– Милая, мне очень жаль, – шепчет мама и, спотыкаясь, проходит в гостиную. Порывается взять меня за руку, но я отступаю, отчего в её глазах начинают блестеть слёзы. – Мне невероятно жаль, но по-другому никак не получалось. Налоги…

– Нужно откладывать с выручки, как делает любой другой предприниматель! – буквально рычу я.

А может, это стены вибрируют. Или мне кажется. Но в любом случае это чересчур. Исчезла последняя надежда. Неважно, как долго я буду искать, её просто нет. В одну секунду то, ради чего я трудилась всю свою жизнь, полностью обесценивается. Никаких скидок, никаких зимних распродаж, нет, всё даром, с днём рождения, только для тебя, Гвенни. Внутри меня воцаряется пустота. Хотя не совсем пустота, скорее водоворот эмоций. Очень тёмных, злых, которые кричат и пинаются, злятся и ненавидят. Вдобавок к ним раздаётся шёпот, который злобным тоном спрашивает, и как это я до сих пор не потеряла способность удивляться. Потому что провал, который называется «всегда вторая», преследует меня на протяжении всей жизни. Как я могла подумать о том, чтобы справиться с ним? Как могла подумать, что смогу затмить других, если я сама – тень?

Мама обзывает отца говнюком. В ответ он кричит, чтобы она убрала свою толстую задницу от телевизора, чтобы он мог снова включить «Губку Боба». Я стою посреди их воплей и чувствую себя плывущей под водой. Очень глубоко в толще. Там, где от давления закладывает уши. И медленно, очень медленно, подобно тому, как сухие хлебные крошки, брошенные в стакан с жидкостью, опускаются на дно, до меня доходит, что я не представляю, как следует поступить в сложившейся ситуации. Буквально за секунду я перебираю варианты, при этом думая о куче посторонних вещей.

Например, о людях, которые предсказывают будущее по яйцу, и для этого даже существует специальный термин – овомантия. Я даже прикидываю, не стоит ли поискать себе фрика, занимающегося овомантией.

Я думаю о шестистах пятидесяти шести мышцах в моём теле и о том, как они будут разочарованы, когда поймут, что годы их высокой работоспособности прошли зря.

Вспоминаю об Иоганне Вольфганге фон Гёте, которому потребовалось шестьдесят четыре года, чтобы закончить свою трагедию «Фауст». Эта мысль почему-то не отпускает меня. Мечется вокруг, как стая сельдей, и я думаю, что она сильнее меня. Словно следит за тем, чтобы вода вокруг меня исчезла.

Родители всё ещё спорят. При этом они снова и снова показывают на меня.

Я долго смотрю на них, но на самом деле вообще ничего не вижу. В какой-то момент я поворачиваюсь и ухожу в свою комнату. «Айскейт» отказался от меня. Оказывается, это можно сделать, всего лишь отправив письмо, и мне нужно принять данный факт.

Бинг Кросби прячется в своём домике. Он часто так делает. По-моему, это свидетельствует о том, что я ему не нравлюсь. Понятия не имею, почему. Я покупаю ему лучший корм. Он получает остатки экологически чистых овощей и кожуру из закусочной. Он бегает по дому весь день, когда никого нет, и я гуляю с ним, когда он позволяет. Мой кролик живёт как король в своём королевстве из опилок, которое всегда открыто. На самом деле, ему давно следовало полюбить меня. Поэтому мне иногда, очень редко, приходит на ум теория о том, что домашние животные становятся похожими на хозяев. Зеркальные нейроны.

Я думаю, что Бинг Кросби боится жизни. Скорее всего, он вообще понятия не имеет, как правильно жить, вот почему предпочитает оставаться в темноте. Там ему всё знакомо.

Мой кролик не выходит, когда я с ним разговариваю.

Да, Бинг Кросби, мы оба одиноки.

Пусть будет так.

Укрой меня во тьме

Гвендолин

Мои ноздри щекочет. Не нежно, не терпимо, а очень навязчиво. Это порядком мешает, поскольку мне очень хочется спать. Половину ночи я не сомкнула глаз, как будто на стимуляторах. Прекрасно понимаю, что это начало чего-то плохого, но, видимо, победив эмоции, в какой-то момент я всё-таки вырубилась. Час назад или около того. Считается, что этого недостаточно, чтобы прийти в хорошую форму, однако я чувствую, как внутри меня скачет маленький каучуковый мячик и отпружинивает от каждой мышцы.

Резко распахнув глаза, я обнаруживаю, что мне в нос попал волосок и убираю его с лица. Свет проникает сквозь жалюзи, освещая надкусанное печенье «Орео» рядом с моим ковриком для йоги. У меня нет кровати. Любой, кто заходит сюда и видит, что я добровольно сплю на полу, думает: «Ну это же Гвен, она странная, она вон что делает». Впрочем, мне это нравится. Я же не просто так лежу на деревянном полу без одеяла, подушки и прочего. Каждый вечер, устраиваясь в своём уютном жёстком уголке, я чувствую себя ближе к земле, жизни и даже в какой-то мере вселенной. Да, возможно, я странная, но действительно верю в существование некой связи. Что кто-то там слышит происходящее внутри меня, и мне не нужно ничего говорить вслух. Меня успокаивает эта мысль.

Схватив печенье, я засовываю его в рот. Пусть и лежало несколько дней, жёсткое и сухое, но оно мне нравится. Прислонившись спиной к обогревателю, я подтягиваю к себе ноги и провожу пальцами по тёплым пушистым штанам. Некоторое время я сижу, уставясь на свои толстые вязаные носки и размышляя, нужно ли вообще смотреть на часы или просто подождать, пока снова не устану. Чего не произойдёт, и я ни капли в этом не сомневаюсь. Если на улице светло, значит, уже больше десяти. На самом деле, данный факт должен бы вызвать шок. Не могу вспомнить, когда в последний раз сидела в закусочной и пила кофе позже шести утра. Только вот внутри у меня ничего не шевелится. Абсолютное безмолвие. Я ударяю себя в грудь. Ответа нет. Пусто.

Но потом ответ всё-таки звучит. Лёгкое «тук-тук» в мою дверь.

– Нет, – говорю.

– И всё же, – слышу в ответ.

Дверь открывается, и в комнату входит мама. На ней фартук в цветочек, а её хвостик выглядит куда аккуратнее, чем вчера. Я отказываюсь это понимать, поскольку вчера он смотрелся не супер, но сойдёт. Однако вчера ещё теплилась надежда. Сегодня же от неё остались руины. Сегодня всё кончено, а потому на голове моей мамы должен быть кошмар. Но это не так, напротив, всё в порядке. Даже шерстяные носки, такие же, как и на мне, только розового цвета, натянуты поверх джинсов скинни.

– Привет, – осторожно начинает она, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. – Завтракать будешь?

– Уже.

– В самом деле? – хмурится мама. – Я тебя не видела внизу.

– Рядом с корзиной для белья было ещё печенье «Орео».

– А-а-а. – На её губах появляется слабая улыбка. – Послушай, Гвенни, по поводу вчерашнего…

– Не желаю об этом говорить, – перебиваю я, внезапно обнаружив, что в груди всё-таки кто-то остался. Какой-то предатель, который не хотел и здороваться. Теперь этот идиот кричит мне: «Быстро меняй тему!»

Мама вздыхает.

– Вообще-то нам стоило бы. Ты же знаешь, как ужасно, когда что-то встаёт между нами.

Я бросаю на неё укоризненный взгляд.

– Тебе стоило задуматься об этом, прежде чем уничтожать мой счёт, не обсудив это со мной.

– Ты права, – соглашается она, стараясь избежать зрительного контакта. А потом, сжав губы, наблюдает, как Бинг Кросби ритмичными движениями высовывает голову из своего домика и прячет.

– В чём дело? Есть что-то такое, чего ты не хочешь мне говорить.

Мама качает головой.

– Ладно. Я сделала тебе бутерброд. Если проголодаешься, он внизу…

– Мама, прекрати! – снова перебиваю я. – Мы же всегда честны друг с другом.

Чуть поколебавшись, она бросает взгляд через плечо, прежде чем войти в комнату и закрыть за собой дверь. Её нервозность передаётся и мне.

– Послушай, Гвен. – Мама проводит рукой по спинке моего вращающегося кресла, как будто ответы на все жизненные вопросы находятся в жёлтой поролоновой подушке под потрескавшейся тканью. Наконец она садится, закидывает ногу на ногу и скрещивает руки. – Я отложила часть налогов с доходов, но…

Я хмурюсь.

– Но?

Мама вздыхает, и этот тревожный звук ощутимой тяжестью опускается на наши плечи.

– Твой папа потратил их. Я ничего об этом не знала.

– Что?

Она пожимает плечами и смотрит на свои руки.

– Я думала, деньги в безопасности, поэтому никогда не заглядывала на налоговый счёт. А когда налоговая служба захотела получить деньги, внезапно там ничего не оказалось. Ниран говорит, что они понадобились ему, чтобы помочь другу. Какому именно, он не признаётся. Как и не говорит, на что именно. Просто сказал, что это кодекс чести, и мы получим их обратно. – Её рот кривится. – Я бы никогда не тронула деньги на твой колледж, если бы не попала в столь безнадёжную ситуацию, Гвен. Ни за что.

Я смотрю на свою мать и не знаю, что сказать. Она такая открытая, такая красивая, такая умная, очень мудрая, добрая и любящая. Мне удивительно, как она может любить такого нарцисса, как мой отец.

– Мама, почему ты так поступаешь с собой? – тихо произношу я, опасаясь, что любой более громкий звук может напугать её нежную сущность. Сейчас она похожа на маленькую хрупкую птичку, в напряжении замершую на тонкой веточке. – Почему не уйдёшь от него? Ты же видишь, как он относится к нам обеим.

Молчание длится не более трёх секунд, а потом она отвечает:

– Это не так просто, Гвен.

– Конечно, просто, – возражаю я. – Вышвырни его, и готово.

– Гвен! Он всё ещё твой отец, не говори о нём так.

– Я буду говорить о нём так, как хочу. Даже будь Папой Римским, он был и останется мудаком.

Мама стискивает челюсти. Так заканчивается большинство разговоров, которые мы ведём о Ниране Пирсе. Мама жалуется на него, я озвучиваю своё мнение, но она не желает ничего слышать. Не хочет ничего знать. Каждый раз одно и то же: глухие уши и зависимое сердце.

– Как я уже сказала, внизу тебя ждёт бутерброд.

Она резко встаёт, отчего сидение стула приходит в движение, и покидает комнату.

А я веду напряжённую дуэль взглядов с Магнусом Бейном, верховным бруклинским магом, который во весь рост изображён на плакате у меня на двери. Я упорная, но он сильный. Он побеждает.

Взяв телефон, смотрю на часы. Они показывают начало одиннадцатого. Уже несколько минут, как в «Айскейте» наступил обеденный перерыв. Набираю Пейсли сообщение, в котором предлагаю сегодня встретиться. Ответ приходит немедленно.

Пейсли: Ты где????????

Я: В кровати.

Пейсли: Ты имеешь в виду свой бомжацкий коврик?

Я: Si.

Пейсли: Почему ты не на тренировке?

Я: Расскажу, когда мы встретимся.

Пейсли: Хорошо. Заберёшь меня? И можешь захватить из закусочной ролл с авокадо? Сегодня мне приснилось, как я плыву в бассейне, полном этих штук, с открытым ртом и прокладываю себе путь, поедая их.

Я: Твои сны принимают неожиданные формы. До скорого!

Загоняю своё авто на стоянку «Айскейта» и вынимаю ключ зажигания. Мотор издаёт короткое ворчание, и голос радиодиджея в колонках резко обрывается. Подняв ноги, скрещиваю их на сиденье, не очень беспокоясь о том, что остатки мокрого снега с ботинок намочат старую кожу. Я смотрю на прямоугольное здание ледового дворца так, словно впервые его вижу. Как будто только сейчас я по-настоящему чувствую, насколько чудесное это место. Почему я всё время принимала как должное возможность ежедневно ходить по серому линолеуму к раздевалкам и кататься на катке? Знай я, что моё время ограничено, каждое утро ползала бы по дворцу на коленях и целовала каждый сантиметр пола.

Двери открываются, и из них появляются Леви и Эрин с Пейсли на буксире. Они несут тренировочные сумки на плечах и над чем-то смеются, но я не слышу. Пейсли толкает локтем в бок Леви, и я внезапно чувствую себя обделённой. Я испытываю боль, но достаточно лёгкую, поскольку ощущаю в себе невообразимую радость. Сродни мании величия, она накатывает волнами и приукрашивает реальность. Я не в силах описать эту эмоцию, но она вызывает у меня настоящий прилив адреналина.