– Нет, тут ты сын ошибся, – улыбнулся старший Волков. – Да и не получится предать царя так, чтобы потом не было проблем. Ты-то наверняка слышал, что с тем генералом стало, который четверть миллиона златых украл? А-а, вспомнил? Ну так мотай на ус, хотя какой ус, у тебя и бороды-то нет. Впрочем, оставим все пререкания. Ты мне все-таки скажи, зачем тебе столько денег-то?

– Я же сказал ясным языком. В кумпанство вступить хочу, на равных условиях.

– Так государь же вроде бы ничего нового и не предлагал. Он вообще уже год нового ничего толком не предлагает. Все в войну играет да крепости бьет. Ну да бог с ним, пущай резвиться, молодой еще, да и голова у него работает….

Николай уже успокоился и теперь ходил из угла в угол. Он даже стекающих с кафтана чернил не замечал, слишком задумчивым был.

– После всех вольностей, что Алексей дал купцам и мануфактурщикам, стало прибыльно вкладывать деньги в заводы и мастерские. Сам знаешь, что армия много чего требует, начиная от сапог и заканчивая пушками. Вот и Демидовым поблажки пошли, они на Урале металлы добывают, да сразу в литейные государевы направляют, благо что они на паях с ним, преград не чинят. Правда они шельмуют, но думаю, на это государь глаза пока прикрывает, потому как больше нет таких сведущих в металлах людишек. Вон Димка только да его подмастерья разбираются, но у них своих дел выше головы, к тому же управлять он не может. О механизмах мечтает.

– Так ты решил на манер Демидовых в железо вложиться? – удивился отец.

– Нет, наоборот. Пока я делать ничего такого не хочу. Еще пару лет назад, государь думал о том, как наш чугун с железом в обиход шведских берегов в Голландию перевозить, так, чтобы каперы Карла не нападали. Сначала пару караванов под голландскими флагами пускали, а возле прусских берегов меняли на русские, но ничего путного из этого не вышло. Швед вовсе принял указ о том, что его каперы могут грабить всех кого ни попадя. Да и свеи прекрасно понимают, что, ежели русское железо в Европу бесперебойно поступать будет, то у них цена на него упадет и львиная доля казны попросту исчезнет.

– Это не новость ни для кого, Коля, – усмехнулся царский советник. – Это если у нас меха да лес с пенькой забрать, то же самое получится. Еще хорошо, что государь на откуп их не отдал нам, купцам, иначе наша мошна от этого быстро бы выросла, правда хорошо это для царя и казны, но не для нас.

– Поэтому и ищет царь еще способы обогащения, – перебил отца сын.

– Да? И какие же это средства? Вон налоги убрал в стране вовсе, зато для иноземцев в три раза поднял…

– И только выиграл от этого, погляди на ярмарки да рынки людские под стенами городов. Такого давно не было, чтобы вместо скупщиков купеческих сами людишки стояли. Народ глоток свободы получил, глядишь, и башковитые на откуп через пару лет соберут.

– Под ногами мешаться начнут все эти мелкие лавочники, – недовольно нахмурился советник. Затея с откупом крепостных сначала показалась легким способом обогатиться, вон простолюдины ни грамоте, ни счету не разумеют, облапошить их проще простого. Так нет же, «тариф» на откуп установил сам государь без права изменения, и теперь каждый знает, сколько надо собрать, чтобы выкупить себя и семью. Правда этот указ касается только государственных крепостных, для остальных выплаты увеличены вдвое. Идти против дворян и аристократии царь не пожелал, он пока не мог позволить себе столь резкие решения.

– Глупости все это, отец. Ты же сам участвовал в разработке указа о торговых гильдиях. Сколько там их будет? – остановившись на месте, Николай облокотился на спинку кресла и посмотрел на отца.

– Семь.

– Вот! А ты говоришь мешаться будут… да они всему купечеству лучше сделают, если от веси к веси ходить будут и свободно торговать да связи налаживать, посмотри – уже новые дороги на две трети проложены, в любую погоду по ним поезда торговые ходят и не застревают, как раньше бывало. Прибыток с них уже сейчас виден. А потом, ты сам видел карту новых дорог и каналов, что царь проложить хочет. Речные баржи и лодки, ведь что есть, не просят, знай только днище подсмаливай да о вахте не забывай. Прибыток чистой воды и ничего более.

– Все-то у тебя гладко, а на деле каково оно будет, не думал? В первый год, может, и хорошо, да потом те крестьяне, что посмекалистей, развернуться сумеют через пяток лет из низшей – седьмой – ступени на шестую, а то и пятую перейти смогут.

– А для того, чтобы они не помешали, необходимо сделать так, чтобы выше пятой-четвертой они не смогли подняться, каких бы результатов не добились. Золотая сотня не должна страдать из-за желания царя набить мошну побольше, – улыбнулся младший Волков.

– Ты сам-то понимаешь, что сделать подобное нам не позволит сам государь?

– Ему нужны деньги, а ради этого он может закрыть глаза на некоторые огрехи в указах, принятых Царским Советом.

– Хорошо, допустим такое и впрямь удастся, но тебе-то сейчас зачем деньги, ты так и не ответил? – настаивал на своем отец Николая.

– Через неделю пошлю вестового к Алексею, испрошу разрешения заняться каперством…

– Глупость говоришь! У тебя никакой морской практики нет, ты даже по реке шхуну не водил, куда тебе по балтийским просторам шастать? – охнул отец, глядя на него. – Да и каперские грамоты уже с пяток капитанов получили, только трое из них с «уловом» вернулись, один потонул, а последний, поручик Сулин вместе со шнявой «Пестрой», вовсе пропал.

– Не собираюсь я на море. Я хочу с пару сотен сорвиголов собрать да в свейские земли наведаться, – негромко ответил Николай.

– Так там еще в этом году почти все города под руку государя перешли, не без труда, конечно, но все же… Разве что исконно шведские просторы, где они железо плавят, остались нетронутыми, но туда пробраться нельзя. Зима скоро, Балтика замерзнет, а по снежным просторам идти сил не хватит, – уловив мысль сына, советник начал размышлять вслух, посматривая при этом то и дело на улыбающегося Николая.

– Пройти можно, но только небольшим отрядом. Я покамест в Кареле был, нашел одного человечка, из поморов, так вот он согласился быть проводником.

– Предаст, как только швед предложит цену выше твоей, – пренебрежительно бросил советник.

– Не предаст, он не столько за деньги, сколько за совесть свою работать будет. Месть у него.

– Ишь как, ну тогда ладно, – сцепив пальцы, Павел Волков долго смотрел сыну за спину.

Николай не перебивал и не тревожил отца. Он с детства уяснил, что если батюшка задумчив, то лучше ему не мешать. Он решает.

Спустя пару минут старший Волков кивнул сам себе и тихонечко бросил:

– Зайдешь завтра, Митрофан тебе передаст все деньги, а если понадобится еще, то зайдешь к нему, он еще отсыплет.

– Благослови на ратное дело, отец, – попросил Николай, вставая на колени перед родителем.

– Ступай с Богом, и пусть Божья матерь поможет тебе, – осенив сына животворящим крестом, отец встал с места и, наклонившись, расцеловал в щеки. – Иди.

Николай, радостный и окрыленный успехом, быстро вышел из кабинета родителя и бегом бросился на конюшню. Времени на задуманное дело оставалось все меньше, да испросить разрешения государя на рейд в свейскую глубь необходимо, иначе в противном случае и на виселице оказаться можно. Кроме того, сбор отчаянных рубак, которых в России с каждым годом становилось все больше, затруднялся тем, что все они были либо в армии, либо во флоте.

Купеческий сын, друг царя Алексея, еще не ведал о том, что он станет родоначальником рейдерских батальонов русской армии…

Конец октября 1712 год от Р. Х.

