До июня прошлого года полный курс обучения составлял четыре года, но теперь добавили необязательный пятый. Только два студента с инженерного факультета записались на него – Кен и Дэви. Они посвятили себя изучению работы электронно-лучевых трубок. В университете, где главным факультетом считался инженерный, а старшекурсникам-инженерам единственным из всех парней разрешалось – и даже предписывалось – отращивать бороды, быть студентом-инженером пятого курса означало стоять на ступень выше богов.

Дэви сознавал свой статус и воспринимал его как должное, когда подозвал к окошку выдачи студента, работающего на складе.

– Эй, Чарли! Принеси мне галлон аш-два-о-два. Не обязательно фабричного производства.

– Господь с тобой, Дэви. Ацетон – ладно, но с перекисью у нас туго.

– Ну, мне нужно.

– Зачем?

– Я порезал палец, вот зачем!

Кладовщик поколебался, затем заглянул в каталог.

– Ты знаешь, во сколько это тебе обойдется?

– В четвертак.

– За полгаллона, да.

– Четвертак за все и ни центом больше!

– Хорошо, но я надеюсь, что ты помираешь от кровопотери. – Кладовщик передал ему металлическую канистру, сунул монету себе в карман и аккуратным почерком вывел в расходной книге под графой «Бой и утечки» – «1 галлон H2O2: разлито». Затем оба парня прошептали свой особый пароль, которым закрывали каждую такую сделку за государственный счет: «Краденый лес».

Дэви было четырнадцать, когда он узнал, что действительно имеет возможность поступить в университет. Библиотекарю инженерного факультета надоело выгонять двух тощих оборванцев, которые то и дело забредали в читальный зал. Никто из мальчиков не шумел, а блондину с прической, похожей на перевернутую веревочную швабру, вполне хватало общедоступных справочников и пособий. Но другой, брюнет, который постоянно придерживал штаны одной рукой, однажды все же прорвался к полкам, зарезервированным для студентов. Библиотекарь застукал его там.

– Послушай, сынок, лучше подожди, пока не станешь здесь учиться.

В первый момент Дэви испуганно молчал, но увидев, что убивать его не собираются, медленно произнес:

– Но я никогда не смогу поступить в университет. Я не хожу в среднюю школу.

Библиотекарь терпеть не мог, когда ему возражали.

– В нашем уставе сказано, что это необязательно. Все, что тебе нужно, – это выдержать вступительные экзамены.

Дэви взглянул на лежащие перед ним учебники по физике.

– Могу я взять эти книги, чтобы подготовиться?

– Любой, кто записывается на экзамены, получает временный читательский билет. А теперь проваливай, сынок, я занят.

– А кто выдает эти билеты?

– Я и выдаю.

– Хорошо. Тогда давайте.

– Кажется, ты сказал, что даже не ходишь в среднюю школу.

– А вы сказали, что это необязательно.

– Верно, но ты хотя бы немножко знаешь латынь?

– Еще бы! – заявил Дэви. – Я много слов знаю.

– Полагаю, ты и алгеброй владеешь?

– Ага, – кивнул Дэви, глядя библиотекарю прямо в глаза и презирая подобные попытки его подловить. – И алгеброй тоже.

Для Дэви запись на экзамены была лишь средством добраться до желаемых книг, но когда в гараже он рассказал об этом Марго, сестра отложила карбюратор, который прочищала. Она сбросила свой грязный комбинезон и надела свое единственное хорошее платье. Велела Дэви идти с ней, и они отправились обратно в библиотеку. В то время сестре едва исполнилось девятнадцать. Она сказала, что хочет узнать всю информацию о том, как ее два младших брата могут сдать экзамены. Дэви торчал рядом, возвышаясь над Марго, пораженный ее самообладанием, поскольку знал, что она не понимает и половины формальностей, которые ей объясняют.

Дома Кен сказал ей, что она рехнулась. Однажды они с Дэви придумают что-нибудь, чтобы заработать много денег. Но Марго категорически заявила, что жертвует своей жизнью ради них не для того, чтобы в мире появилась еще парочка автомехаников. Они поступят в университет и многого добьются.

