– Волчья кровь. Выводи казака, не то сгорит заживо вместе с кобылой… – Карий протер лицо снегом. – Надо разобраться, кто избу поджег.

Он посмотрел на поспешно одевавшегося казака:

– Ты караул держать должен. Как в исподнем оказался?

– Тихо было, покойно… Решил вздремнуть на лавочке по людскому обычаю… Изба-то сама занялась, мало ли от чего…

– Плетей бы тебе всыпать. – Карий подошел к казаку и схватил его за грудки. – В следующий раз шкуру с тебя спущу!

– Не добрый ты человек… – Казак угрюмо помотал головой. – Хуже лютого зверя.

– Ты, казак, судить обо мне вздумал? Если бы не волки, а вороги пришли, да передушили сонными, как курей? Как бы выглядела твоя доброта?

– Мы и не судим, просто не понимаем. – Савва подошел к Даниле и протянул кусок хлеба. – Другой ты… но все одно Божий…

Карий, вспомнив ночное виденье, вздрогнул. На какое-то мгновение лицо послушника, освещенное догорающими руинами ямы, напомнило Спаса, с взыскательным взглядом которого он столкнулся в палатах Аники.

Карий не взял хлеб, отвернулся:

– Дождемся рассвета на костровище. Путь предстоит неблизкий…

* * *

Офонька Шешуков, дворовый холоп строгановский, и не предполагал, каким лихом обернется его побег. После того как был задержан на первой же заставе, с ним, несмотря на всю важность доноса, обошлись довольно пренебрежительно: избили, нацепили колодки, лишили еды.

«Ничего, – думал про себя Офонька. – Предосторожность такая супротив пустобрехов. Прибуду к месту, уж там с моим делом вмиг разберутся. Потерплю пока, мы, холопы, люди двужильные…»

В Москве и впрямь жалобщиков оказалось немало, но вникать в суть ябеды никто не хотел: по обыкновению их пытали плетью и каленым железом, записывая всю ахинею, которую те смогли наплести, затем подводили к проруби, били дубинкою по голове и сталкивали под лед – на пропитание рыбам.

Такая незавидная доля Офоньку обошла. Узнав, что он холоп Строгановых, за ним прибыл сам Григорий Скуратов, любовно прозванный царем Малютой за то, что щуплый да плюгавый «песий сын» мог сутками терзать в застенке холеных родовитых бояр.

Скуратов, посмотрев на обмороженного да избитого Офоньку, смачно выматерился, приказал поднести молодцу чарку водки и забрал к себе на новую пытку – раскрывать великий заговор купеческий…

В застенке было удивительно тихо, только в раздутом горне шипели раскаленные угли. По стенам тянулись тени и прокопченная сырость, как в бане, только другая на ощупь – густая, маслянистая, жирная. Пахло серою, набухшей кожей и жженым мясом. Посреди застенка, между двух зажженных факелов на пыточной плахе, подбоченившись, восседал сам Малюта.

Обессиленный дорогою да лютым бичеванием Офонька висел на дыбе бесчувственным кулем, не реагируя на терзавшие тело щипцы.

– Эко хлипкий… – Малюта досадно плюнул на пол. – Разве это пытка? Баловство. Иной раз мужик бабу сильнее отделывает. Эй, Чваня, вкати-ка ему прута, может, очухается.

Уродливый горбатый палач, одетый в порты и кожаный фартук на голое тело, хмыкнул, вытащил из огня раскаленный добела прут и сунул его Офоньке под мышку. От каленого железа из Офонькиного горла вырвался нечеловеческий хрип, холоп задергался на дыбе и открыл глаза.

– Во как, – Малюта хлопнул ладонью по ноге, – пляска святого Витта по-русски! Что, холоп, пялишься? Чем тебя угостить: гишпанским сапогом или англицкой дочкой мытаря? Проси, не стесняйся?

Присутствующие на пытке опричники гулко рассмеялись, подбодряя Скуратова шутками:

– А ты ему ядра раздави, пусть наш сад-виноград попробует!

– Или на кочергу посади, чтобы знал, как в аду девкам жарко!

Малюта ругнулся и махнул рукой:

– После холопом тешиться станем, допрос блюсти надобно! Тишка, записал признание?

– Все по сказанному писано. – Опричник протянул Скуратову покаянный лист. – Не мешало бы справится, кто из Строгановых зачинщиком был.

Дверь в пыточную распахнулась – на пороге стоял царь в длинной собольей шубе, небрежно наброшенной на черную рясу.

– Пусти государя. – Иоанн оттолкнул замешкавшегося Малюту. – Уселся, словно князь бесовский!

Царь опустился на плаху и отдышался:

– Проклятый снежень… Не продохнуть от ветров, а тут ты мясом накоптил. Али не знал, что царь на допрос придет?

Малюта рухнул на колени:

– Строгановы измену замыслили, не ценят твоей милости. Убийцу послали, отравителя, вон порошки и коренья лютые при нем…

Иоанн подошел к Офоньке и схватил за волосы, заглядывая в помутневшие глаза:

– Слушаю тебя, раб неверный. Открой перед лицом нашим мерзость своего сердца и блуда души не скрывай… Ибо уже ликуют о твоей пропащей душе сонмы бесовские и славят твою погибель во аде!

Очнувшись на мгновение и догадавшись, что перед ним сам царь, Офонька завопил что было мочи:

– Брешут, собаки! Измена! Кругом измена, государь, не верь никому…

Холоп вновь потерял сознание и сник телом.

– Теперь ты сказывай! – Иоанн посмотрел на Малюту, и в царском лице опричник увидел возрастающее сомнение.

– Строгановы людей лихих на двор призывают. Оружие заготавливают впрок. Никак отложиться задумали…

– Что за люди?

– Разбойники да тати. Среди них и Карий, что убийствам у персов учился, турок резал, да с казаками на Волге разбойничал…

– Так почему же он купцами прежде меня нанят? – Иоанн с размаха ударил посохом Малюту. – Строгановыми интересуешься, все мошну набить не можешь?

Иоанн неистово бил Малюту, затем, отбросив посох, вцепился пальцами в волосы:

– Я бояр страхом смертным монахами делаю, а вот Аника сам пошел. По страху Божьему, а не государеву, ибо более моего гнева боится Господа. Оттого и я их не трону. – Царь оттолкнул Скуратова и устало пошел к выходу. – Пока не трону…

Возле самых дверей обернулся и поманил Малюту к себе:

– Холопа сего выходи… да наставь уму-разуму по уставу кромешному… Пригодится-то холоп…

Глава 4
Орел-городок

– Войдем в Орел-городок, или как его по-пермяцки, Кергедан, то ей-ей, тотчас же загуляю! – запальчиво божился казак, покряхтывая под навьюченной ношей. – Сначала пропьюсь до последнего медяка, после всех девок перещупаю!

– У Григория Аникиевича порядки построже московских, – усмехнулся Савва. – Станешь охальничать да озорничать, быстро в порубе окажешься, цепным псом выть станешь.

– Пустое. – Василько махнул рукой. – Коли пришли званы, так и уйдем не драны. С такой грамотой, как у нашего атамана, никто обидеть не посмеет. Чую, вволю потешится душа казацкая!

Черномыс с надеждой посмотрел на Карего:

– Если что случится, ты ведь не выдашь, атаман?

– Гуляй, Василько. – Данила хлопнул его по плечу. – Только смотри, местные солевары так отделать могут, что и цепи строгановские милы будут.

Вдалеке показались срубные крепостные стены с двумя восьмигранными башнями у ворот.

– Ай да Орел-городок! – Казак заломил набекрень шапку. – Стоит без году неделя, а стены потверже Сольвычегодских! Нет, посмотрите, обламы-то какие! Сунься к такой стене, так из тебя в подошвенном бое решето сделают!

– Ты никак и сам городки брал? – усмехнулся Карий. – Говоришь так, словно пули на своей шкуре прочувствовал.

– Татарские да турецкие! Бывало, и русские… – рассмеялся казак. – Всяко случалось… Да кто из нас без греха?

– Вот Савва безгрешен. Истинно агнец среди волчищ.

– Да бес его знает: не то монах, не то ведун… – Казак выпучил глаза. – Прижился за пазухой у Строгановых, а то по доносу давно бы на кол посадили.

Василько посмотрел на Савву и потянулся за самопалом.

– Не балуй, дурень! По-хорошему пищаль-то оставь!

– На кой леший ты мне сдался, – чертыхнулся Василько. – Гляди, над нами полдороги ворон кружит. Вишь, что-то у него поблескивает. Никак, шельма, кольцо увел!

Казак сплюнул на удачу, прищурился и выстрелил. Птица, перекрутившись в воздухе, замертво рухнула вниз.

– Попал! Ей-богу, попал! Сшиб паршивца влет! Айда за добычей! – Казак со всех ног бросился к своей добыче.

Он вернулся к саням и бросил мертвого ворона на снег. Ниже крыльев, между шеей и животом, среди черных перьев поблескивал медный православный крест…

– Братцы, что за бесовщина творится на белом свете?

– Черное волхование… язычники или двоедушники раскрещиваются. Знать, к скорому приходу хозяина готовятся… – Савва перекрестился и поднял птицу. – Вот тебе и честной Орел-городок…

– Прибудем, покажем Григорию Аникиевичу, – ответил Карий. – Савва, подбери ворона. Пусть Строганов своими глазами увидит…

* * *

По прибытии в Кергедан Данилу и его спутников заперли в съезжей избе, а представленную грамоту за подписью Аники отобрали.

– В печенках сидит милость строгановская! – Казак с размаху ударил кулаком в дверь. – Пришли в зенит, да под засовом до сумерек!

– Ты хотел, чтобы, как добра молодца, накормили, напоили да в бане выпарили? – усмехнулся Савва. – Поди знал, что не к теще ехал.

– Хоть бы харч какой дали. Со служилыми по-людски поступать надобно.

– Значит, рожей не вышел, чтобы тебя Строгановы не знамо про что подчевать стали…

Казак насупился и попер на Снегова с кулаками:

– Эй, что тут несут чернобокие кожа да кости?

– Что рожей не вышел, – ответил спокойно Савва, глядя в глаза наседающего казака.

– Ах ты, собака поповская! Не вышел, говоришь?! Да сейчас самого об пол побрею! Станешь лицом, как курица яйцом!

– Угомонись… – Данила повел бровью. – Расшумелись, как жуки майские в коробке…

Дверь скрипнула, и, кряхтя с мороза, в караулку ввалился строгановский приказчик. Не снимая шапки и не перекрестясь на образа, презрительно осмотрел прибывших:

– Карий кто? Собирайся, Григорий Аникиевич ждет.

– А мы что же?

Казак пошел вслед за Данилой, но приказчик властно остановил его, ткнув плетью в грудь:

– Раз не велят кликать, значит рожей не вышли!

– Сколь томить можно? – не унимал возмущения казак, уже не замечая в словах оскорбления. – Еды хотя бы пришли, а то ноги протягивать впору!

– Коли тут житья нет, так жди перевода на тот свет, – пробурчал приказчик, с грохотом затворяя за собой тяжелую дверь.

* * *

Придя на строгановский двор, приказчик провел Карего к погребу:

– Григорий Аникеич припасы проверяет, там обо всем и поговорите. Недосуг ему запросто тебя видеть…

В просторном, обшитом дубом подклете Григорий деловито осматривал каждый сосуд, принюхивался, не появился ли у рассола дурной запах, приподнимал дощечки, с удовольствием пробуя хрустящие огурчики на вкус. Завидев Карего, усмехнулся:

– Аминь, да не ходи один… К батюшке татем пробрался, чего же ко мне один да под охраной пришел? Или удаль по дороге выветрилась?

– Не один, да и не с пустыми руками… Знатный гостинец принес…

Данила вскинул руки, между пальцами блеснули два узких лезвия-жала, от которых не может защитить ни стальная кольчуга, ни пластинчатый доспех.

– Как же так! Я велел обыскать и отнять все оружие… – Григорий удивленно посмотрел на ножи. – Прикажу стервецов на хлеб посадить, коли службу нести не умеют!

Карий усмехнулся:

– Разве это оружие? Так, ногти в дороге отросли…

– Хорошему вору все впору… – криво усмехнулся Строганов. – Сдается мне, ежели бы взбрело на ум этими ногтями пощекотать, то я бы теперь до смерти посмеялся…

Немного помолчав, Григорий сказал уже серьезнее:

– Ты, Данила, на меня не серчай. Теперь и сам вижу – человек ты серьезный, да и дело свое знаешь споро.

– Слова отцовского тебе не хватило? – удивился Карий. – Или что иное тайно обо мне отписал?

Григорий испытующе посмотрел Даниле в глаза: