Муханова – дворянка, имеет собственную родословную книгу – “Род дворян Мухановых”, где занесены последние она и ее семья. Род Мухановых записан в Шестую дворянскую книгу. Книга рода Мухановых находится в Ленинской библиотеке, другая тщательно хранится у ее брата инженера Константина Муханова. Сестры хотели эту книгу сжечь (боясь обысков), но брат отказался и спрятал ее, надеясь, видимо, на восстановление его дворянских привилегий, когда существовала подпольная Промпартия… Брат Мухановой ушел с одного завода и при поступлении на второй завод скрыл свое происхождение перед Завкомом и на вопрос: “Из тех ли он Мухановых”, – ответил: “Нет, нет”. Сестру Мухановой Наталью вычистили в Самаре с рабфака с последнего курса за происхождение. Мать Мухановой жила у Галины Мариановны [Ивановой. – В. К.], район Замоскворечье – Полянка или Пятницкая. Муж Галины Мариановны, инженер-вредитель [А. П. Иванов. – В. К.], осужден на 10 лет конц[ентрационного] лагеря внутренней тюрьмы ОГПУ (по процессу Промпартии), причем при допросе он скрыл привоз долларов из заграничной командировки. Муханова говорила, что ему при обнаружении этого факта грозил расстрел. Эти доллары прятала Муханова у себя и у брата в квартире в грязном белье. И, смеясь, говорила, что ни один чекист не подумает искать зашитые доллары в грязных тряпках. Мать Мухановой жила у Галины в продолжение ряда лет. Знакомства Мухановой – инженеры (через брата), артисты (через сестру)^[60].

Далее Людмила Буркова просто вываливает на своих предполагаемых читателей все сплетни, известные ей от охваченной ревностью и классовой ненавистью Журавлевой:

У Галины Мариановны до ареста ее мужа производились банкеты и вечера, где Муханова с сестрой и братом участвовали. Надо заметить, что ее брат там не пил и всегда привозил пьяную до потери сознания Муханову домой. Так же возил ее муж – доктор Михайлов М. М. – гинеколог [на самом деле рентгенолог. – В. К.], бывавший на этих банкетах. В то время Муханова нюхала кокаин, от чего потом лечилась^[61].

Не осталась без внимания, как видим, и интимная жизнь Екатерины Мухановой. Сам Михайлов на момент ареста его органами НКВД по “кремлевскому делу” преподавал во 2‐м Московском медицинском институте и занимал должность старшего государственного санитарного инспектора. Следователям СПО он, путаясь в датах, показал, что состоял в близких отношениях с Мухановой с 1927 по 1931 год. Подтвердил, что Муханова просила его выписать ей лекарство с содержанием кокаина, но он ей в этом отказал^[62].

Вдобавок к упоминанию о “гражданском муже” докторе Михайлове Буркова “инкриминировала” Екатерине еще и служебный роман с сотрудником библиотеки Владимиром Адольфовичем Барутом:

Барут знал Муханову до поступления в Правит[ельственную] б[иблиоте]ку (личное знакомство). У Барута с Мухановой были неслужебные отношения, перенесенные в служебную обстановку^[63].

На допросе в НКВД 26 февраля 1935 года и сам Барут не стал скрывать связь с Екатериной Мухановой:

В наиболее близких отношениях я находился с Мухановой Екатериной Константиновной, с которой я сожительствовал на протяжении 1931–1932 гг. Время от времени я бывал на квартире у Мухановой на Электрозаводской улице^[64].

Кстати, имелся у Екатерины Мухановой и другой “сожитель”, которого чекисты считали ее “официальным” мужем, – Даметий Симонович Кизюн, член ВКП(б) с 1924 года; с ним она разошлась в 1934 году, уже после увольнения из Правительственной библиотеки. Кизюн работал заместителем редактора журнала “Красный профинтерн”. После осуждения Екатерины по “кремлевскому делу” летом 1935 года Кизюн в ходе чистки аппарата Профинтерна был снят с работы и исключен из ВКП(б).

Арестованный В. А. Барут на допросе 26 февраля 1935 года под чутким руководством следователя С. Г. Гендина дополнительно охарактеризовал Екатерину и подтвердил сведения о противостоянии “комсомольцев” и “дворян” в Правительственной библиотеке.

По своим политическим взглядам она является человеком, настроенным антисоветски. О настроении Мухановой я сужу на основе ее поведения в библиотеке, где она всегда стремилась противопоставить себя и группу других сотрудниц (Розенфельд, Бураго) общественным организациям библиотеки и комсомолу. Бывая у Мухановой, я слушал написанные ею стихотворения явно упадочнического содержания. Как‐то был случай, когда Муханова зачитывала на службе Розенфельд одно из своих стихотворений, носившее характер политического памфлета, направленного по адресу А. С. Енукидзе. Фабулой для этого стихотворения послужило совместное посещение А. С. Енукидзе Мухановой и Розенфельд. В отдельных беседах Муханова жаловалась на переживаемые ею материальные затруднения, противопоставляя этому дореволюционный период, когда ее отец владел имением и она жила, не испытывая ни в чем нужды^[65].

Барут и на следующем допросе настаивал на том, что Муханова посещала дачу Енукидзе вместе с Розенфельд. Сама же Муханова отрицала личное знакомство с Енукидзе. Возможно, Барут перепутал и речь шла о Е. Ю. Раевской, которая действительно ездила вместе с Розенфельд на дачу к Енукидзе. Да и насчет имения допущена явная натяжка – по всем данным, отец Екатерины зарабатывал на жизнь трудом агронома. Более точно ситуацию описывает Буркова:

До приезда в Москву семья Мухановых жила в Самаре, проводя лето в родовом поместье – д[еревне] Мухановке. Так было до ухода из Самары чехов^[66].

Похоже, воображение Барута превратило летний деревенский дом в родовое имение.

Еще один эпизод из биографии Екатерины Мухановой достоин упоминания. Буркова пишет:

Муханова изучала (и изучает) усиленно персидский язык, чтобы бежать за границу в Персию (беседа ее с Журавлевой).

Этот эпизод подтвердил на допросе брат Мухановой Константин:

Она говорила даже, что готова выйти замуж за любого иностранца – лишь бы выехать за границу. Как я уже показывал, Ек. Муханова являлась сторонницей буржуазного строя. Она не желала мириться с советской действительностью… Она говорила, что в случае, если ей представится возможность выехать за границу, то в СССР она возвращаться не намерена. Это ее заявление относится к 1931 г., когда она высказывала особо сильное желание выехать за пределы СССР… В 1932 г. Ек. Муханова говорила, что намечается ее поездка, для работы в одном из советских учреждений, в Персию (полпредство или торгпредство). В этом вопросе ей протежировал Кизюн. Она усиленно изучала в связи с этим персидский язык. Позднее поездка в Персию расстроилась по неизвестным мне причинам…^[67]

То же самое подтвердил и Барут, отвечая на вопрос следователя о том, не было ли у Мухановой намерения выехать за пределы СССР:

Муханова действительно стремилась уехать за границу и как‐то даже заявила, что вышла бы с удовольствием замуж за какого‐нибудь иностранца, чтобы таким путем выбраться из СССР. В другом случае, как будто в 1932 г., Муханова глухо рассказала о том, что ей представляется возможность попасть на работу, связанную с выездом за границу. В дальнейшем Муханова к этому вопросу не возвращалась… Я понял Муханову так, что ей предлагают службу в одном из советских учреждениях за границей^[68].

