В центре роскошного арт-парка Иньотим в бразильском городе Брумадинью, где скульптуры и павильоны разбросаны среди пышной тропической природы, обнаруживается, кажется, участок его посткатастрофического будущего – мертвенная, пыльная бетонная площадка, на которой собраны строения, напоминающие опустевшие авангардные выставочные павильоны в миниатюре. На самом деле это модернистские автобусные остановки, которые Доминик Гонсалес-Ферстер собирала по всей Бразилии для инсталляции «Пустынный парк» (Desert Park, 2010). И некоторые из них поразительно напоминают советские остановки, которые фотографировал Кристофер Хервиг. И к ним точно так же никогда больше не подойдут автобусы, чтобы эвакуировать выживших из этой бетонной пустыни.

Еще один французский художник, работающий с хонтологическими аспектами модернистской архитектуры, – это Николя Мулен (Nicolas Moulin, р. 1970). Сам он говорит, что архитектурными утопиями он заинтересовался через научную фантастику, его в равной степени впечатляют и проекты русского конструктивизма, и декорации «Бегущего по лезвию» Ридли Скотта. Но сегодня сама перспектива будущего оказалась утраченной. Вместо «утопии», мира вне конкретного места, Николя Мулен предлагает «ухронию» – мир вне времени, в котором разрушенное прошлое смешано с так и не построенным будущим.

Мулен занимается фотографией, снимает фильмы, создает образы при помощи компьютерной графики. В 1990-е он переезжает из Парижа в Берлин, куда его влечет неприкаянная и свободная после падения берлинской стены атмосфера города, а также любовь к электронной музыке, центром которой тогда была столица Германии. Художник даже создает свой музыкальный лейбл, название которого, Grautag, «серое утро», созвучно «краутроку», направлению экспериментальной рок-музыки, сложившейся в ФРГ эпохи холодной войны. Николя Мулен делал великолепные обложки для релизов этого лейбла – черно-белые, окутанные вечным туманом, разрушающиеся или недостроенные образцы «соцмодернизма» из параллельной реальности. Создается впечатление, что на этом лейбле музыка подбиралась к обложкам, а не наоборот.

Существует ли «архитектура зла», изначально задуманная как непригодное для жизни пространство, или же все эти жуткие ландшафты – всего лишь результат ошибки, и эти обреченные оставаться необжитыми и недостроенными уродливые здания нужно пожалеть? Среди постоянных «героев» проектов Николя Мулена 2000-х годов есть, например, гигантская пирамида недостроенного в то время отеля в Северной Корее. И пустынные ряды многоэтажных башен, напоминающие советские города 1970-х годов. В одном из интервью Николя Мулен говорил об эмпатии к такого рода монструозным сооружениям. А в 2016 он начал проект Azurasein, принципиально обреченный остаться незавершенным. История недостроенного мегаполиса вдохновлена «Атлантропой» – фантастическим проектом, придуманным в 1920-е годы немецким архитектором и градостроителем Германом Зергелем, предлагавшим объединить Европу и Африку, перегородив плотиной Гибралтарский пролив и соединив дамбой Сицилию и Африку.

Николя Мулен. Обложка альбома «Bader Motor» лейбла Grautag

© Nicolas Moulin

Своя хонтология есть и у художников из бывшего советского мира. Хонтология амбивалентная: тут и сожаление о так и не наступившем светлом будущем коммунизма, и фрустрированные ожидания того, каким прекрасным мог бы стать мир после конца советской власти и падения железного занавеса. Хонтология стала названием стиля электронной музыки раньше, чем определением тенденции в современном искусстве. Призрачное присутствие часто манифестирует себя не через четкие образы, но через звуки – загадочные скрипы, шорохи и стоны. Именно такой хонтологический саундарт создает художник::vtol:: (Дмитрий Морозов, р. 1986). Его инсталляция «12 262 Кольская сверхглубокая» предлагает вслушаться в звуки, добытые в недрах некогда самой глубокой скважины мира. