Мысли блуждают. Смотришь на луну и думаешь о счастливых днях в родном деревенском доме или в далеком городе, где люди сейчас толпой выходят из кафе и множество дуговых ламп освещает оживленную ночную сутолоку городского центра. Эти картины так далеки, что кажутся сном.

Перед окопом раздается тихий шорох и позвякивание колючей проволоки. Грезы рассеиваются в мгновение ока, все чувства до боли обостряются. Солдат взбирается к амбразуре, выстреливает осветительную ракету: все спокойно. Должно быть, пробежал заяц или закопошилась куропатка.

Иной раз слышно, как противник орудует у своих проволочных заграждений. Тогда часовой стреляет в ту сторону, пока не опустошит весь магазин. Он делает это не только по приказу, нет, при этом он испытывает известное удовлетворение: «Пускай почешутся. Может, я даже кого-нибудь зацепил». Мы тоже почти каждую ночь протягиваем новые заграждения, и нередко кого-нибудь ранят. Тогда мы принимаемся ругать сволочей-англичан.

В некоторых местах позиции, например в сапах, до неприятеля каких-нибудь тридцать шагов. Иногда здесь завязываются личные знакомства; узнаёшь Фрица, Вильгельма или Томми по кашлю, насвистыванию либо тихому пению. Солдаты коротко перекликаются, не без грубоватого юмора:

– Эй, Томми, ты еще тут?

– Ага!

– Спрячь голову, сейчас пальну!

Время от времени после глухого гула раздается свистящий вибрирующий звук. «Внимание, мина!» Бросаешься к ближайшему туннелю и замираешь, затаив дыхание. Мины взрываются совсем не так, как снаряды. В них вообще есть нечто яростное, коварное, лично враждебное. Вероломные твари. Ружейные гранаты – их миниатюрные копии. Словно стрелы, они летят из вражеского окопа; корпус у них из красновато-коричневого металла, а чтобы он легче разлетался на осколки, на металл нанесены насечки, как квадратики на плитки шоколада. Если в определенных местах ночной горизонт освещает вспышка, дозорные мгновенно срываются с мест и исчезают. По долгому опыту все знают, где стоят орудия, пристрелянные к участку C.

Наконец светящиеся стрелки часов показывают, что два часа истекли. Теперь быстро разбудить смену – и в блиндаж. Может быть, разносчики тем временем принесли письма, посылки или газету. Странное чувство – читать весточки с родины, узнавать о мирных заботах близких, когда неверный огонек свечи бросает бегучие тени на низкие балки наката. Счистив щепкой и об ножку неуклюжего стола налипшую на сапоги грязь, я укладываюсь на нары и натягиваю на голову одеяло, чтобы четыре часа «всхрапнуть», как теперь говорят. Снаружи монотонно гремят выстрелы, по лицу и рукам снует мышь, которая, впрочем, совершенно не мешает мне спать. В общем, и прочая нечисть не причиняет мне особого беспокойства; несколько дней назад мы основательно «продымили» блиндаж.

Еще дважды я просыпаюсь, чтобы исполнить свои обязанности. Во время последнего дежурства полоска света на восточном горизонте, в нашем тылу, возвещает новый день. Контуры укреплений набирают четкости; в сером утреннем сумраке они производят впечатление несказанного запустения. В воздух взмывает жаворонок; его трели действуют на нервы. Прислонясь к поперечине, я с чувством великого отрезвления смотрю на мертвое, обрамленное проволочными заграждениями предполье. Черт побери, последним двадцати минутам конца нет! Но вот слышится дребезжание – возвращаются разносчики кофе: семь утра. Ночное дежурство окончено.

Иду в блиндаж, пью кофе и умываюсь из селедочной жестянки. Это взбадривает, желание лечь меня покидает. В девять мне предстоит снова построить отделение, распределить людей на работы и проследить за выполнением. Мы теперь мастера на все руки, окоп ежедневно предъявляет нам тысячу требований. Мы роем туннели, строим блиндажи и укладываем бетонные бункеры, возводим проволочные заграждения, копаем водоотводные канавы, обшиваем досками, укрепляем, выравниваем и скашиваем стенки, засыпаем выгребные ямы – короче, своими силами выполняем любые работы. Почему бы и нет, ведь у нас представлены все сословия и профессии! Чего не умеет один, сумеет другой. Например, недавно один шахтер забрал у меня кирку, когда я долбил породу в туннеле нашего отделения, и наставительно произнес: «Бить всегда надо в основание, господин фенрих, сверху упадет само!» Удивительно, что эта простая истина не приходила мне в голову. Но здесь, посреди голого ландшафта, где ты вынужден защищаться от обстрела, беречься от ветра и непогоды, сколачивать себе стол и топчан, строить печи и лестницы, быстро учишься работать своими руками. Здесь постигаешь ценность физического труда.

В час дня из кухни, расположенной в одном из подвалов Монши, доставляют обед в больших посудинах – бывших молочных флягах и ведрах из-под варенья. Провиант отличается армейским однообразием, но пока что обилен, если, конечно, разносчики по дороге не попадут под обстрел или не расплещут половину. После обеда можно вздремнуть или почитать. Мало-помалу близятся два часа, отведенные на дозорную окопную службу. Они проходят намного быстрее, чем ночью. За хорошо знакомыми вражескими позициями наблюдают в бинокль и стереотрубу, часто стреляют по головам из винтовок с оптическим прицелом. Но внимание! У англичан тоже острый глаз и хорошие бинокли.

Один дозорный вдруг падает, истекая кровью. Ранение в голову. Товарищи быстро извлекают из его кармана индивидуальный пакет и перевязывают рану.

– Все бесполезно, Виллем.

– Э, нет, он же еще дышит.

Потом приходят санитары, уносят раненого на перевязочный пункт. Носилки бьются об острые углы поперечин. Едва санитары исчезают из виду, как все снова успокаивается и идет по-старому. Кто-то бросает несколько лопат земли на лужу крови, и все возвращаются к прежним занятиям. Только новичок еще прижимается бледным как мел лицом к дощатой обшивке. Изо всех сил старается осмыслить случившееся. Все произошло так внезапно, до ужаса неожиданно, невероятно жестокое нападение. Немыслимо, никак не может быть реальностью. Бедняга, в будущем тебя подстерегают куда более страшные вещи.

Часто, впрочем, обходится без инцидентов. Многие впадают в охотничий азарт. С наслаждением знатоков наблюдают артиллерийские разрывы на вражеских позициях.

– Вот это меткость!

– Черт возьми, глянь, как разлетелось! Бедный томми^[8]! Жалко до слез!

Солдаты любят пострелять из ружейных гранатометов и легких минометов, к большому неудовольствию робких душ.

– Хватит уже этих глупостей, вам что, мало обстрела?

Правда, это никому не мешает смекать, как приладить ручную гранату к самодельной катапульте или как досадить противнику, забросив в предполье какую-нибудь адскую машинку. То кто-нибудь прорежет узкий проход в проволочном заграждении перед вражеским окопом, чтобы этим удобным лазом завлечь обрадованного разведчика под винтовочный прицел, то охотники выползут на ничейную землю, привяжут к вражескому заграждению колокольчик, от которого протянут длинную веревку к нашим позициям. Чтобы английским дозорным служба медом не казалась. Таким людям война в удовольствие.

Час вечернего кофе бывает порой по-настоящему приятным. Фенриху часто приходится составлять компанию кому-нибудь из ротных офицеров. Эти кофейные церемонии проходят по всей форме, на столе, покрытом мешковиной, даже поблескивают две фарфоровые чашки. Потом денщик ставит на шаткий стол бутылку и два стакана. Разговор становится доверительнее. Как ни странно, и здесь самый желанный предмет беседы – окружающие люди. Пышным цветом расцветают окопные сплетни, обильно и ревностно питаемые вечерними визитами, – как где-нибудь в заштатном гарнизоне. Командиры, товарищи, подчиненные подвергаются основательной критике, а любой новый слух в мгновение ока облетает блиндажи командиров взводов всех шести боевых участков от правого до левого фланга. И тут не без вины офицеры-наблюдатели, лазающие по позициям со своими стереотрубами и топографическими картами. Позиция роты не вполне замкнута; через нее идет постоянное сообщение между всеми остальными участками обороны. В тихие утренние часы просыпаются и развивают бурную деятельность штабы – к великой досаде фронтовой братии, которая едва успела прилечь на отдых после ночного дежурства и вдруг слышит отчаянный вопль: «Прибыл командир дивизии!» Хочешь не хочешь, одевайся по форме и выбегай из туннелей. Потом заявляются инженеры, саперы, гидротехники, и все ведут себя так, будто окоп создан только для назначенных ими работ. Очень недружелюбно принимают артиллерийского наблюдателя, которому надо проверить наш заградительный огонь, ведь, как только он отбывает, чтобы в других местах выставлять свою стереотрубу, похожую на антенны насекомого, тотчас дает о себе знать английская артиллерия, а расплачивается, как всегда, пехотинец. Дальше являются командиры разведотрядов и инженерных подразделений. Эти до глубокой темноты сидят в блиндаже комвзвода, пьют грог, курят, играют в польское лото и, словно крысы, сожрав и выпив все подчистую, отваливают восвояси. Поздно вечером в окопе призраком бродит маленький человечек, подкрадывается к часовым, кричит им прямо в ухо «газы!», а потом считает, за сколько секунд бедолага напялит противогаз. Это офицер службы химической защиты. Посреди ночи снова стук в дощатую дверь блиндажа: «Уже дрыхнете? Быстренько распишитесь в получении двадцати рогаток и шести туннельных рам!» Доставщики матчасти. Вот так, во всяком случае в спокойные дни, народ постоянно снует туда и обратно, вызывая горестные вздохи у несчастных обитателей туннелей: «Господи, хоть бы обстрел – мы бы пожили спокойно». В самом деле, прилет одного-двух тяжелых «чемоданов» приносит с собой некоторый уют; людей оставляют в покое, и они избавляются от бумажной волокиты.

– Господин лейтенант, разрешите идти, у меня через полчаса дежурство!

За дверью блиндажа в последних лучах заходящего солнца блестят глиняные валы траншей, окоп уже тонет в густой тени. Скоро взлетят первые осветительные ракеты, и первые дозорные потянутся на свои места.

Начинается новый день окопных солдат.

О повседневности позиционных боев

Вот так проходили наши дни – в утомительной размеренности, прерываемой короткими периодами отдыха в Души. Но иногда и на позициях нам выпадали приятные часы. Нередко я с ощущением уютной защищенности сидел за столом своего маленького блиндажа, чьи корявые, увешанные оружием стенки напоминали о Диком Западе, пил чай, курил и читал, пока денщик возился у печурки, наполнявшей помещение ароматом поджаренных гренок. Кому из окопных солдат незнакомо это блаженство? Снаружи, от постов, доносились тяжелые мерные шаги часового, а не то монотонный оклик, когда часовые встречались в траншее. Притупленный слух уже почти не воспринимал безостановочный ружейный огонь, короткие сотрясения перекрытий от ударов артиллерийских снарядов, шипение осветительных ракет, гаснущих у входа в туннель. Тогда я доставал из планшета записную книжку и кратко записывал события дня.