Иринушке было семнадцать лет, когда на нее обратил внимание молодой черноглазый цыган Санко. Девичье сердце дрогнуло, затрепетало, расцвело пышным цветом первой любви. Цыганский табор стоял близ деревни несколько месяцев, и все это время Иринушка тайно бегала на встречи с Санко. Его дерзость, стать и пылкие речи вскружили голову молодой, глупой девчонке, и она, не задумываясь, отдала ему девичью честь. Да что там, Иринушка всю себя готова была отдать тогда возлюбленному. Только ему это было не нужно. Однажды на рассвете табор ушел, и Санко ушел вместе с ним, даже не попрощавшись с Иринушкой. Она горько плакала много дней, а потом, к своему горю, поняла, что беременна.

Девушка испугалась, она представила во всей красе свою дальнейшую участь: отец, наверняка, прогонит ее с позором из дома. С грудным ребенком на руках, голодная и холодная, она будет скитаться по деревне, точно бродяжка, отовсюду ее будут гнать палками и обзывать потаскухой. В конце концов, она умрет от нищеты со своим нагулянным ребенком на руках… Представив все это, Иринушка решила беременность свою скрывать от всех до последнего, а когда родится ребенок – избавиться от него. План казался ей довольно простым, и ей и вправду удавалось прятать растущий живот под свободными платьями, но когда начались роды, она прокляла все, корчась от боли в маленькой, темной избушке повитухи Пелагеи.

Вообще-то старуха последние годы уже не помогала роженицам, глаза ее плохо видели, а в руках почти не осталось силы. Но Иринушка пришла к ней со схватками, вся в слезах бросилась в ноги, и она не смогла отказать в помощи. Пелагея по старой памяти приняла роды, перерезала пуповину, обмыла и запеленала дитя. Но когда она узнала, что задумала сделать с ребенком молодая мамаша, то в сердцах сплюнула на пол и прогнала Иринушку прочь. Тогда-то она и сказала ей, что такой страшный грех так просто с рук не сойдет.

– Эта вина станет проклятием, оно навсегда повиснет над твоей неразумной головой! – так сказала старуха перед тем, как Иринушка покинула ее избу с новорожденным ребенком на руках.

У Иринушки не было сил с ней спорить, она только фыркнула в ответ и поплелась в сторону Зеленого озера…

И вот, спустя три года после свадьбы с Василием Иринушка уже была готова поверить в слова повитухи Пелагеи о проклятье. Ей, молодой и здоровой, все никак не удавалось понести от мужа. Косые взгляды свекрови ее смущали, а предположения родни о том, что она пустая, расстраивали до слез. Она боялась, что ее ненаглядный Васенька устанет ждать, бросит ее и слюбится с другой. Одиноких девок в деревне полно!

Но долгожданная беременность все изменила. В первый месяц Иринушка никак не могла поверить в то, что это, наконец, случилось – она то и дело задирала юбку и проверяла, нет ли промеж ног крови. А на второй месяц она, наконец, осмелела, рассказала о своем положении мужу и родне. С тех пор Иринушку оградили от тяжелой работы, берегли, сдували с нее пылинки. Всю беременность Иринушка высоко задирала голову от гордости, а когда пришла пора рожать, она позвала на помощь уже знакомую повитуху Пелагею.

– Зачем тебе эта старуха? Она уж руками не владеет! Ведра с водой от колодца едва носит, сил-то у нее совсем нет! Уронит еще младенчика нашего! Позовем Аглаю, она молодая еще, шустрая, – заругалась свекровь, когда Иринушка попросила ее сбегать за Пелагеей.

– Нет уж, маменька! – упрямо ответила Иринушка, – Я только с бабушкой Пелагеей рожать буду. Больше ни с кем!

Свекровь спорить не стала, привела в дом старуху Пелагею, а сама встала на пороге в растрепанных чувствах.

– Чего тут толпиться? Чай не на базаре! – проворчала Пелагея, выпроваживая за порог взволнованную женщину.

– Видишь, бабушка Пелагея, – улыбнувшись, сказала Иринушка, тяжело дыша между частыми схватками, – Никакого проклятия на мне нет. Зря ты меня только стращала.

Повитуха на это ничего не ответила, лишь взгляд ее стал темен и суров…

***

Иринушка назвала дочку Василисой, в честь мужа. Василий, узнав, что жена в его отсутствие родила, поспешно вернулся с ярмарки и, войдя в дом, первым делом взглянул на дитя, запелёнанное и спящее на лавке.

– Девочка у нас. Дочка, – ласково проговорила Иринушка.

Василий непристойно выругался и сплюнул в сторону.

– Эх, и вправду девка народилась! Я до последнего думал, что брешут люди! Сына ждал! Так ждал!

Иринушка, не ожидав от мужа таких чувств, замерла на месте, открыв рот от изумления.

– Так и девочка – хорошо, Васенька! Помощницей мне будет! – наконец, проговорила она.

Взяв проснувшуюся дочку на руки, Иринушка оголила грудь и прижала к ней маленькую головку, покрытую еле заметным светлым пушком. Василий махнул на них рукой, скорчил недовольное лицо и вышел из избы, хлопнув дверью.

– Васенька, стой! Куда же ты? – крикнула ему вслед расстроенная Иринушка, но это его не остановило.

Спустя несколько дней Василий вернулся домой: грязный, хмельной, он едва стоял на ногах. Иринушка испуганно ахнула, увидев мужа в таком состоянии, подбежала,взяла под руку и помогла переступить порог. Василий рухнул на пол у двери и пробормотал:

– Ладно, женка. Дочь, так дочь. Обратно ведь не запихнешь ее!

Мужчина пьяно захихикал, потом уронил голову на пол и тут же захрапел. Иринушка сморщилась, кое-как стянула с пьяного мужа грязную, рваную одежду, прикрыла его, спящего, одеялом, и всю ночь проплакала от облегчения и счастья. Утром Василий проснулся, взял крошечную дочку на руки и принялся качать ее. Больше он ни разу ничем не попрекнул Иринушку.

***

Жизнь молодой семьи наладилась, неспешно потекла вперед, как текут в туманные дали реки. И все бы ничего, да только маленькая Василиса была уж больно слабой и болезненной. Стоило сквозняку дунуть, она принималась кашлять и чихать. Иринушка старалась уберечь дочку от всего, осенью и зимой она почти не выпускала ее на улицу, кутала в теплые платки да сажала на теплую печь. Других детей у них с Василием не народилось, поэтому вся материнская забота досталась одной-единственной дочке.

Василиса почти все время сидела на печи, точно воробушек, смотрела на мать большими голубыми глазами. Личико ее было бледным и печальным.

– Ничего, Василиска, не вечно тебе на печи сидеть! Подрастешь, окрепнешь, и будешь с деревенскими пострелятами по лугам да пригоркам бегать, в лапту, в салки играть.

Когда девочке исполнилось пять лет, Василий не выдержал и строго сказал жене:

– А ну, Иринушка, хватит уже девку нашу на печи мурыжить! Она у тебя дома скоро зачахнет – людей-то только из окошка видает! Ей гулять, бегать надо, а не под твоими шалями да одеялами сидеть!

Василиса, услышав слова отца, вся встрепенулась, ожила, глаза ее загорелись яркими огоньками. Но взглянув на мать, она снова поникла. Иринушка покачала головой, нахмурилась.

– А поди как заболеет? Нет уж! Пусть дома сидит! Здоровее будет! – строго ответила она.

– Да что ты над ней, как курица над яйцом кудахчешь? Отпусти девку погулять! – не унимался Василий.

Но Иринушка была непреклонна. Уперев руки в боки, она топнула ногой и погрозила дочери пальцем.

– Не слушай отца, Василиска, – наказала она. – Сам бы хоть раз у твоей постели посидел во время болезни, не хорохорился бы так!

Девочка ничего не ответила, отвернулась, опустила светловолосую голову низко-низко. Из больших голубых глаз капнули на шерстяную шаль две прозрачные слезинки.

Через несколько дней, когда Иринушка с утра ушла на сенокос, Василий подошел к печи и шепнул дочери:

– А ну, Василиска, слазь-ка давай на пол!

Девочка удивленно взглянула на него и покачала головой.

– Маменька не велела с печи слезать, вот и обед у меня тут, в узелке завязан.

Василий взглянул на кувшин сливок, обмотанный старым тряпьем и поморщился.

– Там, на лугу, сурепка наросла, ребята, наверное, уж до отвала наелись, а ты ее в жизни не пробовала! Знаешь, какая вкусная?

Василий подмигнул дочери, протянул ей руку.

Василиса раздумывала несколько мгновений, тревожно поглядывая то на отца, то на дверь, будто боялась, что сейчас войдет мать и снова расстроит их планы. Но никто не пришел, тогда девочка скинула с себя шаль и несмело протянула руку отцу. Тот помог ей спуститься с печи, пригладил рукой растрепавшиеся волосы и распахнул дверь. Василисе в нос ударил ароматный летний воздух, пахнущий цветами и свежим навозом, – он был теплый, сладостный, манящий. Девочка замерла на пороге, не смея шагнуть на крыльцо.

– Ну, чего встала, как вкопанная? Чего глазищи вытаращила? Иди гуляй, пока матери нет! Бегай, дочь, с ребятами досыта, а к вечеру домой возвращайся.

Девочка широко улыбнулась отцу и выбежала на улицу. Голые пятки колола сухая земля, высокая трава щекотала колени, и эти ощущения были такими удивительными и приятными, что Василиса округлила глаза от удивления, рассмеялась от переполняющего все нутро счастья. Косы ее растрепались от ветра, бледное лицо согрелось от солнечных лучей. Маленькая, худая девочка прыгала по высокой траве, и не было никого счастливее ее в ту минуту.

Деревенские ребята, увидев Василису, насторожились и неохотно приняли ее в свой круг. Они знали, что мать ее гулять не отпускает и звали ее между собой “запечницей”. Василиса не знала ни ребячьих игр, ни их правил, удивлялась всему. Дружить с ней было неинтересно, поэтому до самого вечера девочка бегала за ребятами, точно хвостик, пытаясь хоть чем-то им угодить. Мальчишки вскоре принялись дразнить ее, а девочки, сбившись в кучку, хихикали над ее странными повадками, даже придумали потешку:

– Запечница, запечница,

Ищи к печи лестницу

Полезай повыше,

Только не на крышу!

Василиса терпеливо сносила насмешки, не зная, чем угодить своим новым друзьям. Когда над краем деревни повисло оранжевое солнце, и закатные лучи окрасили облака в нежно-розовый цвет, детвора притихла. Парни и девчонки разожгли костер, расселись полукругом вокруг него и заговорили тише, будто боялись, что кто-нибудь подслушает их разговоры.

– Эх, сейчас бы печеной картошки! – вздохнул рыжий вихрастый паренёк, – Так жрать хочется, аж живот сводит!

– А я бы лучше ржаных сухарей поела! – пискнула черноволосая, чумазая девчонка с ободранными коленями.

Ребята вдруг дружно повернули головы к Василисе.

– Запечница, может принесешь нам пожрать? Тогда мы больше не будем над тобой смеяться. И во все игры тебя будем брать! – лукаво прищурясь, сказал самый старший парень.

Василиса покраснела от пристальных взглядов, встала и, вжав голову в плечи, тихо проговорила:

– Мне уже домой пора. Побегу я, пока маменька с покоса не вернулась!

Она развернулась и уже хотела бежать к дому, но тут та же самая черноволосая девчонка громко окликнула ее.

– Эй, Василиска! Стой! Не надо нам никакой еды! Мы сейчас в лес пойдем. Хочешь с нами? Там в сумерках красноцвет распускается. Если сорвать цветок, он исполнит любое желание.

Ребята захихикали, а Василиса,поверив, округлила от удивления глаза и открыла рот.

– Вечереет уже! Вдруг заблудимся? – несмело сказала она.

– Не боись, запечница, мы все леса наизусть знаем!

Черноволосая девчонка окинула озорным взглядом странно притихших ребят и подмигнула им.

– Ну что, пойдешь? Или, может, у тебя заветного желания нету? Смотри, посадит тебя мамка снова на печь, жалеть будешь!

Она протянула Василисе руку, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Василиса закусила губу. Предложение было заманчивое. Заветное желание у нее было. Она каждый день мечтала о том, чтобы маменька перестала так трястись над ней и выпустила с печи.

«А вдруг и вправду сбудется?» – подумала Василиса про себя и тут же протянула свою тощую костлявую ручонку новой подруге.

Большой, шумной толпой ребята бросились бежать к темнеющему лесу, от которого по траве во все стороны полз туман.

– Знаешь, что в этом лесу есть проклятое Зеленое озеро? Это от него туман по земле ползет, – сказал один из мальчишек жутким голосом.