Ввиду того, что, по сообщению зав. секретариатом, эти лица прошли специальную проверку органов ОГПУ, у ячейки и месткома не было оснований для отвода^[51].

Второй донос, обнародованный комиссией по чистке в ноябре 1933 года, был передан членом комиссии Е. Д. Соколовой С. П. Терихову и А. С. Енукидзе (а председатель комиссии Ефим Васильев переслал донос в Ленинский райотдел ОГПУ) и имел более серьезные последствия (с кляузой был также ознакомлен Сотсков прямо в тот день, когда он проходил чистку, т. к. претензии предъявлялись и ему. Но он отговорился тем, что библиотека находится не в его ведении). Упомянутые выше доносы, а также показания арестованных по “кремлевскому делу” и мемуары лиц, проходивших по “кремлевскому делу”, могут быть – с известной долей осторожности – использованы в качестве источников биографических данных некоторых кремлевских сотрудников, в частности – трех главных “террористок” из Правительственной библиотеки.

9

Екатерина Муханова – потомственная дворянка (она происходила из I калужской линии древнего дворянского рода Мухановых, выходцев из знати Казанского и Астраханского ханств, покоренных Иваном Грозным). Дед Екатерины обосновался в Самаре, где был уездным предводителем дворянства, затем пошел по судебной линии (благо в юности окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета) и в итоге был назначен губернским прокурором. Впрочем, отец Екатерины, Константин Николаевич, хоть и имел университетское образование, до революции служил земским агрономом (на допросе в НКВД 12 марта 1935 года брат Екатерины Константин сообщил о нем некоторые подробности, которые впоследствии подтвердила и Екатерина на допросе 28 марта: отец в молодости служил в царской армии, принадлежал к партии кадетов и даже баллотировался от нее в Учредительное собрание. Вместе с белыми ушел из Самары, служил артиллерийским офицером в армии Колчака, был взят в плен красными под Красноярском, но бежал, вернулся в Самару, где, скрыв пребывание в рядах белой армии, устроился на советскую службу в земельные органы). Умер Константин Николаевич в 1922 году. Его жена, Елена Петровна Сокальская, пережила и мужа и, наверное, старшую дочь (на момент ее ареста она проживала в Москве, зарабатывая на жизнь частным преподаванием немецкого языка). Екатерина родилась 10 ноября 1898 года, у нее был младший брат Константин (родился 7 августа 1903 года, инженер) и младшие сестры Мария (родилась 14 мая 1902 года, певица) и Наталья (родилась 17 июня 1905 года, преподавательница физкультуры на заводе “Шарикоподшипник”)^[52]. Марию и Константина ждал арест по “кремлевскому делу” вслед за Екатериной, но судьба их сложилась удачней – суждено было им пережить (если можно лагерное существование назвать жизнью) Большой террор. Екатерина поступила учиться в Петроградский университет (проживая у дяди, Николая Николаевича Муханова, уроженца Самары, который в 1908 году был пожалован в звание камергера Двора его Императорского Величества), потом вернулась в Самару и при белых училась в Самарском университете. Был у нее в Самаре и жених – Борис Степанович Бузков, сын друга отца Екатерины. По показаниям ее брата Константина, он “был офицером царской армии, в Самаре он появился неожиданно, перед самим приходом чехов, принимал активное участие в перевороте и служил затем офицером в отряде генерала Каппеля”. На допросе в НКВД 28 марта 1935 года Екатерина сообщила со ссылкой на отца, что Бузков “погиб в боях с красными”. Здесь же она показала, что приехала в Москву из Самары в 1922 году (видимо, после смерти отца) для учебы в Московском университете на факультете общественных наук; ее подруга Лидия Перельштейн, приехавшая вместе с ней, утверждала, что это произошло в 1921 году. На допросе в НКВД она рассказывала:

В Москву я приехала в 1921 г. для продолжения образования и была зачислена слушательницей в 1‐й МГУ на ФОН. Вместе со мной из Самары в Москву приехала моя подруга, Муханова Екатерина Константиновна, и наш общий знакомый – Осташев Матвей. Все мы втроем получили одну маленькую комнату на Малой Никитской улице. В 1922 г. мы встретили в Москве нашего близкого знакомого по Самаре – Скалова, Георгия Борисовича, который предложил мне и Мухановой переселиться к нему на квартиру по Армянскому пер., куда мы и переехали^[53].

