Когда австрийские корабли начали бомбить Белград, столицу Сербии, Белл встретился с учтивым профессором математики Константином Каратеодори, сыном этнического грека, дипломата, служившего Османской империи в мирные годы перед Первой мировой войной. Положение османских меньшинств вскоре резко изменилось, когда империя совершила геноцид против собственных греков и армян. Но в середине лета 1914 года ничто не казалось столь маловероятным, как мировая война. Каратеодори убедил Белла, что в Европе возобладают более сдержанные настроения. Все дипломатические признаки указывали на мирное урегулирование, как только Австрия дала Белграду по носу за помощь, оказанную «Черной Руке».

Но за кулисами немецкое военное командование мало заботилось о дипломатии. В конце июля Англия была шокирована откровенным признанием Германии, что она планирует войну против Франции, России и, возможно, Бельгии. Трудно представить, о чем думали немцы, сообщая такое. Позже Белл заподозрил, что Германия стремилась вовлечь Великобританию в расовую войну против славян. В Англии предложение было обречено на провал, но немецкие милитаристы были дипломатически невежественны.

Как только Германия раскрыла свои планы, Лондон заявил о поддержке Франции – быстро и четко, а не тонким дипломатическим языком, который Германия неоднократно не понимала. Грубость почти сработала. Более крупную войну, вероятно, можно было бы предотвратить, вопреки горячим надеждам немецких милитаристов, если бы Россия не объявила всеобщую мобилизацию в ответ на объявление Австрией войны Сербии. Германия ответила собственной мобилизацией, а Турция согласилась на антироссийский союз. Затем, 31 июля, Германия пригрозила напасть на Францию, если Россия откажется остановить всеобщую мобилизацию. Франция, очевидно, не имела никакого контроля над российской политикой, но ситуация дошла до опасного абсурда.

По мере того как все больше стран демонстрировали поддержку той или иной стороны, уже казалось очевидным, что борьба развернется не просто между Австрией и Сербией. Белл начал носить с собой паспорт и наличные на случай, если ему понадобится быстро сбежать. Было слишком поздно. На следующий день, 1 августа, немецкие войска вторглись в нейтральный Люксембург и объявили войну России. Германия мобилизовала все поезда для военных целей, и вот так Белл оказался в ловушке в красивом древнем Гёттингене, окруженном лесистыми холмами. Укромный край идеально подходил братьям Гримм, собиравшим народные истории в прошлом столетии. Но теперь Белл оказался заключен в нем, как в мороке. 700 километров до Англии с тем же успехом могли быть миллионом.

Вторжение в крошечный нейтральный Люксембург? Англия и ее союзники несколько долгих часов были слишком потрясены, чтобы действовать. Абсурдная защита Германии заключалась в том, что если не нападет она, это сделает Франция. На протяжении веков Европа соглашалась с идеей, что войны внутри христианского мира морально оправданы, если ведутся в целях самообороны. Но на заре XX века материализм, национализм и расизм постепенно заменили христианство в качестве государственных сил. И теперь в маленький, тихий и мирный Люксембург, место, где меньше всего можно было ожидать вторжения самой мощной армии в мире, слетелись птицы войны. Началась Первая мировая война, но это казалось шуткой. Люксембуржцы не смогли даже организовать защиту от превосходящих сил противника.

Между тем погода в выходные в Гёттингене была прекрасной, а полиция задерживала россиян, которые внезапно стали «гражданами враждебного государства». Но поскольку Британия еще не вступила в войну, Белл оставался на свободе. Он развлекал гостей, например физика Макса Борна, который позже получил Нобелевскую премию за исследования в области квантовой механики, и наблюдал, как 82-й Гёттингенский полк направлялся к французской границе. Его друзья весь день делились важными слухами. Готовиться к экзаменам было трудно. Вечером его посетил друг, Вильгельм Рунге^[22], вернувшийся в город, чтобы присоединиться к военной кампании.

