Брат мой, враг мой (страница 7)

Страница 7

Летние вечера начинались всегда одинаково – братья ели мороженое, стоя возле шипастой ограды, отделявшей газон от дорожек. Как правило, какой-нибудь работяга в такой же летней рубашке вскоре втягивал Дэви в разговор о проблемах топливных насосов. Дэви слушал и кивал, поддерживая беседу короткими резкими жестами. Кен, вероятнее всего, сидел в это время на лавочке у озера с очередной девчонкой в коротком платьице. Где-то через час, выразив свое бесценное мнение о движках компании «Стернс-Найт», тот другой парень обычно говорил: «Эй, а что мы тут торчим? Нет ли на горизонте чего интересного?»

Если никто из девушек не проходил мимо – обычно они гуляли парами, маняще поводя бедрами, обтянутыми узким платьем, – приятель Дэви переключался на другие известные ему моторы, а затем, около одиннадцати, концерт заканчивался, и парень предлагал двигать по домам.

– Я дождусь Кена, – говорил Дэви.

После ухода оркестра парк всегда погружался в тишину. Гирлянды огней сияли вдоль множества опустевших скамеек на главной аллее, напоминавшей сцену после спектакля, а от травы поднимался влажный землистый запах. Время от времени доносилась приглушенная танцевальная музыка из загородного клуба в окрестностях Пойнта, полного девушек необыкновенной красоты, которых никогда не видно днем, и богатых светских мужчин в черных смокингах и белых фланелевых брюках – так ветер порой доносит аромат изысканных духов.

Дэви любил мечтать, сидя в тишине на скамейке. Зная, что любые, даже самые смелые мечты рано или поздно воплотятся в реальность, легко быть терпеливым.

Наконец появлялся Кен в сопровождении девушки – оба слегка ошалелые и смущенные. Они не спеша приближались, и Кен говорил:

– Мне надо проводить ее до дома, братишка. Пойдешь с нами?

– Нет, – отвечал Дэви. – Встретимся позже.

Когда Кен возвращался, Дэви обычно лежал без сна на койке в глубине гаража.

– Да-а, девочка попалась что надо, – говорил Кен. – А ты как провел время?

– Прекрасно. – Дэви глядел в потолок, и его лица было не различить в полумраке. – Просто замечательно.

Сидел ли Дэви в одиночестве на скамейке в парке, завороженный далекой музыкой, или смотрел в потолок, вытянувшись на койке, помимо мечтаний о грядущих успехах он размышлял о смыслах, причинах и следствиях. Лениво вертел в уме разные гипотезы, перебирая одну за другой, чтобы выявить все изъяны и либо отбросить идею в сторону, либо счесть достойной внимания. Но и в этом случае он мог отказаться от нее, а чаще всего откладывал в дальний ящик в голове, чтобы позднее рассказать Кену.

Однажды вечером в начале четвертого курса, когда братья уже легли спать, Дэви вдруг сказал:

– Мы должны записаться на пятый год обучения, Кен.

– Что? – Сонный голос брата донесся из темноты, недовольный как пробуждением, так и этим предложением. – Зачем? Никто больше с факультета этого делать не собирается.

Дэви не перебивал. Он просто ждал, когда ворчание Кена стихнет.

– Понимаешь, до сих пор мы обсуждали наше изобретение так, будто кроме него ничего не существует. Но, возможно, мы впоследствии займемся и другими.

– Ну да, почему бы и нет? И какое это имеет отношение к лишнему году? – Кен сердито заворочался в постели. – Господи, я устал быть бедным! Я не хочу продолжать работать чумазым механиком! Я хочу разбогатеть!

Окончательно проснувшись, он закурил сигарету, но погруженный в раздумья Дэви не заметил ни чирканья спички, ни резкой вспышки. Кен не понимал его. Деньги волновали Дэви в последнюю очередь, и он всеми силами старался не разочароваться в брате. Сам он восторженно думал о человеческой изобретательности и ее непрерывности во времени – как один гений может передавать свет своего разума другому, образуя непрерывную цепочку огней, уходящую далеко в темноту прошлого. Из этой мысли следовало, что то небольшое пламя, которое они сейчас несли в себе, сможет, в свою очередь, зажечь огонь в будущем. Недовольство Кена ошеломило Дэви, и он решил изложить свою точку зрения как можно более наглядно:

– Дело в том, что, когда люди говорят о радио, они подразумевают только громкоговоритель на одном конце и микрофон на другом. Это примитивный подход. А если получше присмотреться к цепочке вакуумных ламп между ними? Знаешь, что получается? – Он взглянул сквозь темноту на брата. – Что-то вроде участка человеческого мозга с нервами и клетками.

– Это всего лишь обычный приемник, – возразил Кен. Дэви чувствовал, что брат не желает выползать за пределы своего мирка туда, где можно увидеть новые перспективы. Где общепринятые идеи и убеждения выглядят уродливыми в своей неприглядной наготе, ибо основаны на невежестве. Кену было бы там грустно и одиноко. – Почему ты вечно все чертовски усложняешь, Дэви?

Но Дэви уже снова лежал неподвижно и размышлял. Затем негромко произнес:

– Это вовсе не сложно, если вдуматься. До эпохи радио большинство изобретений просто заменяло мускульную силу, чтобы выполнять работу с большей эффективностью. За исключением некоторых электрических приборов. Когда-нибудь люди оглянутся назад и скажут, что радио стало первым серьезным шагом в сторону от машин, основанных на грубой силе. И коли так, мы сделаем второй крупный шаг, и наши схемы будут дублировать еще один человеческий орган – кусок центральной нервной системы.

Кен молчал. Дэви понимал, что встревожил его.

– Я вот к чему клоню, – продолжил Дэви чуть погодя. – В долгосрочной перспективе, нравится нам это или нет, мы будем работать над созданием подобных штук, пока наконец не появятся схемы, которые смогут запоминать или даже учиться – но быстрее, с большей мощностью и точностью, чем человеческий разум. Вот к чему должна привести обыкновенная радиолампа. И если этим не займемся мы, то обязательно найдутся другие.

– Вот пусть они и занимаются. Давай просто спокойно возделывать свой маленький сад.

– Но наш маленький сад обязательно станет больше. Если использование паровых машин изменило весь мир менее чем за столетие, несмотря на всевозможные войны и революции, то что произойдет в результате развития электроники? Поэтому я и говорю – давай проучимся еще год, узнаем как можно больше обо всей отрасли, прежде чем примемся собирать урожай.

Кен долго курил, и огонек сигареты освещал его лицо, красивое и задумчивое.

– Дэви, – сказал он наконец. – Давай заключим уговор. Все, что меня интересует в данный момент, – это наш план, который мы вынашиваем давно. Он способен принести деньги в течение года или двух. Ты хочешь, чтобы мы записались на год углубленного обучения, прежде чем к нему приступим? Хорошо. Но я буду помогать тебе в дальнейших задумках, только если ты исполнишь первоначальный план. И только после него. А теперь не спеши говорить «да». Это слишком важное решение.

– Разумеется, я согласен. Тут и думать нечего, – ответил Дэви. Он снова повернул голову к брату, но теперь его тон был не рассудительным, а скорее предупреждающим. – А что, если краткосрочный план сразу перетечет в долгосрочный?

Кен затушил сигарету о крышку жестяной банки, служившей пепельницей. Когда он наконец ответил, его голос звучал почти резко:

– Вот когда это случится, тогда и подумаем. – Он повернулся на другой бок и поплотней закутался в одеяло. – Спокойной ночи, малыш.

– Спокойной ночи, – откликнулся Дэви, по-прежнему глядя в потолок, поскольку знал, что эта проблема непременно встанет.

Но впоследствии Кен убедил его, что все будет хорошо, и спустя какое-то время Дэви тоже в это поверил.

Таким образом, к их четырехлетней подготовке добавился еще один год. Теперь пролетело и это время, и всего через день этот пятый год заканчивался.

Отдельные трудности учебы, жертвы и победы представлялись Дэви просто некой лестницей вроде тех мраморных ступеней Инженерного корпуса, по которым он сейчас спускался с грузом для Нортона Уоллиса.

И все же университет оставил след в его душе.

Это уродливое здание появилось на свет в результате коррупции, и в нем продолжала жить коррупционная мораль, незаметная со стороны, так что молодые люди могли подкупать друг друга, похищая общественную собственность, и не видели в этом ничего зазорного. Они заключали сделки, пользуясь паролем «Краденый лес», забыв о его происхождении и просто следуя общему примеру. Однако наряду с этим им передавался и идеализм, живший на страницах книг и в картинах на стенах, славная традиция служения обществу – им предстояло стать инженерами, смотрителями физического мира.

Для людей в этом здании звездами мировой величины являлись Фултон, Уитни и Эдисон, развившие американскую традицию изобретений, полезных в первую очередь с практической точки зрения. Представителями же «чистой» науки, такими как Ньютон, Фарадей и Эйнштейн, они восхищались скорее умозрительно, хотя и признавали их заслуги.

Изобретатели, с которых Дэви старался брать пример, имели ничуть не меньшее значение, чем «чистые» ученые, – разница заключалась только в их характере. Уоллис всегда говорил, что главное стремление ученого – узнать что-то полезное, неизвестное прежде, в то время как Дэви испытывал стремление инженера-изобретателя – создать что-то полезное, что никогда не было построено раньше.

Если Дэви и принимал как должное какую-то материальную плату, то для него это был лишь символ, поскольку он знал, что невозможно измерить в деньгах все выгоды, полученные от укрощения пара, или ценность победы над вечной тьмой, одержанной крошечным переносным солнцем – электрической лампой накаливания. Здесь, в университете, весь мир стал казаться ему родным домом, потому что именно здесь он почувствовал себя частью одной из великих мировых традиций. Традиции стремиться к лидерству и не бояться нового – делать среду обитания менее враждебной к человеческой жизни, продвигать и поддерживать изобретения, которые меняли к лучшему мир, если уж не людей в нем. То, что каждое изобретение могло быть использовано во зло, указывало на глубокие недостатки в обществе, получавшем эти дары; но сами дары всегда были семенами свободы – это все, что мог предложить обществу инженер.

Несмотря на то что профильные учебники Дэви глотал с ненасытной жадностью, его познания в художественной литературе ограничивались фрагментами книг англоязычных писателей, обязательных к изучению на первом курсе. Он отметил там для себя лишь одну фигуру, имевшую значение: Прометей, даритель света. Нортон Уоллис для Дэви был Прометеем, как и каждый человек, чьими работами юноша восхищался. Уже в двадцать лет он чувствовал, что такая же судьба уготована ему самому; но одинокая скала и хищные орлы казались пока такими далекими…

И сейчас, покидая Инженерный корпус, который на днях предстояло оставить навсегда, он воплощал в себе все традиции этого времени и места – лучшие и худшие. Дэви не подвергал сомнению ни те ни другие, и пройдет много лет, прежде чем он наконец в замешательстве оглянется назад и задумается: не слишком ли поздно решать, какую именно конечную цель искать за горизонтом.

В данный момент он твердо знал только то, что выполнил одно из двух поручений Нортона Уоллиса. Второе и самое важное все еще ждало исполнения. Но ему так и не пришло в голову, что он забыл спросить Уоллиса, как выглядит его внучка и во что она будет одета. Он не сомневался, что мгновенно сможет узнать ее на вокзале, даже если ее будет окружать тысяча девушек, одетых в точности как она. С тех пор как несколько недель назад Дэви узнал, что она приезжает, он носил ее образ в сердце, сам не зная почему. Однако он оказался все же более логичным человеком, чем сам считал, и в глубине души под туманами фантазий признавал, что если Нортон Уоллис является его королем, то эта девушка по имени Виктория должна быть принцессой. Потому он и выбрал ее, чтобы она стала его единственной, отличающейся от всех остальных, – девушку, чья улыбка, чей задор, чей интерес к нему воплотят в реальность смутный образ мечты, в которую он всегда был влюблен. Он не сомневался, что узнает ее по этим качествам и еще по одному – обязательно требовалось, чтобы она отличалась от всех девушек, в которых когда-либо влюблялся Кен.