Гвидон едва ли знает, как хлеб в поле родится и как на стол попадает. Откуда ему знать? Невольно царь оглянулся на сына, который торопился за ним, сосредоточенно нахмурив свой ясный белый лоб. В лесной тени его лицо источало чуть заметный свет, золотились русые волосы. И без того бы он был красивее солнца красного. Волшебное дитя, непонятным чудом им с Еленой посланное, зачатое в ту самую ночь, самую длинную в году, когда небесное солнце тонет в море мрака… Не случайно он носит в себе солнечный свет, не случайно умеет то, чему его не учили, да и то чему простому человеку научиться нельзя.

Но как же мало Гвидон знает то, что знает всякий простой человек, даже ребенок! Детей не просто так учат загадкам: через это знание дитя приобщается в мудрости дедовой, к знанию об устройстве мира, к самому роду человеческому. А Гвидон мимо той науки прошел. Нельзя Елену винить – он, Салтан, сам перед нею виноват. У него было слишком мало времени, чтобы обдумать все эти чудеса, но сейчас Салтан ясно осознал: его сын, по виду скорее брат не более чем на год моложе, не совсем человек и к роду человеческому приобщен мало. Хоть и женатый. Да где его жена, царевна-лебедь? Уж она-то точно не человек!

– Батя, ну так что же это? – прервал его мысли Гвидон, жалобно взглянув своими синими глазами. – Если не зерно, так что?

– Звезды это, сынок. Звездочки небесные.

– Почему ж тогда – корабль? Нет там на небе корабля никакого, я сколько раз смотрел! А на зерно они похожи, это да.

– Нипочему, дружище. Просто запомни, как все запоминают… Кто знает ответ – тот свой, кто не знает – чужой, ему ходу нет.

– Куда – ходу нет?

– Никуда. Погоди, а заяц наш где?

Салтан вгляделся в лес впереди, но зайца не увидел. Солнце взошло и заливало лес лучами, в их сиянии живой клочок тумана растаял, как и предупреждала белая стражница.

– Да и к лешему его! – Салтан остановился. – Упарился я уже, за ним гоняючись.

Он расстегнул кафтан, вынул из-за пазухи платочек – Елена подарила в день новой встречи, – вытер лицо и шею. Гвидон встал рядом, тоже пытаясь отыскать глазами белого зайчика. Салтан покосился на сына: тот ничуть не упарился и не устал, его грудь дышала спокойно, лоб не вспотел.

– Куда же пойдем, батя?

– Прямо пойдем. Вон там видно, вроде лес расступается.

Уже не торопясь, они двинулись вперед и вскоре вышли на опушку. Перед ними расстилался широкий луг, вдали обрамленный зеленью кустов; он уходил вперед, сколько хватало глаз, и где-то у горизонта его пестрота сливалась с блеском реки. Трава радовала глаз цветочной россыпью: белая ромашка, розовый иван-чай, голубовато-лиловые колокольчики, синие васильки, буровато-желтая пижма и более светлого оттенка львиный зев с рыжими зубками… Вот было бы девице раздолье, подумалось Салтану, и представилась Елена – в девичьей косой, как он впервые ее увидел, летающая по этому лугу, собирающая в охапку всевозможные цветы.

– Пойдем, батя, – прервал его раздумья Гвидон. – До реки дойдем, хоть умоемся.

– И то правда. – Салтан снова вытер мокрый лоб. – Вон вроде и тропка.

Тропка была совсем слабой – будто кто-то один недавно прошел и примял траву. Они тронулись по ней и вскоре начали жалеть об оставленном позади прохладном сумраке леса. Солнце палило нещадно. Даже Гвидон расстегнул кафтан, а Салтан уже подумывал свой и вовсе снять. От бьющего в лицо света темнело в глазах, плавали цветные пятна. Осторожно ступая по траве, Салтан прикрыл глаза… и вдруг Гвидон схватил его за плечо.

В тот же самый миг царь ощутил волну жара – будто впереди открылось устье печи. Отскочил, натолкнулся на сына, открыл глаза.

Жар источало световое пятно, преграждавшее путь. Охнув, Салтан пригляделся: рыжим пламенным светом в воздухе были обозначены очертания огромного коня и не менее огромной девы на его спине, тоже сотканной из пламени. Но эта хоть была не одноглазой: два глаза, как и положено, сидели на лице и горели багровыми углями.

– Господь Вседержитель! – Салтан перекрестился.

Дева из пламени была вдвое крупнее девы из лесного тумана, и копье в ее руке вдвое длиннее. А на острие его горел белый пламень, такой горячий, что обжигал даже взгляд.

– Бог в помощь, девица! – крикнул Гвидон: раньше отца сообразил, как быть.

– И вааам… – неспешно проговорила девица, и от ее слов поднялась волна жара. – Куууда пуууть дееержите, доообры мооолодцы?

Она растягивала слова, но может, подумал Салтан, ему это только мерещится. Облик девы колебался в раскаленном воздухе, как язык пламени, и сам воздух дрожал от ее жара, искажая звуки.

– К Медоусе-Стражнице, – взяв себя в руки, ответил Салтан. – Пропусти нас, краса-девица. Надобно нам у нее совета спросить.

– Мооожет, пропущу, а мооожет, огнем спалюуу. – Пламень-дева угрожающе шевельнула концом копья, и Салтан ощутил жжение в груди, будто тот уже его коснулся. – Сперва испытаю, стоите ли вы помощи.

– Испытай.

– Вызвать бы вас на бой оружный, – Пламень-дева окинула их оценивающим жарким взором, – да куда вашим сабелькам против моего копья молненосного? Придется иначе…

– Загадывай нам загадки! – предложил Гвидон. – Мы все враз отгадаем!

«Уж я бы не был так уверен», – мельком отметил Салтан. Но драка с этим полуденным чудищем была бы и вовсе делом безнадежным.

Пот по лицу катился градом, он не успевал его утирать. Еленин платочек уже промок, хоть выжимай. Как нарочно вредная девка подстерегла их посреди луга – нет бы подальше, где ложилась на траву благодатная тень зарослей. Сесть бы на траве под те кусты, ощутить прохладу земли – тогда можно и загадки отгадывать. А то мозги свечным воском плавятся.

– Ну, слууушай. Что такое: красна, да не девка, хвостата, а не мышь?

– Это… белка! – опережая открывшего рот отца, крикнул Гвидон. – Белка моя, Милитриса… Кирбитьевна.

Пламень-дева засмеялась, посылая на людей новые волны жара. Салтан в изнеможении стянул кафтан, бросил на траву, расстегнул рубаху и провел влажным комком, в который превратился платочек, по груди.

– Она не девка, а красна, – перекрывая смех огненной великанши, продолжал Гвидон. – Хвост у нее – во! Песенки поет, орешки грызет, в хрустальном доме живет!

– Неверно! – сквозь смех выговорила дева.

– Верно! Ты врешь!

– Иной отгадки не знаете? – Пламень-дева опустила копье, устремляя наконечник на путников.

– Морковь это! – крикнул Салтан.

Пламень-дева подняла копье.

– Так не честно! – возмутился Гвидон. – К белке подходит! С чего она решила, что это морковь?

– Еще отгадывайте, – велела дева и насмешливо прищурилась: видно, этот разговор ее развеселил. – Что это: стоит дерево мохнато, в мохнатом-то гладко, а в гладком сладко?

Гвидон подумал и вытаращил глаза от пришедшей догадки.

– Ну, ты, девка… – пробормотал он. – Экая охальница…

– Не то, сынок, – ухмыльнувшись, негромко сказал ему Салтан. – Вот теперь думай про белку: отгадка верная с ней рядом живет.

– Кто с ней рядом живет? Она у себя в теремке хрустальном одна была, только караул стрелецкий рядом да дьяк Афанасий… Но это ж про девку и загадка!

– Нет. Орех это! – громко сказал Салтан, обращаясь к Пламень-деве. – Скорлупа в листочках, ядрышко гладкое и сладкое.

– Так не честно! – повторил обиженный Гвидон. – Совсем не похоже. А похоже на другое…

– Это просто надо знать, – сказал ему Салтан. – Запомни: это – про орех. А не что ты подумал.

– Еще отгадывайте! – Девка опять ухмыльнулась, по зубам ее пробежал огонь. – Дедушка Сидор гнет бабушку сидя; сидя негоже, дай-ка я лежа. Что такое?

– Да ты что, девка? – возмутился Гвидон. – Разве о таких делах посреди бела дня, во чистом поле говорят?

– Тише! – Салтан движением руки остановил его. – Это сон.

– Да уж какой там сон! Это только говорят, что сон, а на деле-то совсем наоборот! Тут уснешь…

– Ну, представь, тебе спать хочется, сидишь, носом клюешь, гнешься, но неудобно – а ляжешь, тут-то и станет хорошо.

– Но бабушка-то как же? Да и стара бабка для таких дел!

– Бабушка и есть сон. Так называется.

– Почему бабушкой называется сон? Он – не человек, его потрогать нельзя.

– Просто запомни… – подавляя вздох, повторил Салтан. – Так что, девица красная, пропустишь нас?

– Придется пропустить. – Пламень-дева, еще ухмыляясь, вздохнула. – Я бы еще с вами потешилась, да нельзя, выходит мое время. Не радуйтесь больно – со мной расставшись, сестру мою повстречаете, ой, не будете той встрече рады…

– Не пугай, – насупившись, ответил Гвидон: ему все казалось, что дева обманывает их с ответами.

– Теперь ты нам дай ответ: как ее имя? – спросил Салтан.

Дева задумалась, потом неуверенно протянула:

– Устиииинья?

– Нет.

– Еликонидаааа?

– Опять нет.

– Ну, может… Лукерья-Сторожу-Придверья-Хрусть-Хрусть-Спину-Переломлюсть.

– Вот теперь правда. Пора нам дальше, а ты дай провожатого до той твоей сестры.

– Дам. – Пламень-дева махнула копьем, с его наконечника сорвался огонек и заскакал по траве. – Ступайте.

Салтан поклонился ей – как-никак дух полуденного жара, смертельно опасный для неосторожных, – а когда разогнулся, девки на красном коне уже не было, перед ними расстилался знойный луг, по виду – бескрайний.

Глава 5

Еще довольно долго они шли через луг, но полдень миновал, жар заметно уменьшился, однако кафтан царь пока не надевал, только накинул на плечи. У речки они с Гвидоном напились свежей холодной воды, умылись и немного отдохнули в тени старых ив на камнях. Гвидон все еще дулся на Пламень-деву и ворчал: зачем, мол, такие срамные загадки загадывает, а потом соглашается на совсем другой ответ?

– Это такой род загадок, – пояснял Салтан. – У них у всех есть по два ответа. Детей малых учат давать простой ответ: про орех, сон и прочее такое. «У девушки-сиротки загорелось в середке» – это печь, «у одного молодца закапало с конца» – это рукомой, да и все. Дети малые таких загадок не боятся. А как подрастут, так начнут смекать, что есть другой ответ. Девки от таких загадок краснеют и сердятся, а парни молодые хохочут. Ты-то что сердишься, ты ж не девка?

– Так я им и не парень! Я, чай, женатый человек!

«Я тоже», – мысленно вздохнул Салтан и вдруг подумал: как муж, Гвидон-то опытнее его! Гвидон со своей женой-лебедью прожил с полгода, а он сам с Еленой – две недели после свадьбы и пару дней после новой встречи. Он к ней привыкнуть не успел; видит перед собой свое же от нее детище, а думает о ней почти как о невесте. Скорее бы уж конец всем этим чудесам, скорее бы им зажить в стольном граде Деметрии да народить побольше детишек – обычных, что будут расти день за днем, год за годом у отца на глазах, чтобы он хоть успел узнать их прежде, чем станут с него самого ростом…

– Пошли уж дальше, хватит отдыхать! – Дойдя до этой мысли, Салтан ощутил, что засиделись они тут.

Кустов по краям тропки делалось все больше, появились березовые перелески, и вот встала на краю луга новая чаща. Огонек от Пламень-девы заскочил туда и побежал по тропке – хорошо заметной извилистой полоске утоптанной лесной земли, серовато-бурой, обрамленной старыми елями. В сумраке жара окончательно отстала, царь надел кафтан. Огонек здесь было видно куда лучше, чем на жарком лугу. Они шли и шли; Салтан уже подумывал присесть и отдохнуть немного, но понимал, что терять времени не стоит, до наступления ночи надо бы куда-нибудь прийти. Куда? Кто она такая – Медоуса-Стражница? Салтан никогда не слышал этого имени, Гвидон и подавно.

Солнце наливным яблоком медленно катилось за верхушки елей, вот уже подмигивает красным сквозь гущу ветвей. Темнота выползала из глубины чащи, путалась в ногах. То и дело по кустам побегал шорох, качались еловые лапы, словно за ними кто-то прятался и перебегал, следуя за путниками. Застегнув кафтан, Салтан передвинул саблю так, чтобы удобнее было взять.

На повороте тропки огонечек вдруг подпрыгнул, рассыпался искрами, искры погасли. Отец и сын от неожиданности остановились, прислонившись друг у другу плечами и тревожно озираясь. В первые мгновения тьма навалилась и оглушила, но тут же пришло понимание, что и при огонечке они его одного и видели. Салтан глянул вверх – темно-синее, с лиловым отливом ясное небо было усыпано звездами. Только луны нет – новолуние.