Наконец котел закипел. В понедельник, 3 августа Германия и Франция объявили друг другу войну. На следующий день Германия вторглась в нейтральную Бельгию. Великобритания предъявила Германии ультиматум о выводе войск до полуночи по берлинскому времени. Когда срок истек, Уинстон Черчилль, тогдашний первый лорд Адмиралтейства, описал эту сцену: «Вдоль Мэлла со стороны Дворца доносился шум огромной толпы, поющей “Боже, храни короля”. На этой волне раздался бой курантов Биг-Бена; и с первым ударом комната ожила. Военная телеграмма, означавшая: “Начать военные действия против Германии”, была разослана кораблям и предприятиям под британским флагом по всему миру» [13].

Час спустя в Гёттингене было тихо, живописно и мирно, если не считать полицейской машины, петлявшей по пустынным улицам к фахверковому дому фрау Петер, сдавшей комнату красивому иностранцу, прекрасно говорившему по-немецки. Полиция подозревала, что ее арендатор мог быть секретным агентом. В любом случае теперь он официально был врагом.

Внезапные громкие шаги и стук в дверь вырвали философа из сна. Полицейские грубо вытащили его из постели и бросили на заднее сиденье ожидающей машины. Мрачные офицеры везли его по пустынным улицам под полной луной – в тюрьму.

Росчерком британского пера Уинтроп Белл стал «гражданином враждебного государства». Когда миллионы молодых людей были призваны на военную службу по всей Европе, его вместе с другими университетскими заключенными отправили в среднюю школу для девочек, спешно превращенную во временную тюрьму.

Позже той же ночью Белл увидел, как привезли покрытого грязью человека, которого он отметил в своем дневнике как Левина, еврея из Манчестера. Он оказался в другой камере, поэтому у Белла не было возможности спросить, но наиболее вероятным объяснением его растрепанного вида было то, что полицейские толкали его по дороге к машине. Не все немцы были расистами, но для значительной части такой человек, как Левин, олицетворял ненавистного еврея и англичанина в одном лице [14].

В соседней камере отсиживались восемь датчан. Полиция арестовала их на вокзале. Появились игральные карты, и сокамерники Белла научили его играть в вист^[23]. Это был не последний навык, который он приобрел в тюрьме.

На следующий день Гуссерль приехал с визитом. Величественная осанка и ухоженная белая борода – он всегда осознавал, каким его видят люди, но при этом был совершенно скромным и смиренным человеком. Он сильно волновался о своем заключенном в тюрьму студенте, несмотря на то что теперь тот был национальным «врагом».

В тот вечер Белл получил спальный мешок и некоторые из своих самых необходимых книг. Хотя условия работы были далеки от идеальных, он снова начал готовиться к докторскому экзамену. После полуночи ему наконец дали солому для постели.

Пока немецкие силы вели артиллерийский огонь по укрепленному городу Льеж на востоке Бельгии, трое профессоров засыпали Белла академическими вопросами в месте его заключения. Докторские экзаменаторы – философ Гуссерль, психолог Георг Мюллер и экономист Густав Кон – находились в его импровизированной камере для допроса. Беллу предстояла одна из самых необычных защит докторской диссертации в истории.

Он думал, что не справился. В последние дни у него почти не было времени подготовиться. Но его базовые знания были превосходными, и он успешно сдал экзамен.

На следующий день Бернхард Рунге, блестящий, спортивный, ясноглазый 17-летний сын ректора университета и брат Вильгельма, попытался навестить его в тюрьме. Рунге был в форме и готов к отправке на фронт. Но охранники его не пустили, поэтому Уинтроп и Бернхард перекрикивались через окно.

Любовь Белла к Бернхарду была платонической или сократической. Они любили друг друга как философы в классическом смысле слова – как любители мудрости во всех ее сферах. Ни один из друзей не хотел выбирать между математикой и экономикой, психологией и искусством, природой и архитектурой, поэзией и музыкой, мышлением и атлетизмом. Они любили все прекрасное. Они проводили долгие часы в походах, занимаясь спортом и разговаривая. Как выразился Аристотель: «Дружба добрых даже возрастает от общения, ведь принято считать, что такие друзья становятся лучше благодаря воздействию друг на друга и исправлению друг друга… “От добрых добро”»^[24] [15].

