За меня всегда заступался брат, и поначалу я принимала это как должное, а потом жаловаться перестала – уж слишком решительно Макс действовал. Профдеформация давила и год за годом меняла его. Мой брат политик и крайне сложный человек.

Когда появился Тимур, он тоже берег, что подкупало. Наверное, излишне. Позже мы с Кирой осознали, что Тим заступался только перед своей же родней, а я ощущала себя благодарной всегда. Вряд ли так и должно быть.

Больше никому подобного не позволяла. Сама взрослая девочка, и сама умею решать собственные проблемы. Никто, кроме Саши, не знает, что мой брат работает в Думе, да и с ним мы обсуждали Максима всего один раз, вскользь, когда проекту нужна была помощь.

И тем не менее утром я растерялась, а Смолин – поддержал. Надо поблагодарить. Я напрягаюсь изо всех сил и произношу:

– Спасибо, что заступились, но не стоило, правда. Я бы сама разобралась. Излишнее геройство нам ни к чему, в первую очередь нужно приступить к работе, пока нас не закрыли. И давайте, не откладывая в долгий ящик, поднимем вопрос с моим окладом. Там какая-то вопиющая ошибка.

Фух. Вышло немного резче и холоднее, чем планировалось. Приподнимаю брови в ожидании ответа.

Смолин открывает документ на ноутбуке, смотрит. Я готова к его растерянности и извинениям, но вместо этого он проговаривает с улыбкой:

– Да нет, все верно.

Сужаю глаза. Вот, значит, как?

Барабаню пальцами по его столу, Платон подмечает и самодовольно скалится. В кабинете нас только двое, и это немного действует на нервы.

– Вы вытащили меня из чулана, чтобы заморить голодом? Такой был план?

– Потратьте деньги с умом. Купите вместо кексов гречки и колбасы.

– Платон Игоревич, я даже не знаю, как реагировать на такие суммы. Это очередное оскорбление?

– Элина Станиславовна, что поделать, если вы самый бесполезный сотрудник в команде. – Он поднимается и теперь смотрит сверху вниз. – Вернее, пока от вас вреда в разы больше, чем пользы.

Обиделся из-за смет.

– Я не сделала ничего плохого. Вы обязаны советоваться с нами и утверждать расходы. Если что-то уже приобрели, а мы забраковали – это не моя вина. Это вы поспешили.

– А я разве утверждаю обратное?

Вообще-то я тебя утром защищала.

Смолин продолжает:

– Рыбаков ведет себя как придурок, но с учетом ваших рекомендаций мы снова не влезаем в бюджет. Совсем. И я скорее сокращу эколога, чем химика или инженера. А вы как поступили бы на моем месте?

– Я могу взять фикус? Ему будет лучше у окна.

Чуть ошарашенный из-за смены темы, Смолин прослеживает за моим взглядом и пялится на растение. Пожимает плечами и кивает. Я пытаюсь поднять горшок, но тот тяжелый, зараза. Тогда Платон перетаскивает фикус к моему столу сам. В груди отчего-то давит, и это ощущение мне не нравится. Намочив в туалете тряпку, протираю чуть запылившиеся листочки.

Я не сделала ничего плохого. Это его ошибка, не моя. Я всего лишь выполняла свою работу. У нас общий грант.

Убеждаю саму себя, вот только на душе все равно тоскливо. И это злит! Я раздражаюсь на Смолина сильнее, постепенно впадая в бешенство, будто это он пытался запереть меня в чулане. Чувства неприятные. Хочется от них избавиться.

Команда возвращается с обеда, Дарина приносит мне пирожок. Но не успеваю я откусить кусочек, как дверь вновь открывается. На пороге стоит неизвестная женщина. Невысокая, чуть полная, но очень красивая. Лет пятидесяти на вид.

– Добрый день! – говорит она. – А Платон здесь?

Я сижу напротив двери, поэтому обращается она ко мне. Киваю и указываю в сторону босса.

– Людмила Михайловна, здравствуйте! – восклицает Дарина.

Остальные повторяют весело.

Только Платон будто не радуется. Он поспешно встает и обеспокоенно спрашивает:

– Мама, что-то случилось?

Глава 13

Платон

– Случилось хорошее настроение! – сообщает мама радостно. – Я проснулась пораньше и кое-что тебе привезла. – Она показывает пакет.

