Вопрос задал Салтану кормщик Трофим, и Елена, с обиженным видом сидевшая на песке, повернула голову. И Салтан, и Гвидон решительно отказались взять ее с собой в поход – почти в один голос. Да, все так: она не умеет ходить по лесу, и туфельки у нее парчовые, и платье для дворца, а не для леса, и опасно это, и не привыкла она к дальним переходам… Однако тягость ожидания страшила ее сильнее любой опасности. Как долго придется ждать? Никто и гадать не брался, что там обнаружится в лесу и сколько времени придется это нечто искать. Управятся до вечера? За три дня? За три года? Однако идти надо: золотая скорлупа была слишком ясным знаком, что именно здесь будет разгадка. Утром Гвидон еще походил по опушке и нашел едва заметную тропинку – скорее простую прогалину, где деревья стояли чуть менее плотно, и вдоль нее шагов за сорок нашел еще три осколка золотой скорлупы. Теперь он притоптывал на песке от нетерпения, пока Салтан спорил с обиженной Еленой. Впрочем, недолго: с семи лет сидевший на царском троне, Салтан умел поставить на своем без лишних слов, и даже любовь не могла его смягчить. Скорее наоборот.

Отец и сын переглянулись, но ответа ни у кого не нашлось.

– Ждите… пока не надоест! – Салтан махнул рукой. – Три дня – мало, три месяца – много. Пока припасы не кончатся. Если не вернемся – просите о помощи Понтарха, он вас назад домой сумеет доставить. Только за нами вслед не ходите. – Он строго посмотрел на Елену, потом на Трофима. – Где мы не управимся, вам не по силам будет помочь. Такое мое вам царское слово!

– Правь бог тебе путь, государь!

Кормщики поклонились на прощание, отец и сын по очереди обнялись с Еленой и тронулись, не оглядываясь, в глубину леса. Елена смотрела им вслед, утирая белым шелковым платочком слезы…

Царь оглянулся. В том нарядном платье, в каком сидела на последнем пиру: нижнее золотистого цветочного атласа, верхнее – бледно-лиловой парчи, с золотыми узорами и оплечьем, расшитым жемчугом, яхонтами и аметистами, с широкими рукавами с разрезами от самого плеча, – Елена казалась дивным цветком, драгоценным украшением, невесть кем оброненном на этом диком берегу. Сердце защемило: только встретились, и снова он ее покидает в одиночестве! Салтан еще раз махнул рукой – я вернусь! – и поспешил догнать сына. Если Гвидона жажда вновь увидеть собственную жену неудержимо гнала вперед, то Салтану те же чувства спутывали ноги.

Первые шагов сто шли молча: Гвидон смотрел под ноги, выискивая новые куски скорлупы, Салтан оглядывал лес по сторонам. Чаща была густой и совершенно дикой: громоздился бурелом, давно упавшие стволы заросли мхом. Хорошо, что подлесок был невелик и состоял больше из черничника и папоротника, а не кустов и травы по грудь, как бывает близ низких болотистых мест.

Вот Гвидон наклонился и подобрал еще один сверкающий в лесном полумраке кусочек. Обернулся и показал отцу.

– Где вы для белки золотые орехи-то брали? – Салтан взял кусочек в руку и повертел.

– Мы брали! Ей обычные орехи возили корзинами, с любой лещины. А как она в лапки возьмет, разгрызет – скорлупа золотой делается, а ядрышко – изумрудным. Сыскался бы где такой умелец, чтобы изумруды в золотые орехи сажать и закрывать, будто так и было!

– Стало быть, чудо-то было в самой белке?

– Ну да. Где же она теперь, моя белочка? – Гвидон вздохнул.

– А ее как звали?

– Звали? – удивился Гвидон. – Белка и звали. Зачем ей имя?

– У всякой скотины, лошади, кошки и собаки имя есть, даже если та кошка ничего не приносит, кроме мышей задушенных. Тебе белка изумруды носила – а ты ей имя пожалел! – усмехнулся Салтан. – Она и говорить могла человеческим голосом.

– Говорить не могла, я пробовал – не отвечает. Пела только. Белке – имя! – Гвидон насмешливо фыркнул. – Авдотья? Глафира? Хоть Милитрисой буду звать, лишь бы сыскалась! – Он вздохнул со страстной тоской. – Лишь бы Кика моя воротилась, а белка что… Пусть бы даже город весь пропал, только бы лебедь моя со мной была. Если она с городом вместе похищена, стало быть, она в плену? У кого? Кто тот гад ползучий? Уж я его найду да с ним переведаюсь! – Гвидон сжал скорлупу в кулаке. – Уж ему не поздоровится, только бы мне на след его напасть!