Когда Белл начал представлять своего отважного друга на фронте, он забеспокоился, что Бернхард уже все равно что мертв. Он станет острием копья в атаке на вражеские линии. Эта мысль повергла Белла в уныние. Ему хотелось, как он позже писал, оказаться в бою, атакуя полк Бернхарда с другой стороны. Тогда он мог бы «не содрогнувшись» принять пулю и упасть рядом со своим любимым другом.

Похоже, что отец Бернхарда, Карл Рунге, ректор университета, воспользовался своим академическим авторитетом, чтобы санкционировать освобождение Белла из-под стражи. В те времена ректоры немецких университетов были чем-то вроде мэров для студентов. Университеты даже имели собственные тюрьмы (до тех пор, пока Гитлер не отменил эту привилегию).

Белл получил условно-досрочное освобождение, но ему нужно было дважды в день отмечаться в полиции. Гёттинген был городом с таким низким уровнем преступности, что однажды, когда Белл пришел отметиться, в участке никого не было.

Германия знала, что у ее врагов больше рабочей силы и лучше развита промышленность. Единственный способ победить – сделать это быстро. Разгневанные тем, что бельгийское сопротивление замедлило их продвижение, немецкие войска начали убивать мирных жителей и использовать их в качестве живого щита. Тем временем дирижабли бомбили людей сверху. Идея была ясна: если защитники сдадутся без боя, им сохранят жизнь, как это произошло в Люксембурге. А если дадут отпор, их безжалостно убьют, как в Намибии^[25].

21 августа полиция снова арестовала Белла. На этот раз дело было плохо. У него из карманов вынули все, даже носовой платок. У полиции появилась причина, выходящая за рамки простых подозрений, считать его вражеским агентом. А кто знает, что может сделать обученный британский диверсант с носовым платком?

Охранники привели его в камеру № 1, куда полицейские в свое время бросали пьяниц. Ее перепрофилировали так, чтобы подозреваемому вражескому агенту было крайне неудобно [16]. Той ночью Белл спал на деревянной доске без матраса и одеяла. Утром его допросили. Вскоре он узнал, что опасности его подверг один из случайных ироничных комментариев.

Соседка, баронесса Услар-Гляйхен, представительница дворянства, веками правившего Гёттингеном, заявила в полицию. Она слышала, как немецкий друг Белла Отто Йорден, писавший о Чосере^[26], кричал в окно Белла: «Что вы думаете о японском ультиматуме?» В германском обществе царила паранойя в отношении шпионов и диверсантов, и Йорден задал крайне неудачный вопрос. Возможно, он был одержим озорным духом Чосера и даже не осознавал опасность.

Ультиматум Японии заключался в том, что Германия должна покинуть военно-морскую базу в Циндао (Китай) и вывести все свои корабли из японских и китайских вод, иначе Япония объявит войну^[27]. Германия отказалась даже ответить. Со стороны Белла тоже было бы разумно не отвечать Йордену, но баронесса сообщила полиции, что он сказал: «Еще один враг Германии, и, насколько я понимаю, это хорошие новости».

Белл сказал полиции, что не может точно вспомнить, что именно он сказал, но это было всего лишь легкомысленное замечание, связанное с «дерзостью» японцев. Он настаивал, что, конечно же, не говорил «враг». Это имело решающее значение в вопросе, был он шпионом, которого следует казнить, или невиновным студентом.

Полиция Гёттингена была озадачена. Да кто такой этот Белл? Студент-философ с инженерным образованием, который владел сложной фототехникой, делал от руки рисунки немецких архитектурных объектов и появился в городе во время Агадирского кризиса. И в свои 30 лет он был уже староват для аспирантуры.