По моим щекам текут слезы, кляп вызывает тошноту. Наверное, я захожусь беззвучным плачем, потому что неожиданно ощущаю, как меня ласково гладят по спине. Я оборачиваюсь, и, хотя увидеть что-либо в темноте трудно, мне все же удается рассмотреть уже не молодую женщину, чье лицо испещрено морщинами. От ее жеста, полного жалости и сострадания, я чувствую себя еще хуже, и слезы начинают литься сильнее. Надо же было так попасться!

Через час я успокаиваюсь. По крайней мере, мне кажется, что прошел час – из-за брезента невозможно что-то разглядеть.

Другие пленники сидят смирно. Видимо, свыклись уже со своим положением.

Работорговля – главный бич Ладоргана. Беспризорных детей, бездомных, грязных юношей и девушек отлавливают близ деревень и в городах, а иногда могут случайно забрать и из обычной семьи. И тогда человека можно считать без вести пропавшим. Если ты попался, то разговаривать с тобой никто не будет – просто потому, что от кляпа тебя освобождать не собирались, а с ним из горла вырывалось лишь невнятное мычание.

Тут я в полной мере осознаю тот ужас, который почти десять лет назад пережила моя приемная мать. Они думали, что Алексу забрали работорговцы, что она покинула их навсегда. В какой-то мере все так и было. И сейчас я, вероятно, расплачиваюсь за свой обман.

Никто не желает себе такой участи.

Больше я себе не принадлежу. От меня совершенно не зависит, что со мной сделают дальше. И никакой Дар здесь не поможет.

Повозка начинает двигаться только после того, как отлавливают еще троих и заталкивают в клетку. Становится так тесно, что теперь мне трудно дышать. Но кого это волнует? Работорговцы уже с улюлюканьем везут нас на встречу с худшим кошмаром наших жизней.

Мы останавливаемся всего один раз, поэтому на следующий день прибываем в место назначения. Когда нас начинают выводить из клетки, я понимаю, насколько затекло мое тело и занемели суставы. Каждый шаг дается с большим трудом, едва ли не становясь пыткой, а отвыкшие от света глаза слезятся. Я уже готова свалиться от бессилия, ведь за последние сутки ничего не ела и не пила, как вдруг меня дергают за цепь кандалов. Только это и спасает от встречи лицом с твердой землей.

Мыслей в голове нет – одна лишь пустота.

Слабость и смирение.

Пусть делают, что хотят. Все равно я сейчас не живее куклы.

Кляп из моего рта исчезает, но это мало что решает – сил на крик больше не осталось. Потом меня практически волоком дотаскивают до какого-то сарая и бросают на сено. Зрение постепенно возвращается, и я мельком осматриваю окружающую меня местность: пару заброшенных сараев, лес, дорога – вот и все, что мне удается разглядеть.

Рядом со мной приземляется какой-то мальчишка, совсем тощий и рыжий. Рекиец. Редкий товар. По слухам, рабы не из Ладоргана ценятся значительно выше.

Нам швыряют бурдюк с водой, и мальчишка хватает его. Напившись, он внезапно подносит сосуд к моим потрескавшимся губам. Я с жадностью делаю глоток за глотком, захлебываясь водой. Бурдюк вдруг исчезает, зато мое сознание немного проясняется.

Нас снова поднимают на ноги и заталкивают в один из сараев, не давая опомниться. Внутри приятно пахнет сеном.

Кандалы сковывают пленников единой цепью, которую работорговцы вешают на высокий, доходящий до крыши железный столб. Затем они бросают несколько буханок хлеба и уходят, запирая нас на засов снаружи. Мы сразу же набрасываемся на еду, и мне достается довольно приличный кусок. Желудок урчит, радуясь пище, вот только я переживаю, как бы меня не стошнило. Поэтому я стараюсь есть осторожно, попутно размышляя над нашим положением. Возможен ли побег?

Через какое-то время я нахожу ответ на свой вопрос: невозможен. Столб даже не покачнуть, а каким-то другим образом снять цепь не получится. Зато у меня получается рассмотреть пленников, пока лучи солнца все еще пробиваются через щели в стенах сарая.

Кроме меня, работорговцы схватили еще семь человек разных возрастов. Я узнаю старуху, которая успокаивающе гладила меня по спине. Она улыбается мне, и я неуверенно киваю ей в ответ. Мальчишка-рекиец помогает ей сесть на сено. Рядом уже растянулась девушка с золотистой кожей, лохматыми волосами, но с чистым и красивым лицом. Я также замечаю мужчину средних лет, который держится от нас подальше. От него воняет мочой. Еще двое пленных – мальчик с девочкой чуть младше меня. Наверное, брат и сестра. У них обоих светлые волосы, которые сразу напоминают мне о Мелиссе.

Последний пленник – худой смуглый парень, коршуном смотрящий на меня, отчего становится не по себе.

Вскоре усталость дает о себе знать, и я проваливаюсь в беспокойный сон. Мне снится, как я снова несусь в лес в тот злосчастный день, а когда возвращаюсь, то меня обвиняют в поджоге, заковывают в цепи и ведут на пустырь, чтобы свершить правосудие. Я встречаюсь с хмурым взглядом Джона, замечаю в толпе Николь, которая смотрит на меня с укором. Я хочу крикнуть во весь голос, что не виновата, но в этот момент все исчезает. Появляется огонь, и я вижу, как Мелисса и Эрнест тянут ко мне свои горящие руки…

Я просыпаюсь с криком, который скорее похож на хрип.

Мне уже давно не снились кошмары, а теперь их, похоже, стало на один больше.

Из-за моего крика просыпаются некоторые пленники. Они непонимающе смотрят на меня сонными глазами.

– Простите, – виновато бормочу я и не узнаю собственного голоса. Он прозвучал так хрипло и чуждо, что я начинаю волноваться, не сменила ли я случайно свою внешность.

К сожалению, я практически не умею контролировать свой Дар. Единственное, что в моих силах – делать движения полностью бесшумными. А чтобы изменить внешность, мне хватало здорово испугаться.

В первый год жизни в приемной семье я часто после пробуждения бросалась к зеркалу, чтобы удостовериться в том, что внешность не поменялась. Позже я поняла, что вернуть свое лицо будет практически невозможно, и поэтому просто убрала воспоминания о своей истинной внешности в дальний уголок сознания и больше их не трогала.

Сейчас мне вновь остро хочется увидеть свое отражение.

Не успеваю я бездумно вскочить на ноги, как старуха вновь гладит меня по плечу, приговаривая:

– Бедняжка. Вчера так долго плакала.

Ее слова меня немного отрезвляют. Значит, все в порядке. Она меня узнала!

– Ага, все мы тут бедняжки! – ворчит дурно пахнущий мужчина. – Заткнитесь и спите. Возможно, это последний отдых в нашей жизни. Тебе, бабка, уже терять нечего, а вот остальным сочувствую. – Говорит он с явным вэльским говором, а из его рта несет прокисшим молоком.

Я морщусь и отворачиваюсь от него, свернувшись в клубок. Старуха тоже замолкает и ворочается на сене. Почти до самого утра я лежу, уставившись вперед, и лишь на пару часов проваливаюсь в дрему.

Когда приходят похитители, в этот раз мне ничего не мешает их рассмотреть. Это трое крепких мужчин, одинаково коротко подстриженных и мускулистых. «Наемники», – проносится в голове, когда меня и других пленников начинают выводить из сарая, предварительно отстегнув цепь от столба. С «товаром» они не церемонятся – тащат почти что волоком, хоть я и стараюсь шагать сама, тем более что за ночь мне удалось немного отдохнуть. Работорговцы снова заталкивают нас в клетку, вот только в этот раз поездка длится недолго.

Мы подъезжаем к какому-то особняку на отшибе леса, где нас выстраивают в линию, добавляя к пленникам, которых схватили другие работорговцы. Солнце жарит нестерпимо, и мой лоб покрывается испариной, пока я стою в неопределенности, ожидая своей участи.

Вскоре мы слышим стук копыт и видим, как к нам подъезжает богатая карета, запряженная четверкой вороных коней. Из дверцы выскальзывает мужчина, очень суровый на вид. У него выправка военного, но он одет в обычные штаны и рубашку.

Она направляется к нам, на ходу отдавая приказы:

– Тех, кого отберу, в отдельную клетку и отправить за каретой. Остальных, менее пригодных, на скотобойню. Графиня в этот раз дала заказ только на смазливых.

– Да, командир.

Слово «скотобойня» эхом отдается у меня в голове.

Что же, получается, мои выводы были неверны? Они дали нам еду и воду, а это означало, что мы нужны им живыми. Теперь же в этот план внесено изменение: живыми нужны лишь некоторые из нас.

Пока командир медленно осматривает лицо и тело каждого пленника, отбирая понравившихся, я шумно дышу через рот. В моей голове мечется мысль, что будет, если я окажусь недостаточно хорошей и меня отправят на скотобойню? Я пытаюсь сосредоточиться и хоть как-то улучшить свой внешний вид, но в панике осознаю, что мой Дар ослаб и сейчас не в силах мне помочь.

Я начинаю переживать еще сильнее и стараюсь хоть за что-то ухватиться – выудить из памяти свои детские черты лица. Но тут до меня доходит, насколько все это глупо. Я ведь больше не ребенок.

В голове вспыхивают лица моих биологических родителей, и когда видения рассеиваются, передо мной возникает лицо командира. Он задирает мой подбородок и внимательно вглядывается в лицо. Непростительно долго.

Только не на скотобойню! Только не туда!

– Эту забираю, – наконец выдает он, и я с облегчением выдыхаю. Увидев, что я обрадовалась его словам, он тише добавляет: – Не радуйся, девочка. Тебе только предстоит узнать, что было бы для тебя хуже.

Я содрогаюсь.

Всю дальнейшую дорогу прокручиваю в голове его слова и размышляю о том, что ждет меня впереди. Я отметаю самые радужные варианты и понимаю всю тяжесть своего положения.

Когда меня и нескольких других пленников привозят в полупустой клетке в богатую усадьбу, я практически ничего не соображаю от тревоги. Меня моют, расчесывают волосы, а потом отводят на осмотр к лекарю. Кормят хорошо, почти до боли в животе. Дают удобную комнату без окон на троих девушек. Учат благовоспитанному поведению и показывают, как правильно есть с вилкой и ножом.

В последующие дни мне становится понятно, для чего все это: нас приводят в порядок, чтобы продать подороже. Окончательно отобрав все, что раньше принадлежало только нам.

Глава 2. Аукцион

В ослепительном блеске зала играет музыка. Повсюду снуют слуги в масках и серой форме, разнося еду и напитки. Богатые и именитые гости плавно вальсируют, знакомятся и флиртуют друг с другом. Раздаются смех, разговоры и шепотки. Здесь также присутствует и особая делегация Империи, которая явно решает свои темные дела. Официальность этого мероприятия изначально была снижена ввиду проводимого аукциона, однако это не мешает членам Имперского совета продолжать крутиться в своем кругу.

Все это великолепие я вижу через иногда распахивающиеся шторы, которые отделяют нас от шумного зала. Я и еще четырнадцать девушек и юношей стоим в ожидании начала аукциона, который является главной «изюминкой» бала. На каждом из нас золотой ошейник с выбитым номером лота – только это и отличает нас от гостей в зале, поскольку наши наряды ничуть не уступают в роскоши. Мое платье, сшитое из легчайшей золотой ткани, плавно подчеркивает все изгибы тела. Оно красивое и элегантное, но я ненавижу его всей душой, потому что меня разодели так, только чтобы выгоднее продать.

Мы оказались здесь не по доброй воле, хотя графиня, в чью усадьбу нас привезли, пятнадцать минут назад утверждала обратное перед всеми присутствующими на балу. С ее слов, каждый из нас желает найти своего покровителя, а «скромная» сумма выкупа – лишь приданное, которое обеспечит нам хорошую жизнь.

Но это в корне не так. Мы не увидим ни таллина из тех средств, что сегодня выручит графиня за «товар». Мы рабы, которых продадут самым богатым и успешным людям Империи.

– Уважаемые дамы и господа, – снова звучит мелодичный голос графини Бонтьемэ, и музыканты перестают играть мелодию, погружая зал в тишину. – Надеюсь, вы хорошо потанцевали и отведали напитков, в том числе лучших вин из моих погребов. Сейчас я, как гостеприимная хозяйка, предлагаю вам принять участие в увеселительном мероприятии, которое скрасит этот бал. А для тех, кто пришел сюда в одиночестве, – это прекрасная возможность найти себе идеального спутника! Итак, объявляю сегодняшний аукцион открытым и передаю слово моему другу Леопольду для оглашения первых лотов!