Полтора года сестра мотивировала их всеми силами. Она занималась вместе с братьями и следила, чтобы они не отвлекались. Нагрузка на мальчиков была чудовищной, к тому же большую часть времени они жили впроголодь. В июне они сдали все экзамены, кроме латыни. Марго решила, что не стоит даже пытаться. В итоге их приняли с испытательным сроком в один год. К концу первого курса они оба оказались в сильной половине группы.

В том же году – первом послевоенном – Марго наконец-то бросила работу в гараже. Подыскать хорошее место оказалось непросто. Зима выдалась суровой из-за великой забастовки угольщиков, люди ходили с мрачными, озабоченными лицами. В воздухе уже витало сырое дыхание весны, когда сестру все же приняли в отдел закупок местного филиала одного из нью-йоркских универмагов.

Из-за своего гаража братья редко могли посещать университет в одни и те же дни, но, когда по той или иной причине требовалось присутствие обоих, они неизменно держались вместе. Когда они спускались по ступенькам Инженерного корпуса, Кен всегда с небрежной грацией танцора вышагивал впереди. Широкие хлопающие обшлага его брюк исполняли свои собственные па отдельно от хозяина. Он постоянно ходил без головного убора, зачесав назад длинные светлые волосы с пробором посередине, носил белые рубашки с маленьким галстуком-бабочкой и клетчатый шерстяной джемпер, аккуратно заправленный в брюки, чтобы не топорщился. Следуя за Кеном вниз по лестнице, Дэви выглядел намного выше брата. Рядом со стройным Кеном он казался тощим и костлявым. Дэви спускался слегка неуклюже, вздрагивая всем телом, и смотрел, куда ставит ногу, будто боялся упасть.

Лицо Кена было тонким и красивым, с правильными чертами. Большие серые глаза, точеный нос с небольшой горбинкой, аккуратно очерченные губы, которые временами озаряла добрая улыбка. В первый год учебы у него то и дело замирало сердце, словно он ожидал, что кто-то хлопнет его по плечу и скажет: «Эй, тебе здесь не место! Убирайся!» Но впоследствии они с Дэви всегда считались лучшими в группе и никогда не имели никаких «хвостов». Большинство студентов спокойно относились к тому, что они были местными и жили вне кампуса, а кого это волновало, тот мог катиться к черту. Пожалуй, Кен мог бы показаться кому-то высокомерным, если бы не его неизменно довольный и жизнерадостный вид. Так или иначе, его едва сдерживаемая улыбка, раскованность и горделивая осанка создавали впечатление, что перед ним открыты все двери в мире.

Лицо Дэви было гротескной копией лица Кена, мрачноватой и резкой. Голубые глаза, слегка раскосые, как у оленя, казались еще ярче из-за вечного недосыпа. Уголки широкого рта слегка приподнимались, как и у сестры. Волосы выглядели почти черными – он стриг их так коротко, что обычно они представляли собой нечто вроде плотного каракуля.

В заведении с совместным обучением, где у парней сложилась традиция игнорировать студенток на пирушках и выпускных вечерах в пользу приглашенных в кампус девиц со стороны; где почиталось за доблесть пить как сапожник или хотя бы притворяться, что пьешь; где модно было хвастаться приключениями со сговорчивыми девушками и много разглагольствовать о том, что «бастионы пали», хотя дело в основном ограничивалось несколькими поцелуями и обжиманиями, – Кен нарушал все правила и весьма радовался этому. Дэви же не нарушал никаких правил – поскольку, по его глубокому убеждению, их не существовало вовсе.

Он признавал только те ценности, которые имели для него смысл. Дэви изучал окружающий мир, вынося обо всем собственные суждения, но никогда не высказывал их публично, если они могли вызвать несогласие Кена. Никто, в том числе и сам Дэви, не понимал, что он развивает в себе привычку к дисциплине, которая может перерасти в холодный фанатизм.

На протяжении учебного года они гуляли только со студентками, которые были ничуть не хуже девушек со стороны и, по сути, являлись такими же посторонними девушками для студентов из кампусов Мэдисона, Энн-Арбора и прочих учебных заведений. Кен всегда пил в меру и только ради общения. И в то время как другие студенты устраивали целое событие из одного скромного поцелуя, Кен имел связь почти с каждой девушкой, с которой встречался. Признаваясь девушке в любви, он действительно любил ее в тот момент. Он уже стал слишком опытен, чтобы разделять распространенное мнение – мол, если перестать встречаться с девушкой, она в отместку начнет спать со всеми подряд и в итоге превратится в суку. Его чувства просто остывали со временем – такое может случиться с кем угодно. Он проявлял себя нежным, умелым любовником, внимательным и чутким. Никогда не хвастал публично своими победами и искренне возмущался, когда так делали другие. Он бывал откровенен только с Дэви, которому мог доверять, но сам Дэви никогда не доверялся Кену в подобных делах. Никто, кроме девушек Дэви, не знал, что произошло, если Дэви принимал решение расстаться. Однако все девушки Дэви, которые обычно были более прилежными и серьезными, чем подружки Кена, никогда не имели к нему претензий.

Дэви выбирал девушек на свой манер. Сперва приглядывался к избраннице издалека, затем начинал наблюдать за ее улыбкой и движениями. Его лицо становилось нежно-задумчивым. Он никогда никого не расспрашивал о девушке, потому что хотел все важное выяснить сам и не хотел, чтобы это выражалось словами. Ему нравилось делать первые шаги, и он никогда не замечал других девушек, которые могли подвернуться по пути. Он видел только то, к чему стремился, по отношению ко всему прочему страдая фатальной слепотой целеустремленного человека.

Поскольку в расписании братьев каждая минута бодрствования была учтена и тщательно распределена между гаражом, учебой и нерегулярными вечерними встречами с девушками, никому из них не хватало времени на обычную болтовню с однокурсниками. Однако даже самое рьяное штудирование учебной литературы требовало перекура на ступенях библиотеки, где всегда толпилась кучка парней с инженерного факультета, которые обсуждали девушек, бейсбол и самое практичное – огромную зарплату после окончания курса. Будущие инженеры относились к данному вопросу серьезно, и средняя цифра, по их выкладкам, составляла семь тысяч в год. В 1924 году ни у кого не возникало никаких сомнений на этот счет.

– А ты что скажешь, Кен?

Кен улыбнулся:

– Мы с Дэви еще не задумывались об этом.

– Да брось!

– Кроме шуток. У нас есть одна идея, помимо работы в гараже. Но я вот вам что скажу: независимо от того, сколько мы будем зарабатывать через два года или даже через восемь, через десять лет у нас с Дэви должно быть по крайней мере по миллиону на каждого. Верно, Дэви?

– Ну-у, – осторожно протянул Дэви, – двенадцать лет все же ближе к истине.

Летом, когда университет закрывался на каникулы, Кен и Дэви целыми днями ремонтировали коробки передач, латали пробитые колеса и меняли масло; но по вечерам, если не слишком уставали, они мылись, брились, надевали чистые рубашки и спускались к Пейдж-парку, чтобы проветриться. Пейдж-парк представлял собой большой прямоугольник, выходящий к озеру, где каждый вечер пятницы на центральной лужайке между двумя военными мемориалами сияла огнями круглая эстрада. Городской оркестр добровольцев Уикершема был одет в черные военные кители с высокими жесткими воротниками и белые брезентовые брюки, которые топорщились на коленях, когда музыканты вставали со стульев и кланялись.

Обычно играли «Торжественный церемониальный марш», «Сказки Венского леса» и еще какие-то марши вроде «Славься, наш вождь». В последнее время специально для молодежи в репертуар включили несколько танцевальных мелодий, но играли их все равно в темпе быстрого марша на две четверти. Досужий шутник всегда мог вызвать смех, исполнив экстравагантный чарльстон, а затем притворившись, что падает замертво от усталости.