Подруги поселились в одной из пяти комнат служебной квартиры Г. Б. Скалова, который в самом конце 1922 года был ненадолго назначен ректором Института востоковедения. Благодаря доносу Бурковой мы знаем, что Екатерина в начале 20‐х работала в Центросоюзе и Кирпичстрое, затем в 1923 или 1924 году они вместе с Л. Перельштейн поступили в библиотеку Института им. Ленина (которым руководил Л. Б. Каменев). Знавший Екатерину в конце 20‐х – начале 30‐х годов по работе в этой библиотеке драматург Алексей Симуков (который чудом не попал в число арестованных по “кремлевскому делу”, его фамилия фигурирует в протоколах допросов) – похоже, единственный, кто оставил о ней воспоминания: “Катя напоминала мне женщину из какого‐нибудь индейского племени: крепко вылепленный профиль, низкий голос, безапелляционность, с которой она выражала свои мысли, не обращая внимания на условности”^[54]. Сын А. Симукова, готовя его воспоминания к публикации, нашел фотокарточку Екатерины на пляже в Туапсе в 1927 году (там, если верить доносу Бурковой, Мухановы до 1931–1932 года имели “собственную дачу на имя матери”) и выполненный отцом карандашный набросок – и это все, что у нас есть на сегодняшний день для воссоздания облика русской Шарлотты Корде.

Из доноса Бурковой мы узнаем, что, работая в библиотеке Института Ленина, Екатерина в 1924 году познакомилась и подружилась с некоей Анной Васильевной Журавлевой (по словам Мухановой, “бывшей эсеркой”), с которой вела откровенные беседы и много рассказывала о себе. Журавлева вскоре уволилась из института, но Екатерина продолжала поддерживать с нею связь и бывать у нее в гостях до 1931 года. В 1931 году, как рассказывала Екатерина на допросе 10 февраля 1935 года (вскоре после ареста), она от Журавлевой “узнала, что в Правительственную библиотеку требуются работники и что нужно обратиться к Презенту”^[55]. И не только к Презенту. На допросе 12 февраля 1935 года близкая подруга Мухановой Нина Розенфельд показала, что Муханова устроилась в Кремль по рекомендации некоего Медведева, работавшего в газете “Известия”, а также, предположительно, и в оргкомиссии Секретариата Президиума ЦИК СССР (вряд ли речь идет о секретаре Союзного совета ЦИК СССР с 1929 года А. В. Медведеве, который, скорее всего, был лишь однофамильцем благодетеля Мухановой; он занимал слишком высокий пост, чтобы раздавать рекомендации “бывшим людям”, да и о его работе в “Известиях” ничего не известно). Судя по доносу Бурковой, у Екатерины были какие‐то проблемы с анкетой, заполненной ею при первом поступлении на советскую работу, – вроде бы она скрыла или исказила какие‐то данные об отце и о своем происхождении. Теперь, пишет Буркова, она “боялась поступления в Кремль из‐за анкеты, зная, что ОГПУ проверяет состав сотрудников”. Но все обошлось, и “она приходит сияющая к Журавлевой и говорит, что Презент не обращает внимания на происхождение”. В то время Журавлева, по словам Бурковой, сама еще не работала в Правительственной библиотеке. Однако уже в июне 1931 года, пользуясь, видимо, давним знакомством с Е. Д. Соколовой, Журавлева влилась в “дружный” коллектив в качестве руководителя группы, и Е. К. Муханова оказалась у нее в подчинении. И после этого между женщинами будто черная кошка пробежала. Собственно, Анна Журавлева и явилась источником львиной доли компромата на Екатерину Муханову, вываленного Бурковой в доносе. По сведениям Бурковой, Журавлева сама начала жаловаться на Муханову начальству: “…Вследствие плохой по качеству и недобросовестной работы Мухановой и ее систематических прогулов Журавлева как ответственный руководитель по группе представила эти факты Соколовой, чтобы последняя воздействовала на Муханову”^[56], но

Муханова находит поддержку со стороны Розенфельд, Барута и Бураго… Вся эта компания, видя, что Журавлева не примыкает к их группе и будет всячески тормозить их антисоветскую работу и может раскрыть их карты, начала общими усилиями травить ее, мешать ей в работе и восстанавливать против нее Соколову^[57].

Журавлева пробовала и с другой стороны заходить – обвинила Муханову в краже книг из библиотеки. В пересказе Бурковой этот эпизод выглядит так:

Почему в библиотеке исчезают книги. Еще в 1931 г. Муханова взяла не записанную и не внесенную в библиотечный инвентарь ценную книгу из‐за границы – “Берлин” – по строительству городов, о чем Журавлева поставила в известность Соколову, и был скандал и истерика Мухановой. Факт повторившийся, т. к. еще в Институте Ленина Муханова взяла без спроса ценную английскую книгу и забыла ее на вешалке под своим пальто. Швейцар обнаружил эту книгу и заявил библиотечному начальству. Выяснили, почему эту книгу взяла Муханова, но до признания Муханова сваливала вину на других сотрудников^[58].

“Истерика” случилась, скорее всего, потому, что обвинение не нашло подтверждения. Даже на допросе в НКВД Муханова категорически отрицала свою причастность к “хищению книг”, в чем ее обвинял следователь Каган. Найденная при обыске у Мухановой книга Sturm über Russland не имела библиотечного штампа, из‐за чего обвинения следователя выглядят неубедительными.

Но Журавлева не думала сдаваться, в ход пошла “тяжелая артиллерия”, и “противник” дрогнул,

когда Журавлева, не желая разговаривать с Мухановой, лично написала записку: “От такой дворянки и белогвардейки ничего другого ожидать нельзя”. До этого у Мухановой была истерика вследствие разговора с Соколовой. Записка была оставлена на столе у Мухановой под прессом. После прочтения этой записки у Мухановой была вторая истерика. (Причины ее от др[угих] сотрудников скрыли.) Она ушла со службы и на другой день совсем не явилась. Она говорила своей заместительнице в Кирпичстрое (Женя), что если комсомол прочтет эту записку и узнает, кто она, то грозит опасность не только ей, но и ее брату и семье. Может быть, ей не следует совсем являться на работу. (Исчезнуть – по ее словам.) После отпуска Муханова решила не возвращаться на работу совсем. Прогуляла 10 лишних дней. (Взяла записку у знакомого врача.) Журавлеву общими усилиями эта компания заставляет уйти. Перед уходом Журавлева подавала письменное заявление в ячейку ВКП(б) и местком, осветив факты своего ухода. Зайцеву [секретарю ячейки ВКП(б) ЦИК СССР. – В. К.] посылалось вышеизложенным материалом письмо через Троицкую будку. Об этом же говорилось Акопову [Сурену, председателю месткома, умершему до начала “кремлевского дела”]. Журавлева поступила в Правительственную библиотеку из Института библиотековедения [где Е. Д. Соколова была директором с июля 1928 г. по начало 1931 г. – В. К.]. Была приглашена Соколовой как хороший библиотечный специалист. Соколова знала Журавлеву с 1920 г. по Сибирскому ревкому. Вначале (в Правительственной библиотеке) она относится к Журавлевой хорошо. Предупреждает ее, что в библиотеке существуют две партии – комсомол и беспартийные, – между ними антагонизм, вследствие чего возник этот антагонизм, Соколова не сказала, но просила Журавлеву не примыкать ни к одной из партий. При воздействии дворянской группы Соколова переменила образ действий. Так, Журавлевой она говорила, что уволит Муханову, а последней наоборот^[59].

Этот пассаж из доноса Бурковой ярко характеризует обстановку, сложившуюся в библиотеке.

Буркова оживляет свое повествование и другими подробностями биографии Мухановой, частично полученными от Журавлевой: