«покажи мне то время, где я сильней, чем сейчас…»

покажи мне то время, где я сильней, чем сейчас.
это сто сигаретных пачек тому назад,
это два институтских курса и школы часть,
это те, еще не подкрашенные, глаза.
покажи мне то время, где я еще не люблю
никого, кроме мамы и палевого кота,
где часов по двенадцать дома стабильно сплю,
это детское время без «если» и без «когда».
покажи мне то время, когда мне тринадцать лет,
и четверки мои – наивысшая из проблем,
я не думаю о парнях, о добре и зле,
и не еду грехи замаливать в вифлеем.
покажи мне то время, где я не авторитет,
где не нужно рубить младенцев и жечь костры,
где еще не даю в долг, не беру в кредит,
где слова мои еще не совсем остры.
покажи мне то время, где я выхожу гулять
и на старых качелях лечу до любых планет.
где еще после каждого слова не ставлю «б* * *ять».
где вопросов жизни и смерти ни капли нет.
покажи мне то время, когда я живу игрой,
не дежурной улыбкой, ненависть затаив,
и друзья еще умеют стоять горой,
и когда это все, что у них на меня стоит.
покажи мне то время, где под ноги не смотрю,
где только родители вправе прижать к груди,
где крысы тащат сырные крошки в трюм,
и я не знаю, что ждет меня впереди.

«Говорю: бери меня, переламывай…»

Говорю: бери меня, переламывай,
перемалывай в пыль из колонны храмовой,
и своим знамением осеняй.
Это просто-напросто мне мерещится,
что у ног мир катается, море плещется –
просто тени падают, как синяк.
Это Шоу Трумена под софитами,
головами, лаврами не увитыми,
где страдает трагикомедиант.
Это ночью выйти за сигаретами
и пропасть с такими же несогретыми,
зная, что они от тебя хотят.
Говоришь: ты истинно замечательна,
но не теми красками напечатана,
королева моих френдзон.
Я – стакан, и буря не устаканится
у меня внутри. Сигарета тянется,
продырявливая озон.

«Помнишь, как мы стояли там – вчетвером?..»

Помнишь, как мы стояли там – вчетвером? Почему вчетвером? Налей-ка еще портвейна. У тебя не кровь по жилам течет, а ром, у меня живое море внутри мертвеет. Я вернулась в обитель чертовых неудач: затяжная болезнь, растраты, разрыв с любимым, в институте полно недопусков-пересдач – в общем, жизнь сквозь пальцы – терпкая, как рябина. Ты звонил, писал, а потом перестал писать – остается жить догадками и контактом. Все отплясывают брейкданс на моих весах, сделав мир одним половым церебральным актом. Я заслушаюсь незвонками, до дыр прочту эсэмэски, которые не строчишь мне. Я качаю свою недоношенную мечту быть тебе кем угодно, только не третьей лишней. Ей – тебе согревать ладони, обед, кровать, слушать песни твои, улыбаться тебе до трещин. Недостатки в любом мужчине до боли резче: без тебя решительно некого целовать. Ветер дует в меня со всех четырех сторон – у меня растрепались волосы и не более. Помнишь, как мы стояли там, вчетвером? Вы вдвоем, и я – беременная любовью.
Я уже обошла десятки своих аптек, я молила всех –
родителей, бога, черта – чтобы сдохли эти бабочки
в животе….
Все единогласно против таких абортов.

«расскажи мне о том, как…»

расскажи мне о том, как
электрическим током
рукавом задевая рукав,
столкновение наше –
правда, было не страшно?
соглашайся, раз жизнь дорога.

мне дарована сила,
что тебя подкосила,
а тебе шестиструнный прибой
всех живых океанов,
до бессонницы пьяных,
только пой мне, пожалуйста, пой!

а потом по вагонам,
вне границ и закона,
расцарапав глаза поездам –
чтобы выехать в лето
и не плакать в жилеты
одолжившим нам эти места.

это лето? весна ли?
нас еще не узнали,
но за каждым идут по пятам,
только ты… ты не бойся –
не случается осень
с тем, кто в стельку положит пятак.

мы случимся, как должно,
внутривенно, подкожно,
все формальности перетерпя,
это новое сердце,
где удобно усесться,
открывается лишь для тебя

«Расскажи мне, ты там…»

Расскажи мне, ты там
жива еще?
Как старинная ваза,
в трещинах…
После рук его
снегом тающим
исчезают куда-то женщины.
Расскажи, ты не
умерла еще?
Прикурю от свечного
холода.
Не кусающая, но
лающая.
На грудь роза ветров приколота.
Расскажи мне, чем он
обрадовал,
что за ним повелась ты
ощупью?
Он – вояж без билета
обратного,
в тридевятые страны, в общем-то.
Расскажи мне, чем он
обрадовал,
что за ним повелась ты
ощупью?
Он – вояж без билета
обратного,
в тридевятые страны, в общем-то.
Расскажи мне, когда ты
выбежишь
из него – и святой, и
непонятой.
Я тебе контрамарку
выпишу.
А пока – не покидай эту комнату.

«Говоришь мне за чаем…»

Говоришь мне за чаем – «вот же, сестра, дела: у твоего бывшего жена первенца родила, у подъезда второго красуется кадиллак, а у третьего от миллионов распух кулак». Молча слушаю это при свете ламп, ощущаю следы от кошачьих лап, и соседи друг друга любят во весь опор, и чужие окна глядят на меня в упор, все разительно вместе,
а я одна до сих пор. Мне тридцатник и пачку синего аполло,
у меня ни единый зуб не стоит без пломб, на растопку костра пустила красный диплом, чтобы было тепло, только чтобы было тепло. Есть один человек, к которому я не ноль, он набит на каждый второй пароль, у него японская полироль и в его театре пустует роль, как розан в вазоне стоит, гния, потому что вписана в роль не я, эти факты режут меня живьем даже больше факта, что не вдвоем, из себя льняные веревки вьем, он в своем отчаяньи, я – в своем. Я всегда была на язык остра, только страсть моя – угольки костра, остается пепельный теплый страх перед миром, в котором война и трах, только ты осталась со мной, сестра… Я беру из пачки еще одну, может быть, стишок о таком катну, и горючим камнем пойду ко дну, смысла нет любить сотни лет и зим, как бы милый ни был неотразим, если ты ему не то чтобы не жена, но и как знакомая не нужна, как земля, что войнами сожжена, я тряпична, выколота, смешна, я уйду седьмые искать пути, где марихуана и первитин, это пять-четыре-три-два-один, только ты, сестра, за мной не ходи…

«Мне сейчас не звонЯт, а звОнят…»

Мне сейчас не звонЯт, а звОнят,
Сахар в чай не кладут, а лОжат.
Винни стал наркоманом Вонни,
говорящим без гласных. Боже…
Щеголяют в осенних пОльтах,
спорят, чье из них красивЕе.
Я пульнула бы из брандспойта,
да достать его не сумею.
На метрЕ ко мне приезжают
и в кинЕ целоваться хочут.
Пацаны не совсем въезжают,
что заклеить бы рты им скотчем.
Интересно, им плОтят много
в котелок, что почти не варит?
Я пожертвовала бы хотдогом
и купила бы им словарик.
Пьют они дорогое кофе,
я по жизни люблю дешёвый
и мужчину, которому пофиг
на сердечко мое большое.
Он сводил бы меня в кино, и
ходит в черном пальто, и ездит
на метро, только я все ною,
потому что мы с ним не вместе.
Не звонИт он на мой мобильный,
на который десятки звОнят.
Я с улыбкой ношусь дебильной,
если он обо мне вдруг вспомнит,
А забудет – пойду по следам же
дорогого Кобейна Курта.
Застрелюсь, или лучше даже:
отравлюсь питьевым йогУртом.

Картошка фри

Ты говоришь мне: «всё очень плохо»,
а я тебе говорю: «не сы».
Ты за свое: «Развели как лоха!
Вороной белой роняю сыр
во вражьи пасти – конечно, лисьи!
Пилю объезженный мною сук,
потом валюсь на гнилые листья,
в клыки больных кобелей и сук.

На каждой купленной мною марке
не видно цену из-за чернил.
С меня, наверно, Гарсиа Маркес
того полковника сочинил.
Я одиночее одиночек,
хоть бы единственный кто обнял.
Да я обмылок, обломок, прочерк,
и звезды светят не для меня!»

А я считаю, что жизнь – как книга.
Роман, новелла – не важен жанр…
И вне зависимости от ника ты можешь произвести пожар.
Пиши в блокнот на своем макбуке,
курсором, словно пером, скрипя.
Полей бензином, дождем, самбукой,

верстая сказку вокруг себя.

Ты можешь в полночь уйти из дома за сигаретами.
В горле – ком.
И убежать на вокзал, ведомый далеким северным городком.
Нет, за тебя я не беспокоюсь: так поступают однажды все.
И твой зеленый последний поезд уже стоит на платформе семь.

Конечно, я покиваю, будто
вступил ногою в твою же гнусь,
а после, как всемогущий Будда, тебе загадочно улыбнусь.
Ах, ты не в теме, ах, ты не в паре… Да боже правый, себе не ври!
Ты говоришь мне все это, парень…
И жрешь биг-тейсти с картошкой фри

Баллада о борще

Та девушка в черном пальто
и готической юбке
смотрит на Вас, как печальная
женщина-вамп.
Она целоваться хотела бы
с Вами на юге,
но Вы и не в курсе, что сохнет она
лишь по Вам.
Я – программист
и ломаю пароли, как ногти,
только вот к сердцу ее
не сумел, вашу мать.
Она Вам – стихами
в закрытом на ключик блокноте,
и этот замок я могу,
но не смею сломать…
К чему инфантильные чувства
под корень чекрыжить?
Делите с ней хлеб и родное тепло одеял…
Быть может, пожив
под одной протекающей крышей,
она осознает, что Вы –
не её идеал…
Тогда-то ко мне
сто процентов она возвратится
и врубит прожектор любви
в богоданную мощь.
Я буду прокачивать орка
до уровня тридцать,
пока она будет на кухне
готовить мне борщ.
И будет, как должно:
ведь женщине место – на кухне,
а Ваше – писать диссертации
и защищать…
Пускай чьи угодно миры
в апокалипсис рухнут,
но нет ничего аппетитней и лучше
борща!

«Кто я? Да так, пустой ниочемный гон…»

Кто я? Да так, пустой ниочемный гон.
Как статуэтка, упавшая на паркет.
Не довелось застать ни кафе «Сайгон»,
ни ливерпульский бьющий в сердца квартет,
ни физрука с семиклашкой наедине,
чтобы предотвратить развращенный акт.
Пальцам моим предназначено леденеть,
а сердцу – гореть, и это публичный факт.

С птичьих полётов мой семимильный шаг –
крестовый поход букашки, но без креста.
А в крестике запрятана анаша,
и, может, я оттолкнул от себя Христа.
Кого люблю, тот занят, как туалет.
Кто враг мне, тот боится плевать в лицо.
И так уже практически двадцать лет
живу я – не святым и не подлецом,
не нищей шавкой, и не голубых кровей,
синонимом одиночества, как монах.
А всех, чьи лица сальней и багровей,
я посылаю стандартным маршрутом нах.

И всех, кто оскорбляет мою семью,
ушедшую раньше времени в облака.
И всех, кто пишет сопливые Мери-Сью
из сладкого ванильного молока.
И всех, кто любит штампы на лоб лепить,
на собственном лбу прыщики теребя.
И всех, кто предлагает себя любить,
подумав, что заменят собой тебя.

Я не ношу ни звездочек, ни погон,
мечтая носить на руках Тебя – и кольцо на пальце.
Но кто я?
Так, пустой ниочёмный гон.
Первые прописи протонеандертальца.