Мы разобьёмся как лёд (страница 13)
От холода щёки Арии покраснели. Рассмеявшись, она упругой походкой направляется к стойке и заводит оживлённый разговор с Патрисией.
Уайетт стоит с ней до тех пор, пока не замечает меня. А после с ухмылкой отталкивается от прилавка, подходит и садится рядом со мной.
– Оскар, как дела, чувак? – Он снимает кепку «Адидас» и кладёт её рядом с моим подносом. – Всё хорошо? Ты уже освоился?
– Пожалуй, да.
Я отхлёбываю ванильный кофе. Патрисия оказалась права: мне нравится. Поймав её буравящий взгляд, я поднимаю большой палец. Довольная, она снова поворачивается к бурно жестикулирующей Арии.
– Это не сравнить с Нью-Йорком. Здесь другое настроение. Жизнь замедляется. Больше замечаешь.
Уайетт кивает.
– Я несколько раз ездил в Нью-Йорк. Играли против «Рейнджерс». Город бурлит, но для меня слишком сильное оживление на улицах. Все куда-то спешат, никто не живёт моментом. Так мне показалось.
– «Рейнджерс»? – Я приподнимаю брови. – Чёрт, да ты хоккеист?
Уайетт откидывается на спинку изящного винтажного стула, с которым так же, как и я, абсолютно не сочетается, и широко ухмыляется:
– Ага. Центральный нападающий «Сноудогс».
– Ты же не серьёзно!
– Как и ты. – Ария ставит свой поднос рядом с моим и опускается на третий стул, театрально закатывая глаза. – Каждый раз, когда люди превозносят Уайетта, его эго немножечко вырастает. Поверь мне, оно и так огромное. А скоро вообще возвысится над всеми нами и бросит тень на Аспен.
Уайетт смеётся.
– Если бы, Ари! Я с осторожностью отношусь к успеху. Помнишь прошлый раз, когда подросток хотел наброситься на меня, а я уклонился?
– Да, потому что он держал мешок из-под картошки и пытался поймать тебя в него. – Она снова закатывает глаза, но при этом ухмыляется. – Ты кайфуешь от этого.
Когда Уайетт порывается возразить, Ария запихивает ему в рот кусочек пирожного со сливочным кремом.
Я громко смеюсь.
Ария смахивает крошки с пальцев, отпивает капучино и устремляет на меня свои зелёные глаза.
– Слушай, Оскар, какие у тебя планы на вечер?
– Никаких, – пожимаю плечами.
– Круто! – Весь рот Уайетта запачкан в креме, но это его не особенно беспокоит. – Пойдём с нами на апре-ски-вечеринку в шале. Всё как надо.
Я отвечаю не сразу. Сначала запихиваю в рот остаток кекса и запиваю его ванильным питьём.
– Я не употребляю алкоголь.
– Я тоже, – отвечает Уайетт. – Без проблем, чувак. Мы просто немного повеселимся, ты сможешь познакомиться с новыми людьми. Нокс тоже идёт.
Арии широко распахивает глаза.
– Он приведёт Пейсли?
– Нет. – Уайетт хватает с её тарелки мини-пирожное на палочке и отправляет себе в рот. – Говорит, что у неё стресс из-за Гвен и дерьмовое настроение на весь день.
– Ты чавкаешь.
– Мне всё равно.
– Твой рот сейчас похож на поле битвы.
– Ты же всё равно любишь меня, правда?
– Да, но это отвратительно.
– Хорошо. Я перестану, если ты, когда будешь убирать в следующий раз со стола, выбросишь остатки еды, а не оставишь её на тарелках.
Ария прищуривается и кивает.
– По рукам.
– Да ты этого не сделаешь.
– О боже, Уай! Ты и твоя мания уборки. – Ария барабанит по козырьку его кепки, надетой задом наперёд. – Почему у этой парочки стресс? Что натворила Гвен?
Уайетт пожимает плечами.
– Пейсли ему не сказала.
По какой-то причине меня это волнует так же сильно, как и Арию. Возможно, даже сильнее. Я ловлю себя на том, что выпрямляюсь и внимательнее прислушиваюсь к разговору. Мне понятно, почему. Мне не составляет труда читать окружающих. Большинство из них представляют собой несложное чтиво. Но вчера, встретив эту Гвен, она же Хейли Стейнфелд, я сразу понял, что тут особо не преуспею. Она непрозрачна. Говорит довольно сложно. Гвен – это своего рода Анна Каренина. Поначалу кажется, что прочитать её невозможно, но в то же время хочется это сделать во что бы то ни стало.
Уайетт прочищает горло.
– И вообще, Ария… ты бы не хотела попробовать более нейтрально отнестись к произошедшему между тобой и Гвен? Почему ты сразу предполагаешь, будто она что-то натворила?
Ария издаёт короткий смешок.
– Да ладно. Как будто Пейсли способна на поступок, который мог кому-то причинить боль.
Прежде чем Уайетт успевает ответить, моё любопытство берёт верх.
– А Гвен способна?
Мои собеседники переглядываются. Ария рассеянно облизывает нижнюю губу. Прячет глаза, уставясь в свою чашку, и явно колеблется.
– Гвен не так проста, – наконец произносит она.
Моё любопытство усиливается. Дайте же мне книгу. Дайте мне сотни страниц «Анны Карениной». Я хочу проанализировать каждую из них прямо сейчас.
– Ну так что? Пойдёшь с нами? – интересуется Уайетт.
– Ладно, – соглашаюсь я. В любом случае, ничего лучше в доме Аддингтонов меня не ждёт. Наверняка, как и в предыдущие вечера, я провёл бы несколько часов перед панорамным окном, а после задремал бы, предварительно надев браслет настроения. Поэтому я быстро набираю им сообщение, что задержусь и чтобы ужинали без меня. – Мне переодеться?
Ария качает головой.
– Нет, там всё неформально. Мы едем туда прямо отсюда. Тебя забрать?
Кивнув, я допиваю кофе, и мы покидаем кондитерскую.
Попав на вечеринку, первое, что я думаю: «Какого хрена? Что, чёрт возьми, здесь происходит?» Вообще-то я из Нью-Йорка и не то, чтобы никогда не бывал на вечеринках. Временами там творилась всякая дичь, но здесь просто хардкор. Вслед за Уайеттом я вхожу в шале, и на меня тут же обрушивается облако вони, в котором перемешались шнапс и пот, блевотина и духи. Облако тёплое и мерзкое, от него веет извращениями. Я подумываю о том, чтобы уйти.
Конечно, не стоило вообще соглашаться на предложение, но теперь уже слишком поздно.
Повернувшись, Уайетт похлопывает меня по плечу своей тяжёлой рукой и что-то спрашивает. Я слышу: «Травки?» и отрицательно качаю головой.
– Я не принимаю наркотики.
– А? Что? Какие наркотики?
– Вообще никакие!
Уайетт смотрит на меня. Я смотрю на него.
– Я сказал: «Круто, не так ли»? – кричит он.
На этот раз я понимаю правильно и киваю. Потому что это действительно так. Гулкий бас заставляет домик дрожать. Звучат электробиты, и когда над головами оглушительно раздаётся «I don’t care» группы Icona Pop, все визжат. Помещение переполнено людьми, которые находятся настолько близко друг другу, что вечеринка за считанные секунды может перерасти в массовую оргию. И все до единого пьяны в стельку – такое я замечаю моментально. Лица сияют, взгляды затуманены, большинство громко и неудержимо смеётся, выглядя при этом совершенно безумными, рты широко раскрыты, как будто на приёме у стоматолога. Я никогда не видел столько коренных зубов сразу.
Парень в гавайской рубашке и со спутанными чёрными волосами запрыгивает на один из длинных столов с огромной бутылкой шампанского в руке.
– Кто хочет охладиться?
Толпа ревёт. Они поднимают кулаки и визжат, как будто тип в гавайской рубашке – голый Гарри Стайлс.
– Душ! Душ! Душ!
Он встряхивает бутылку, вытаскивает пробку, и теперь шампанское повсюду: в воздухе, в глубоких декольте, на множестве языков, которые стараются поймать дорогой напиток и смотрятся при этом пусть и по-разному, но одинаково отвратительно, и, наконец, на моём лице. Я совершенно сбит с толку. На моих прежних вечеринках играл какой-нибудь гангста-рэп, а полуголые люди на обоссанных матрасах вытаскивали наркотики. Это было грязно и убого. Возможно, на заднем плане играла музыка, но, честно говоря, присутствующим там было нечего праздновать. У них не оставалось ничего, что давало бы повод для радости. Они просто хотели забыться. А это – моя первая вечеринка, где люди празднуют свою жизнь. Они отрываются, потому что думают: «Чёрт, это круто, что мы здесь, мы богаты, это высший свет». Ни одной мысли о том, найдётся ли завтра доллар на дешёвый тост. Хотя какой тост, на столе хумус и каперсы, изысканно сервированные на четыре тысячи баксов.
Внезапно ливни с шампанским уже повсюду. Такое впечатление, что каждый второй достаёт бутылку из стоящих вокруг ведёрок, а дальше – только дождь и крики. Какая-то девушка рядом со мной снимает мокрую футболку и раскручивает её, словно пропеллер. Заметив меня, она смеётся, а я удивляюсь, как она может это делать, когда видит смущение на моём лице.
– Тебе надо выпить, – кричит она. – Тогда ты не будешь так смотреть!
– А как я смотрю?
Она смеётся, как будто я сказал что-то смешное, запрокидывает голову и проводит по лицу мокрой футболкой. Неоднократно. Не врубаюсь, зачем. Похоже, она отрывается на все сто. Во всяком случае, выглядит разгорячённой.
– Как жираф.
– В смысле?
– У них удивительный длинный синий язык. – Она снова смеётся. – У тебя наверняка тоже.
Я ошеломлённо таращусь на девушку, размышляя, стоит ли продолжать столь странный разговор или просто оставить её, как вдруг кто-то трогает меня за плечо. Я оборачиваюсь, слегка опасаясь, что это окажется чувак в гавайской рубашке с его душем, коренными зубами и волосами. К счастью, это Нокс.
– Привет, – здоровается он и, окидывая шале взглядом, спрашивает: – Оскар, скажи мне, зачем я сюда пришёл?
– Только после того, как ты расскажешь мне о том же самом.
– Легко. – Расстегнув молнию на своей куртке «Канада Гус», Нокс выскальзывает из неё. – Уайетт уговорил тебя, а тебе больше нечем было заняться.
Проходившая мимо женщина в форменной одежде останавливается, берёт у Нокса куртку, взамен отдавая красную бумажку. Она протягивает руку за моим пальто, но я качаю головой. Если я и научился чему-то на улице, так это никогда не выпускать из виду свои вещи. Женщина пожимает плечами и исчезает с курткой Нокса.
– Вполне возможно, – признаю я, следуя за ним к одному из липких столов, позабытому в дальнем углу. – А ты здесь из-за того, что тебя раздражает твоя девушка?
С ошеломлённым видом он опускается на стул.