Лас по моему личному недосмотру присоединился к толпе обожателей Алисии и рассеянно держал в руках ее веер, хотя другие много отдали бы за такую честь. Брата оторвать от этого занятия было несложно, потому что и тут он оказался несерьезен, как бывал несерьезным во всем – к моей подруге его скорее всего прибило густой волной прочих ухажеров. С гораздо большими трудами пришлось вытаскивать Ивара: тот под непрестанное кивание знакомой старушки пересказывал какую-то проповедь, причем, похоже, в лицах и с такими эмоциями, что бедная девушка, ставшая его невольной слушательницей (при ближайшем рассмотрении – младшая сестра печально известного нам господина Клауса), все никак не могла найти благовидного предлога ускользнуть.

– Извините, что вмешиваюсь в вашу беседу, но мне надо переговорить с братом. – Я схватила оратора за локоть и потащила к выходу.

– …и сказал он: мудрость моя с тобой, но не ищи во мне силы… Николетта, мне же совсем немного дорассказать осталось, – вещал Ивар, уже пятясь за мной. Потом он отчаялся и произнес повышенным тоном последнюю строчку, – ибо вся сила в Тебе!

   Но его молоденькую слушательницу уже как ветром сдуло, хотя старушка все так же продолжала сидеть и кивать.

   На улице даже сквозь ночной мрак были видны сгустившиеся тучи, а к тому моменту, когда слуга подал наш экипаж, зарядил дождь. Многие сказали бы, что дело пустяковое, если есть своя карета. Но как раз в карете-то и крылась проблема…

   Видимо, дождь был крайне очистительным, поскольку под его воздействием стала вылезать столь тщательно скрывавшаяся правда. В момент, когда на дверце проступили буквы «легкий путь на небо», у Ивара задергался левый глаз, а Лас стал беспокойно оглядываться. Я же поспешила запихнуть обоих в экипаж, не дожидаясь удовольствия лицезреть «Тимофея и сыновей» с их бюро ритуальных услуг.

   Наконец мы остались одни. И сейчас меня гораздо больше, чем наш экипаж и очередные проделки Оськи, беспокоила деловая жилка моей матушки.

– Лас, что за договор заключила мама с этим фабрикантом?

   Надеюсь, это не нечто кабальное, благодаря чему все ее потомки до седьмого колена будут работать у господина Клауса на фабрике. Я мысленно скрестила пальцы на удачу.

– Хм, не уверен. – Старший сын и наследник всего состояния наших родителей беспечно пожал плечами. – Что-то о выращивании какой-то травы. Матушка рассказывала, но мне было не очень интересно. Ты видела? В городе до сих пор цветут астры, а наши уже облетели. Может, сорт не тот?

   Если бы не теснота кареты, я едва ли смогла бы подавить в себе желание дать ему подзатыльник. Не интересно!

   О боги, сколько раз я уже сокрушалась – еще один раз вы выдержите. Ну почему, почему первым на свет появился именно Лас, а не Оська или Ерем к примеру? Да и Ефим справлялся бы с ролью старшего сына гораздо лучше! Было даже как-то мелочно со стороны родителей переживать по поводу разного рода завихрений в головах остальных детей, когда настоящую проблему представлял именно их обожаемый тихий и смирный наследник.

   Большинство людей уверено, что деятельные энергичные характеры – это прекрасно. К сожалению, я не вхожу в это большинство, потому что буквально с первых минут жизни познакомилась с двумя такими деятельными натурами – моими родителями. Так что с авторитетом специалиста с двадцатилетним стажем могу заявить: энергичность энергичности рознь. Для начала возьмем моего отца: оказавшись перед какой-либо задачей, он прикладывал все усилия, чтобы решить проблему, добивался невероятных успехов, но потом довольно долго мог почивать на лаврах, не видя необходимости в том, чтобы рваться куда-то еще и ставить для себя другие цели. Моя матушка, наоборот – хваталась за все новые идеи, ввязывалась в сомнительные авантюры, но быстро к ним остывала, переключаясь на что-то другое. Вместе они замечательная пара, именно их счастливая встреча в юности принесла нашей семье титул младших лордов, а отцу должность управляющего королевским дворцом. Но вот по отдельности… это просто какая-то беда!

