдохновляли сутенеры, наркоторговцы и грабители. Их даже не нужно было искать. Они оказывались прямо перед моим носом, стоило мне шагнуть за порог и оказаться на улице, словно в другом мире, который, однако, всегда находился всего в паре метров от меня.

Я стоял там, посреди улицы, и как губка впитывал все, что происходило в Северном Мемфисе. Вокруг меня тусили нарики и любители крэка, а чувак из моего жилого комплекса сбывал вещества вагонами прямо из окна своего дома.

Наш район был буквально усеян иголками. Наркоманы делились друг с другом шприцами, поэтому я называл их «донорами крови». Когда кто-то умирал от передозировки, они говорили: «Ишь ты, кажись, это было забористое дерьмо». Жадные до кайфа, они хотели именно такую проверенную наркоту, и никакая передозировка их не пугала.

Впервые я увидел смерть, когда одному парню выстрелили семь раз в грудь. В другой раз полиция преследовала чела, якобы изнасиловавшего женщину, прямо по нашему району. Я видел, как за ним гнались один, два, три, четыре, пять полицейских с поднятыми дубинками. Как на подбор, все копы оказались белыми. Наконец они настигли подозреваемого в заброшенной квартире. Когда я зашел туда на следующий день из чистого любопытства, то увидел, что все стены помещения залиты кровью – так офицеры избили бедолагу. Настоящий фильм ужасов.

Я оказался в эпицентре тотального насилия. Может быть, поэтому меня и тянуло смотреть фильмы ужасов. Один из моих любимых – «Американский оборотень в Лондоне». Фильм рассказывает о двух американских студентах, Джеке и Дэвиде, которые путешествуют по Великобритании и становятся жертвами оборотня. Джек погибает, а Дэвиду потом снятся кошмары о погибшем друге и других жертвах монстра, после чего он сам превращается в оборотня. Дэвид не может контролировать свою звериную ярость и, в конце концов, погибает от рук полиции. Этот фильм пугал меня до усрачки, но я храбро смотрел его при каждой возможности.