Сигналом к увольнению Екатерины Мухановой из Правительственной библиотеки стали слухи, а потом и заявление Журавлевой о ее работе в чешской контрразведке. Буркова доносит:

Сама Муханова служила у чехов, Журавлева подозревает работу Мухановой в контрразведке, видимо, имеет какие‐то данные, но точно не говорила. При последнем разговоре (28.9.33 г.) Журавлева сказала: “Если документально доказать, что Муханова работала в контрразведке, – ваша ячейка не поверит и ничего не сделает”^[69].

Чувствуется отчаяние Анны Васильевны, проигравшей в схватке с соперницей. Но Журавлева напрасно сомневалась и отчаивалась – Екатерине все‐таки пришлось подать заявление об уходе по собственному желанию и перейти на работу в библиотеку Кинокомбината. Травля Мухановой началась всерьез со статьи в стенгазете с характерным названием “Зоркий глаз”, написанной все той же неутомимой доносчицей Бурковой. Правда, как не совсем внятно утверждала впоследствии Буркова, “статью не поместили. Она была использована в газете, но в искаженном виде. Основное было выпущено. Впоследствии я узнала, что статья не была пропущена по распоряжению Енукидзе”. Но Буркова не унималась: как вспоминал впоследствии С. П. Терихов,

на чистке в конце 33 года… т. Буркова выступила на собрании с указанием на недостаточную борьбу за очищение аппарата от чуждых элементов и как пример привела Муханову. Узнав об этом на следующий день от сотрудников, я спросил у т. Соколовой – какие она сделала выводы из выступлений на чистке и что она может практически предложить в отношении библиотеки, которой касались выступления. Вновь [от Соколовой. – В. К.] последовали обвинения в “клевете”, “склочничестве” и прочем отдельных сотрудников. Мною было предложено, не дожидаясь проверки сообщенных сведений (выступление на чистке само уже является ответственным), уволить Муханову, что и было сделано 21 декабря 1933 г.^[70].

Надо сказать, что Терихов действительно 27 октября 1933 года направил Паукеру в Оперод ОГПУ анкету Мухановой с просьбой “в возможно короткий срок дать Ваше определенное заключение о возможности работы ее в условиях Кремля, тщательно проверив ее социальное положение в прошлом, так как у нас имеются непроверенные данные, что родители ее имели родовое имение в бывшей Самарской губернии и отец ее добровольно бежал с чехами”. Но результатов проверки, как уже сказано, дожидаться не стал (может быть, потому, что Паукер с проверкой не торопился).

Это подтвердила Н. А. Розенфельд на допросе 12 февраля 1935 года:

Мухановой было предложено заведующей библиотекой Соколовой подать заявление об уходе с работы… в связи с тем, что стенгазета ее разоблачила как социально чуждую, якобы служившую у белых^[71].

Сама Екатерина на допросе в НКВД дала следующие показания об увольнении из Кремля:

Официально я ушла по собственному желанию; на самом деле мне предложили подать заявление об уходе в связи с поступившим на меня заявлением о моей якобы службе в чешской контрразведке… Заведующий Секретариатом ВЦИК [на самом деле заведующий Секретариатом Президиума ЦИК СССР] тов. Терихов и заведующая библиотекой Соколова верили мне, что я в чешской контрразведке не работала, поэтому был избран такой путь моего ухода из библиотеки^[72].

На вопрос следователя о том, кто заявил о ее работе в контрразведке, Муханова ответила: Журавлева. Возможно, имелся в виду как раз донос Бурковой в комиссию по чистке со ссылками на Журавлеву (в доносе Цыбульника упоминаний о контрразведке нет).

Тут следует заметить, что и судьба доносчика порой горька. Старая большевичка Соколова возненавидела излишне болтливую и недалекую подчиненную, осмелившуюся к тому же поставить под сомнение результаты партийной чистки своей непосредственной начальницы (так и написала в доносе: “Комиссия Областная сочла т. Соколову проверенной. Считаю это неправильным”^[73]). С. П. Терихов позже вспоминал, что после беседы с С. Н. Цыбульником им