Выдыхаю, но не расслабляюсь. Сканирую ее внимательно, пытаясь найти следы похмелья.

Неделька выдалась та еще. В среду я нашел в одном из маминых кухонных шкафов склад пустых бутылок, в четверг – ее саму в невменяемом состоянии. В пятницу мы с Егором отвезли мать к наркологу. В субботу она дала слово, что больше не повторится.

Быстро подхожу и принюхиваюсь – ощущаю лишь духи. Мама обнимает и звонко клюет в щеку.

– Надо было написать, я бы заехал вечером.

– Здесь твой любимый суп и куриные ножки, – шепчет она громко. – Сходи поешь нормально, а то стал как Кощей, кожа да гости. Посмотри на меня. Платон, не закатывай глаза. Щечки впали, штаны висят на одном ремне.

Мама задирает мне свитер, я тут же опускаю спокойно. Это уже последствия приема лекарств. Она не всегда осознает, что можно говорить вслух при коллегах, а что – вообще никогда не следовало бы.

Любой раллист подтвердит: до восьмидесяти процентов поворотов на трассе происходят вслепую. Вот только во время ралли находишься в боевой машине, со штурманом и стенограммой. В жизни же никто заранее даже не пытается предупредить, что тебя ждет.

«Щечки», – врезается в спину едва слышное слово.

Каменею. Черт.

Московскую красотулю, а она именно красотуля, за неделю я разглядел от и до. Читать с горем пополам начинаю, поэтому оборачиваюсь, уже зная, что увижу – злорадство. То самое не девчачье чувство, делающее кукольное личико отталкивающим.

Элина шею вытянула, уши-локаторы только что не шевелятся, впитывая звуки.

– Спасибо, – принимаю позвякивающий пакет. – Пойдем провожу. Ребята заняты, не будем мешать.

Мама шепчет:

– Поставь в холодильник, а то испортится. Я соус сделала, со сметанкой, тот самый. Помнишь, ты еще хвалил у тети Светы… и добавки просил.

– Да, поставлю, идем.

– Прямо сейчас поставь, чтобы я видела. Ой, а может, поешь? Горяченькое. Ты обедал вообще? Я так торопилась, чтобы успеть, но позвонила тетя Женя, и я на час выпала, как обычно. У вас же есть столовая?

Качаю головой.

Мама смотрит через меня и сообщает уже Москве:

– Так и знала. Совсем не следит за питанием.

Оглядываюсь и замечаю, как девица расплывается в такой широкой и счастливой улыбке, что понимаю мгновенно: это конец. Краш неизбежен. Глаза, которые можно было бы назвать красивыми, вспыхивают мстительным удовольствием.

– Да, Платон Игоревич питается как попало, – заполняет комнату змеиное шипение, – обеды пропускает только так. Одни булки в рационе. – Москва кивает на комод, куда лично приперла маффины.

Мама меняется в лице:

– Тебе нельзя глютен в таких количествах, Платош, с ума сошел? Он у тебя не усваивается.

По кабинету проносятся смешки, но это вообще ерунда по сравнению с лживым сочувствием на лице Одинцовой.

Этого она не забудет никогда. И меня мгновенно швыряет во фрустрацию. Злость и бессилие веревками крутят грудную клетку, давят.

Машинально бросаю быстрый взгляд в сторону Элины, дабы оценить масштаб ущерба, и одновременно пытаюсь побороть озноб. Тело вспыхивает, словно от стыда, хотя именно стыд я никогда не ощущаю. Люди ошибаются – это нормально, моя мама борется с зависимостью, и я ею горжусь.

Фрустрация усиливается, когда Москва отвечает:

– Вот оно что, буду знать. Руководителя проекта нужно беречь, он у нас один такой замечательный.

– Мам, ты уже много сказала, пойдем-ка выпьем кофе, – очухиваюсь и возвращаю ситуацию под свой контроль.

Но поздно. Меня похвалили, и это тот камень, о который мы спотыкаемся всю мою жизнь.

– А вы знаете, да. Когда Платон еще в первом классе учился, его учительница Ева Сергеевна, прекрасная женщина, говорила много раз. Не при всех, разумеется… – Мама понижает голос и продолжает заговорщически: – Бывало, после собрания отведет в сторонку и рассказывает, что Платоша такой один и что у него большое будущее. Двадцать лет стажа – и первый ребенок, настолько уникальный. Чудо.

Элина кивает с таким усердным пониманием, что из фрустрации меня закидывает в океан ледяного смирения.

Планы свои и грязные фантазии о ножках под розовой юбкой закапываю, фигурально выражаясь, на глубину земного ядра, чтобы расплавились к чертям собачьим. Что хотел – больше не имеет значения.

Проехали.

Просто принимаю к сведению – здесь все. Ничего не светит. Ни губ пухлых, ни смеха искреннего, ни малейшего шанса на секс.

На повороте сорвался с трассы – и вдребезги. После столь широкой рекламной кампании от матери, залезть под юбку к девчонке нереально. Какое там под юбку, уважение придется с нуля взращивать. Пилот я опытный, давно в курсе: после такого краша в гонку не возвращаются.

Быстро сглаживаю:

– Она это говорила всем родителям.

– Неправда! Не слушайте его, Платон особенный. Вы знали, что он дважды перепрыгивал через класс? Уникум, говорю же.

– Обычно я рассказываю о таком при первом знакомстве, а тут, мам, что-то не успел.

Осекшись, она закрывает рот рукой. И я жалею, что сорвался.

– Не знала, но догадывалась, – как ни в чем не бывало издевается Москва.

И даже сейчас она мне интересна, даже когда уже стало поздно. Дурной знак.

– Я Элина, работаю в команде Платона Игоревича.

– Людмила Михайловна. Так это вас прислали в помощь? О, поняла, Платон много о вас рассказывал.

Закрываю глаза. Пиз-дец.

– Да неужели? – ахает якобы заинтригованная Элина. Протягивает руку, которую мама охотно пожимает. – Интересно, что же? Вы меня смутили. Не думала, что Платон Игоревич меня обсуждает. Да еще и с мамой!

Мама пытается присесть и продолжить приятную беседу. Тогда говорю чуть резче:

– Мне нужно работать.

Возникает необъяснимое раздражение, сродни тому, когда я увидел Москву в кладовке.

Собирался сегодня после работы предложить посмотреть пару вариантов машины для нее, съездили бы вместе. Элина просила Егора, но он занят. Я отобрал несколько, они в закладках.

По плану было поболтать, познакомиться ближе.

– Он со мной все обсуждает, – хвастается мама, обернувшись на полпути к выходу. – Вообще, у меня есть теория, почему Платон родился одаренным. Во время беременности я сидела на кое-какой диете. А почему фикус стоит здесь? – вдруг спрашивает она и снова останавливается.

– Это ваш? – подскакивает Элина. – На столе Платона Игоревича он совсем не получал света, я взяла его к себе, ближе к подоконнику.

Мама оценивает количество света, падающего на мой стол, и, видимо, собирается это прокомментировать, но мне все же удается вывести ее из кабинета в коридор.

– Я вырастила фикус для тебя, чтобы ты дышал кислородом и твои глаза отдыхали. А не для непонятной девицы. Платон, я читала статью о том, что происходит с глазами, когда они часами без отдыха…

– Я заберу фикус, хорошо. Пойдем. Расскажи лучше, ты созванивалась с врачом? Тебе поменяли таблетки?

– Дозировку. Ой… – Она испуганно прикрывает рот ладонью: – Я наговорила лишнего? Тебе за меня стыдно?

Раздражение смывает уже настоящим стыдом. Маме непросто, и она борется. Она молодец.

Что подумает Москва – пофиг. Просто пофиг. Не имеет значения. Она вообще скоро уберется отсюда. Платить больше я не могу при всем желании, денег нет вообще, а на столь жалкие гроши ей физически не выжить.

– Нисколько. Я потому и спросил, что будто нет побочек.

Мама кивает:

– Мне спокойно на них. Легко-легко, хочется общаться, дружить. Наверное, это перебор. Не со всеми нужно дружить.

Мы заходим в лифт, спускаемся вниз. Она вздыхает, и я тепло ее приобнимаю. Мама улыбается:

– Так-то лучше. Заедешь сегодня?

– Пока не знаю. Еду ведь ты привезла, повода нет, – шучу.

– Заберу сейчас обратно.

Я усмехаюсь.

– Ты помнишь, что никакого алкоголя? Нельзя мешать с таблетками. Даже глоток вина.

Она качает головой.

– Давай не будем меняться местами, в нашей команде я мать, а ты сын. Не наоборот. И ничто в мире этого не изменит.