Москва. Кремль

– Что с тобой происходит?

– Что-то не так, милый?

– Ты почему не спишь? Я просил – не надрывайся, школы денек-другой потерпят, ничего с ними не случится, – мозолистая ладонь с нежностью гладят волнистые волосы любимой.

Царица улыбнулась – ей нравится чувствовать заботу любимого, пусть мимолетную, недолгую, но от этого еще больше ценную. Под рукой Юли стояла резная кроватка, в которой тихо посапывал наевшийся Ярослав. Маленький царевич во сне прижал к губам крохотный кулачок, видимо собрался его обсосать, но не выдержал и уснул, оставив столь занимательное занятие.

– Ярославушка… мальчик мой, – с нежностью прошептала царица, касаясь пока еще жиденьких светло-русых волос ребенка.

Малыш рос тихим, спокойным крепышом. Царевич был обласкан за двоих: себя и отсутствующего отца. Государь смог увидеть сына спустя три месяца после рождения, треклятые дела задержали Алексея. Но вот когда он наконец увидел маленький комочек своей плоти и крови…

Нет, не было ни народных гуляний, ни великой попойки – все это прошло вместе с памятным 16 апрелем. Единственное, что позволил царь, так дать на пару дней роздых собственным советникам и чиновничьему аппарату. Эти дни отец посвятил всего себя семье: жене и сыну.

Лейб-гвардейцы по приказу государя и своего командира заворачивали любого посетителя, кроме князя-кесаря. Ни один из приближенных, будь то министр или генерал, не сумел пробраться в царские покои. Этого хотел сам Алексей, этого хотела Юля…

Друзья царевича давно перестали быть друзьями царя.

У государя нет друзей, как нет в мире светлого альтруизма. Любой человек всегда думает о том, что если он сделает добро другому, то в конечном счете ему все это воздастся. Не сейчас, так на небе. Так и у государевых людей, если не сейчас, то на небе… будет возможность провороваться, продаться англицкому (французскому, цесарскому) послу или вовсе задумать худое супротив царских начал^[3].

Два дня спокойствия в бушующем океане придворных страстей показались государю райскими. И все же укрыться от мира навечно ни у одного человека никогда не получится, как не получится у реки поменять собственное течение вспять.

– Милый, как долго ты будешь далеко от нас? – с грустью спросила царица Алексея, когда тот забирался в карету.

– Я буду лететь к вам на крыльях каждый божий день и каждую лунную ночь, – жарко поцеловал любимую женщину государь, напоследок погладив сопящего Ярослава по головке.

И вот минуло полгода, а царя все не видно, как не видно конца и края свейской войне. Порой государыня, выполняя просьбу любимого бывать на заседаниях Царского Совета, ловила себя на мысли, что готова бросить все и убежать с Ярославом далеко-далеко, туда, где не будет политики и придворных интриг, сотрясающих дворец в отсутствии Алексея пуще прежнего. Но каждый раз, вспоминая лик возлюбленного, она до боли кусала губы и тихонечко плакала в подушку, а каждый новый день вновь с улыбкой смотрела в лицемерные лица бояр и ближников суженого. Власть сладостным ядом развращает людские души, не все из них выдерживают испытание «медными трубами».

– Государыня, прикажете в детскую поставить пиалу с отваром? – одна из знахарок – Настасья, пришедшая в московскую лекарскую школу из Казанской губернии, заглянула в комнату.

– Ставь, Ярослав еще часа четыре поспит.

Соединив знания русских травниц, деревенских умельцев костоправов и хирургические познания старика Гариэнтоса, новые лекари получали разностороннее образование, призывающее не тупо следовать канонам какой-нибудь одной школы, но и искать решение проблемы собственными силами. Для чего в каждом крупном городе к пятнадцатому году должны быть созданы подобные школы в первую очередь для сбора всех народных медицинских знаний. На этом настояла сама царица, заставив Царский Совет издать соответствующий указ, тем самым скрепляя идею законодательно.