Салтан молча кивнул, но промолчал и знаком предложил сыну идти дальше. Все случилось слишком быстро: и обретение чудес, и их исчезновение. Гвидон, сам будучи ходячим чудом, принимал появление волшебных даров как должное, а их пропажу – как гнусную несправедливость и чей-то злой умысел. По-иному на дело смотрел Салтан. Он был хоть и молод, однако свои двадцать лет прожил день за днем. С семи лет он остался без родителей и с той же поры учился царствовать, рассчитывая каждый свой шаг и чужой ответ на него. Лучше всех он знал: ничто не берется из ниоткуда. И если полный богатств и чудес город сначала появился, а потом исчез, стало быть, все сложнее, чем кажется его юному властителю, который ничего другого на свете и не видел.

Они все шли, пробираясь через чащу, обходили топкие места, а небо все светлело, и солнечный луч уже золотил верхушки елей. Вот вышли в хороший бор: меж рыжими стволами могучих сосен темнела зелень более низких елей, несколько берез оттеняли ее тусклой белизной, а под ногами был твердый ковер зеленого мха. Упавшие стволы были одеты сизым лишайником и серебристой паутиной. Впереди было видно, как солнечные лучи падают почти отвесно вниз; проходя через стволы деревьев, они сами приобретали вид туманных, чуть серебристых прямых колонн. Салтан и Гвидон оба разом приостановились, любуясь этим зрелищем и заодно переводя дух.

Они смотрели как завороженные и вдруг заметили, что между колоннами лучей стоит нечто… некто… конь… всадник… Туманное облако сгустилось, прояснилось, и оба путника обнаружили, что прямо перед ним, шагах в десяти, высится всадник на белом, как туман, коне, хвост и грива коня спускаются до самого мха… И туда же сбегает через грудь всадника длинная тяжелая коса…

– Девка… – ошарашенно шепнул Гвидон.

Это был всадница: рослая, крепкая девушка, одетая в короткий кафтан и мужские портки. Все в ее облике было смутно-белым, как туман: лицо, волосы, одежда, шкура и грива коня… и длинное копье в руке, опущенное наконечником к земле за пару шагов перед конской мордой. Вид у всадницы был неприветливый, и конь красноречиво преграждал путникам путь. А стоило вглядеться, и жуть дрожью пробежала по спине: у девы был всего один глаз посреди лба.

Салтан при виде ее лишь охнул. У него имелась сабля на боку, привезенная из дома, а у Гвидона только простой лук с десятком стрел, взятый у корабельщиков. Не так уж мало в руках волшебного дитяти, однако Салтан сделал сыну знак рукой, призывая не двигаться. Чем дольше он всматривался в облик всадницы, тем яснее видел: она полупрозрачная, сквозь нее можно смутно разглядеть деревья позади. Но это не делало ее менее опасной.

– Бог в помощь, девица! – первым опомнившись, промолвил Салтан. – Ты что же здесь… стражу несешь?

– И вам, – тихим и притом гулким голосом ответила стражница; голос ее колебался, как туман, и вместе с ним на двоих путников накатила волна холода. – Несу. Куда путь держите, добры молодцы?

– К Медоусе-Стражнице, – ответил Салтан, вспомнив слова Понтарха. – Пропусти нас, сделай милость. Надобно нам у нее совета попросить.

– Совета попросить недолго, да поймете ли ответы ее? – Туманная дева окинула их взглядом тускло светящегося сизым огнем глаза. – Есть ли в вас ума да хитрости? Коли кто несведущий дальше в лес пойдет – и последнего своего умишка лишится.

– Ну, испытай. – Салтан развел руками.

– Испытаю. Отвечайте, что такое: заря-зареница по городу ходила, ключи обронила, месяц их видел, солнце украло, а земля сохранила?

Гвидон лишь вытаращил глаза: какие-такие ключи у Зари-Зареницы?

– Это роса, – почти сразу ответил Салтан.

– Верно, роса. – Туманная дева качнула копьем. – А вот еще: без рук, без ног, а ворота отворяет. Свищет, гонит, вслед ему кланяются.

– Это ветер. – Салтан чуть улыбнулся, легко вспомнив отгадку.

– А это что: наша Матрена тонка и долга, сядет – в траве не видать, а иголки рассыплет – никому не собрать.

– Это дождь, матушка.

– Ну ладно, вижу, ту мудрость, чем малых детушек тешат, вы превзошли. Ступайте дальше, да знайте: там впереди посложнее задачи будут.

– Погоди! – остановил ее Салтан. – Теперь ты нам дай ответ. Как его имя?

Гвидон в недоумении посмотрел на отца: чье – его? О ком он спрашивает?

Однако стражница поняла.

– Кажись, Кондрат.

– Неправда, – спокойно ответил Салтан.

– Тогда… Мартиниан.

– Опять неправда.

– Ох, что с вами делать? – Девица вздохнула и качнула копьем. – Звать его Константин-Не-Пускаю-Через-Тын-Щелк-Щелк-Горло-Перезрызолк.

– Вот теперь правда. Спасибо тебе, девица! – Салтан вежливо поклонился. – Не укажешь ли нам путь, как дальше идти?

– Укажу. Идите за провожатым, да не отставайте.

Туманная дева махнула рукой – и с руки ее спрыгнул маленький зайчик, такой же белый и полупрозрачный, как она сама.

– Идите за ним, да не мешкайте – сойдет роса, растает провожатый ваш! – долетел голос, уже отдалившись.

Оторвав глаза от зайца, Салтан и Гвидон обнаружили, что туманная дева растаяла – где она высилась на своем коне, лишь солнечные лучи, набрав силу, стояли меж сосновых стволов.

А заяц, не дав им времени дивиться, прыгнул вперед.

– Бежим! – крикнул сыну Салтан.

Они снова устремились через чащу. Заяц, хоть и мелкий, оказался проворен, несся вперед широкими скачками, только белый хвост мелькал. Пришлось ускорить шаг, чтобы за ним поспеть. Теперь Салтан шел первым по узкой тропке, Гвидон – за ним.

– Батя… о ком ты спрашивал? – на ходу выкрикнул Гвидон. – Что это за щелк-щелк?

– Увидишь! Тут важно запомнить правильно.

– Этакое имечко запомнишь!

– В том-то все и дело.

– А как ты догадался… про зарю с росой? Я подумал… заря – девица, какие-такие ключи она обронила? Я и не знал, что у нее какие-то ключи есть! Ключи – железные, а роса – это же вода!

– А тебя разве не учили? В семь лет меня кормилец мой, боярин Дарий, загадкам учил, как всякое дитя обучают.

– Мне семи лет нету! – смеясь, ответил Гвидон. – А пока я по виду семилетним был, мы с матушкой в бочке сидели, ей не до загадок было, она думала, погибнем мы там, в море утонем, да и все!

– А после?

– А после мне не до того было – целый город большой у меня в руках оказался!

– Придется тебя подучить! Это ж не для потехи детской: знание дитя человеком делает. Запомнил про росу? А про ветер и дождь?

– Запомнил! А еще такие есть?

– Как не быть! Слушай: родится молчком, живет тишком, а как помрет, так и заорет? Кто это будет?

– Да откуда ж мне знать, кто молча родился? А если мертвым кричит – это небось упырь какой?

Салтан засмеялся, придерживая саблю на ходу, чтобы не била по ногам:

– Это снег! Он идет беззвучно, лежит тоже тихо. А как растает – ручьи с гор потекут, зашумят.

– Да разве… – Гвидон задумался. – Снег… Я снега-то никогда и не видел, только матушка упоминала. Скажи про что-нибудь такое, что я видел!

– Изволь: рассыпался корабль по мхам, по морям, по всем городам, и не собрать его ни князьям, ни попам, ни думным дьякам!

– Корабль рассыпался? Крушение, что ли? Это понятно: коли корабль о скалы разобьет в мелкие щепочки, то не собрать его больше, будь ты хоть князь, хоть кто!

– Не крушение это! – Салтан вздохнул. – Это нечто такое, что раньше нас было и после нас будет. Подумай, что на свете едино, но рассыпано?

– Едино, однако рассыпано? Ну… зерно, что ли? Я знаю, его когда сожнут, зачем-то на земле рассыплют, а потом в мешки собирают.

– Ох, умен, сынок! – вздохнул Салтан, полунасмешливо, полужалостливо.