Давно уже у Сталина не было чувства, что его нагло обманывают. Стремятся урвать что-то ради себя – это он понимал. Пытаются подставить другого – тоже не ново. Но вот цинично врут, творя за спиной все что заблагорассудится – такого в последнее время не было. Так он думал. Но если Огнев прав… А ведь какие отчеты ему Менжинский приносит! Их почитать, так враги народа только и ждут, когда ты ослабишь хватку. Зато он – борется с ними аки лев. И Сталин верил. Свежо еще было в памяти недавнее предательство собственного секретаря, да переход в оппозицию старого товарища. Да и как не поверить, когда сам еще до гражданской войны пользовался любой возможностью, чтобы сковырнуть проклятую дворянскую власть!

И вот – ему в лицо говорят, что ближайшие соратники и подчиненные настолько старательно ищут заговоры и борются с саботажем, что в своем рвении перешли все границы, даже банальной логики. Нет, Сталин помнил «шахтинское дело». Тогда пришлось воспользоваться такими методами, чтобы выпнуть иностранцев из советской промышленности. Свою миссию они выполнили, а уходить «по-хорошему» не хотели. Но это была разовая акция!

Нет, не зря он мальчишку к себе приблизил. Именно ведь для такого он и «поднимал» Огнева, ограждая его от других партийцев. Чтобы он в лицо не боялся сказать, какие проблемы есть в стране. Для того и в ЦКК протащил. Правда парень что-то не спешит проверять членов партии. Но ведь и повода у него не было? А вот если подтолкнуть…

– Посмотрим, что он там в ОГПУ найдет, – решил Иосиф Виссарионович. – Если покажет себя и шею не свернет, тогда можно и напомнить ему, что не просто так он удостоверение члена контрольной комиссии носит.

Придя к такому выводу, генеральный секретарь выбил прогоревший табак из трубки и продолжил разбирать накопившиеся отчеты. Руку на пульсе следует держать постоянно!

Глава 2

Октябрь 1930 года

– Сереж, – крикнула мама из коридора, пока я умывался. – Тут к тебе пришли!

– Я сейчас!

Быстро ополаскиваю голову и тут же вытираю ее полотенцем. Нормально помоюсь позже, когда Семен Игоревич общедомовую котельную раскочегарит. Тогда уж и в трубах вода горячая будет, но лишь вечером. Вот так, с полотенцем в руках, я и встретился с Катей. Именно она пришла к нам этим ранним утром.

– Сереж, – тихим голосом начала девушка. – Мы можем поговорить?

После разговора со Сталиным я сам хотел с ней встретиться, поэтому молча кивнул. Она облегченно выдохнула и стала разуваться. Родители о чем-то разговаривали на кухне, а я пригласил Катю к себе в комнату. Та зашла и растерянно огляделась. После чего аккуратно присела на край моей кровати.

– Сережа… я хотела извиниться…

Я вздохнул, чувствуя себя сволочью. «Ошибаться – можно, врать – нельзя», гремело в моей голове. Так я сказал товарищу Сталину. И раз уж я настаивал на применении этой формулировки, нужно и самому соответствовать.

– Я тоже хочу… извиниться, – выдавил я из себя.

Признавать ошибки тяжело. Признаваться во лжи – еще сложнее. Но если уж я что-то решал, то потом всегда шло действие.

– Кать, – начал я, – я тебе соврал.

Девушка удивленно посмотрела на меня.

– У меня с Женей… было, – вот все и сказано. – У нас не было любви. Да и сейчас нет. Но я чувствую свою вину, что тогда соврал тебе.

– Часто? – тихо спросила девушка.

– Пару раз. Скажу лишь, что когда я начал за тобой ухаживать, эти отношения прекратились. Остались чисто деловые, тут я тебе не врал.

– Почему ты соврал? – прошептала Катя.

– Боялся, что ты начнешь меня обвинять. Начнешь высказывать мне претензии.

– А сейчас не боишься? – подняла она свой взгляд.

– Не боюсь. У нас все равно теперь ничего не будет.

– Почему?! – вскинулась девушка. – Я могу простить!..

– Что? – перебил я ее, хмыкнув. – Я тебе не изменял. Так что ты собралась прощать?

– Ложь, – чуть подумав, сказала Катя.

Я помолчал.

– Может и простишь. Вот только – скажи честно, ты и правда ЗНАЛА о том, что было между мной и Женей?

– Нет.

Короткий ответ, но как много он мне сказал.

– Вот поэтому у нас и не может быть будущего, – девушка с удивлением посмотрела на меня. – Ты попыталась меня обмануть. Попыталась манипулировать мной и играть на наших отношениях. Для меня это не приемлемо. Поэтому Кать, давай останемся друзьями.

Глаза Кати покраснели. Она с трудом сдерживала слезы. Но для меня все было кончено. Да, я был неправ, когда соврал ей. Но девушка, способная на манипуляции, мне точно не нужна.

– Я… больше не буду так поступать, – прошептала она, еле сдерживая слезы. – Обещаю!

– Может быть. Но я не хочу жить, постоянно думая, что ты СПОСОБНА на это.

Катя ничего не ответила. Лишь посидела еще минуту и ушла. Больше она ко мне не приходила.

Работу по перевозкам я был вынужден передать Жене. Просто так получилось, что Попейчук прислал своего человека как раз в тот день, когда я собирался заняться этим поручением товарища Сталина. Он-то с меня его не снимал. Раз сказано – довести до конца, кровь из носу должен это сделать! А тут наложилось – и звонок от Попейчука, и мое желание разобраться в этом вопросе – насколько Поликарпов был прав или сгущал краски, и почти ежедневные напоминания Васюриной, что ей нужно «дело». Благо ничего сложного там не было. Прийти, объяснить, как нужно проводить загрузку товара в ящики и заполнять сопроводительный документ. Ну и о пломбах не забыть. После чего проверить – в каком виде дошел продукт. Все это я смог Жене и по телефону объяснить. А через час после этого разговора за мной прибыли.

– Агент первого разряда, Лагушкин, – представился молодой парень лет двадцати пяти. Рыжий, конопатый, ладони как лопаты. Про такого веришь – мог «дедушку убить», чисто одним ударом кулака по голове. – Мне сказано, вы приставлены наблюдателем.

– Все верно, – кивнул я, мысленно поморщившись.

Ну вот, моя деятельность ни для кого не секрет. Наверное, ничего противозаконного я не увижу. Может, это и к лучшему?

– И еще вот, сказано – передать, – протянул он мне какие-то корочки.

Я с удивлением взял протянутый документ и прочитал его. «Сотрудник особых поручений» – было вписано в графе должность и моя фамилия. Следом Лагушкин протянул мне бумагу, в которой было написано о присвоении мне временно полномочий сотрудника ОГПУ, но с прямым подчинением товарищу Сталину. Из-под юрисдикции главы ОГПУ меня эта бумажка вывела, при этом наделив правом вникать в дела структуры. Вообще отлично!

Только после этого мы спустились вниз и сели в автомобиль. Машина была рассчитана на четыре человека, и в ней нас ждал водитель. Меня усадили на переднее сидение, а сам Лагушкин уселся сзади. Думаю, подозреваемый, на чье задержание мы едем, сядет рядом с ним.

Так и получилось. Проехав полгорода, мы остановились около трехэтажного дома, бывшего доходника, и я вместе с агентом поднялся на второй этаж. Парень уверенно забарабанил в дверь, сверившись с бумажкой, которая лежала в его нагрудном кармане.

– Кто там? – раздался испуганный детский голосок.

– Откройте, ОГПУ! – напористо сказал Лагушкин.

С той стороны ойкнули, и я услышал топот детских ног. Через пару минут дверь открылась и на нас посмотрела испуганная женщина лет сорока.

– Смолин Петр Фомич здесь проживает? – не дай ей и рта раскрыть Лагушкин.

– З-здесь, – запнувшись, кивнула женщина.

– Где он?

– Так… на работе, – со страхом в голосе прошептала она.

Лагушкин видимо ей не поверил и уверенно зашел в квартиру, отодвинув женщину плечом. За ней стоял мальчик лет семи, в глазах испуг, судорожно мнет в руках какой-то листок. Присмотревшись, я понял, что когда-то это был «самолетик».

Смолин нашелся в квартире. Прятался в шкафу. Лагушкин нашел его, бесцеремонно обшаривая весь дом, а когда нашел – вытащил и заломил ему руки за спину.

– Вы задержаны, – заявил он ему и потянул на выход.

– За что? – только и сумел пропищать от боли в конечностях мужчина.

На фоне ОГПУшника он сам выглядел ребенком – не высокого роста, даже ниже меня, интеллигентное лицо, впалая грудь.

– За распространение контрреволюционных идей, – веско заявил Лагушкин и, больше не слушая мужика, потащил его на выход.

Я пока не вмешивался, лишь молча записал себе в чистую тетрадь, что никакого документа, где было бы написано – по какой статье и на каком основании проведено задержание, у сотрудника ОГПУ не было. Или было, но он ее не предъявил, несмотря на просьбу задержанного.

Приехали мы в Бутырскую тюрьму. На всем пути Смолин трясся от страха. Его колотила нервная дрожь, а взгляд метался от Лагушкина ко мне, а после на водителя. Он даже попытался заговорить со мной, но получил тычок от агента в бок и больше попыток начать диалог не делал.

В тюрьме мы дошли до кабинета, на котором висела табличка «Уполномоченный Егоров С. С.» Постучавшись, Лагушкин получил разрешение на вход, и буквально втолкнул задержанного внутрь.

Потом зашел сам и лишь за ним внутрь попал я.

Уполномоченный, мужчина лет тридцати, блондин, довольно крепко сложен, посмотрел на меня удивленно. Его взгляд меня порадовал – значит не «постанова» сейчас будет, а я увижу, как реально работают в ОГПУ.

– Распоряжение товарища Попейчука, – ответил на немое удивление Егорова Лагушкин, после чего отошел к двери, перегородив выход, и замер как статуя.

Я прошел к окну и встал к нему спиной, достав свою тетрадь. Кроме стула, на котором сидел сам уполномоченный, и одного табурета для задержанного, больше мест для сидения не было.

Хмыкнув, Егоров указал Смолину на табурет.

– Садитесь, гражданин.

О как! Интересное обращение. Смотрим дальше. Смолин на гнущихся ногах дошел до табурета, как-то беспомощно оглянулся в поисках поддержки и все же сел.

– Итак, Смолин Петр Фомич? – открыв взятую с угла стола папку, уточнил уполномоченный.

– Д-д-да, – испуганный кивок. – Эт-то я.

– Вы работали бухгалтером на заводе «Моторист», занимающегося выпуском моторов для автомобильной промышленности, так?

– П-почему работал? – затрясся мужик.

Егоров молча ждал, пока тот ответит на вопрос.

– Н-ну, я там работаю, да, – под томительным молчанием следователя, кивнул Смолин.

– Когда и как вы вступили в сговор с гражданином Лопухиным?

– К-как-кой сговор? – дал петуха мужик.

– По созданию новой партии, – как само собой разумеющееся заявил Егоров. – Промышленная партия. Вот тут у меня и ваш устав есть, – потряс листком, извлеченным из папки, мужчина. – Ваш бывший директор, гражданин Лопухин, во всем сознался. Про создание новой партии, которая должна была очернять идеи коммунизма и роль руководящей партии в этом деле. Вы собирались набрать сторонников из числа рабочих, пообещав им улучшение труда, которое и так обязаны были делать, а после – через профсоюз подбить их на бунт. На лицо контрреволюционная деятельность. Скажете, не было такого?

– Не было! – вскинулся мужик. – Чем хотите клянусь, никогда ничего такого не делал и даже не слышал!

Лагушкин возле двери нахмурился и сделал шаг в сторону Смолина, бросив взгляд на следователя. Тот отрицательно покачал головой, и парень вернулся обратно. Ну точно цербер какой!

– Если это так, почему же гражданин Лопухин пишет иное?

– Но Геннадий Степанович не мог ничего такого написать. Этого просто не было, – затрясся еще сильнее мужик.

– А вы почитайте, – достал очередной листок из папки следователь и протянул его Смолину.

Тот взял листок и вчитался. Через пару минут он поднял затравленный взгляд на Егорова.

– Это почерк Геннадия Степановича. Но это ложь! Я не знаю, почему он это написал. Но не было такого!

– А что было?