   Поэтому на следующее утро первым делом (после завтрака, конечно) я пошла в кабинет отца с целью найти злосчастный договор, который даже приснился мне несколько раз за ночь в разных вариантах. Помню только, что в последнем сновидении господин Клаус на фоне алых языков пламени потрясал роковой бумажкой у меня перед носом и заходился в инфернальном хохоте. Только очень восторженный оптимист может сказать, что это хороший знак. Я предпочитала партию суровых реалистов, поэтому бойко застучала ящиками массивного письменного стола. Кажется, в последнее время кабинет использовался для чего угодно, только не для работы, поскольку в первую очередь мною были обнаружены две мышеловки, недовязанный носок, засохший кусок пирога и дамский башмачок со сломанным каблуком. Когда я дошла до шмеля, приколотого булавкой к какой-то картонке, в кабинет просунул вихрастую голову Оська:

– Николетта…

– Кыш отсюда! Я с тобой не разговариваю!

   Надеюсь, что общественное порицание (старших братьев и сестры, которые вынуждены были наслаждаться позором в облезшей карете) когда-нибудь возымеет на него действие. Хотя для усиления воспитательного эффекта я еще добавила лишение сладостей на неделю с возможностью продления срока наказания.

– Значит, и читать письмо от маменьки не будешь? – Паршивец скрылся за створкой двери.

   Я обогнула стол и в три прыжка достигла порога. К счастью, Оська помнил о вероятности того, что не встретится со сладким еще неделю, поэтому и не думал убегать, а смирно ждал в коридоре. Я умилилась. Интересно, если ему теперь после каждого хорошего поступка давать сахарок, это поспособствует дальнейшему воспитанию? Или все же участь комнатной собачки его возмутит?

– Вот. – Он протянул мне конверт.

   Я выхватила послание:

– Все равно не разговариваю, и не подлизывайся. Иди проси сначала прощения у братьев.

– Лас уже простил, а Ивар сказал: «Боги простят».

   Нет, в образовании будущего церковника что-то явно шло не так.

– Читай ему его любимые проповеди, пока не простит, а до этого на глаза мне не показывайся.

– Так-то ты со мной не разговариваешь… – проворчал Оська.

   Я промолчала в ответ, чтобы хоть немного исправиться и не быть голословной.

   Пора было вскрывать послание.

   Моя матушка не любительница писать письма: взяться за перо ее могли заставить либо большая новость, либо очередная сумасшедшая идея. Поэтому перед вскрытием конверта следовало приготовиться хотя бы морально. Я выдохнула и, сломав сургуч, развернула письмо.

   «Николетта, ты, наверное, удивишься, получив от меня письмо так скоро после отъезда. Но боюсь, что в суматохе сборов у меня не было возможности в подробностях рассказать тебе о делах в имении».

   Да уж, конечно. Скорее я была поражена тем, что в этой суматохе она успела со мной поздороваться.

   «Я посветила во все детали Ласа, но не уверена, что он достаточно внимательно меня слушал».

   Отчего же? Надо доверять своему чутью и говорить прямо: он совсем не слушал тебя, мама.

   «Мы лишились контракта на поставку продовольствия для полка. К сожалению, здравый смысл и долголетнее сотрудничество меркнут перед родственными связями с командиром полка и личной выгодой некоторых снабженцев».

   Так, значит, это правда. Да, здравый смысл и впрямь нынче не в чести. Я бы могла попробовать написать министру финансов или министру вооруженных сил, если бы не видела, каким образом обходятся в их секретариате с подобными посланиями.

   «Возможно, я смогу воспользоваться своим пребыванием при дворе, чтобы решить данный вопрос, но ты понимаешь, что произойдет это нескоро. А тут еще выпал шанс выкупить кусочек земли лорда Гордия, примыкающий к нашим владениям… В общем, я была вынуждена заключить договор с господином Клаусом на поставку мари в следующем году и взять у него в качестве предоплаты сумму, необходимую для покупки. Так что, если он будет спрашивать обо мне, – заверь его, что уговор в силе».

   Час от часу не легче! А этот господин Клаус, выходит, не такой уж и прожженный делец, раз выдал предоплату за еще даже не посеянный урожай. Тем более – выдал моей маменьке, которая через несколько месяцев может и не вспомнить, что подписывала с кем-то какой-то договор.

   «Если тебе захочется взглянуть на документы, то они в нижнем ящике секретера или в моей прикроватной тумбочке, а если и там нет, посмотри за сервизом в буфете…»

   Я уже догадалась, что они могут быть где угодно, только не в предназначенном для подобных бумаг сейфе.

   «Напиши мне, как поживают твои братья. Все ли у вас хорошо? Приглядывай за Осечкой, он самый ранимый и может тяжело переживать мой отъезд».

   Да уж, переживает так, что число пострадавших растет день ото дня. Про особый пригляд не стоило и упоминать: я теперь даже во время сна боялась закрывать глаза.

   «Твой отец, слава богам, здоров, но постоянно чем-то недоволен. Кажется, он очень расстроился, узнав об увольнении старого дворецкого, и на дух не выносит нового мага – боюсь, что когда-нибудь эти двое подерутся, несмотря на почтенные годы твоего отца и тщедушность господина Альбера.

   Целую и обнимаю вас всех.

   Мама».

   Без комментариев.

   Надо ли говорить, что упомянутых в письме документов не обнаружилось ни в секретере, ни в прикроватной тумбочке, ни тем более за сервизом в буфете. Они бы так и канули в небытие в нашем маленьком, но таком неорганизованном доме, если бы во время моих уже предыстерических метаний из угла в угол ко мне не подошла наша старая няня и не попросила:

– Детонька, посмотри, у тебя глаза позорче, сколько тут должно быть петель? – Она протянула мне схему для вязания, нарисованную на слишком хорошей для этой цели бумаге.

   Понимая, что нельзя быть такой подозрительной, я все же перевернула лист… Схема была старательно выведена на договоре залога… На договоре… чего?!

   Я развернула бумагу дрожащими руками: это оказался титульный лист, на котором стояли имена господина Клауса и моего отца, от лица которого действовала маменька. Я знала! Знала! Этот фабрикант не мог быть настолько глупым и расточительным! К счастью или к несчастью, сейчас в руках у меня подрагивал только первый лист договора, что не давало возможности оценить всех масштабов бедствия.

– Няня, где ты взяла бумагу?

– Да в комнате Ласа и Ивара – оба сказали, что она им не нужна. Так сколько там петель-то?

   Ротозеи!

– Боюсь, няня, обратно ты эту схему не получишь.

   Разве что я заставлю Ласа ее скопировать. А потом желательно еще и шаль по ней связать, чтобы знал, как надо обращаться с важными документами.

   Я вихрем поднялась на второй этаж и без стука ворвалась в комнату братьев. Ивар с бабьим визгом отпрыгнул от комода и попытался прикрыться примеряемой послушнической мантией, но из-за ее края все равно выглядывали веселенькие подштанники в зеленый горох.

– Николетта, тебя никто не учил стучаться, когда ты входишь в комнату к мужчине?!

   Я фыркнула.

– Нет, меня учили не входить в комнаты к мужчинам.

– И?

– Я вошла в комнату к брату. Прекрати возмущаться, вы с Ласом очень и очень виноваты. Кстати, где этот растяпа?

– Во дворе. Что мы такого сделали-то?

– Сейчас узнаешь. – Я заметила стопочку знакомой дорогой бумаги на письменном столе. К счастью, все оставшиеся страницы договора были на месте.

– Вот здесь, кажется, столбик… или петелька?

– Что такое накид?

   Мои братья склонились головами над мудреной схемой, будто решали судьбы империй. Над ними бдительным коршуном нависала наша няня:

– Лучше считай!

– Да считаю я, – пробурчал Ивар, вырисовывая еще одну закорючку.

– Еще раз пересчитай.

– Да я уже три раза считал!

– Ну если ошибетесь…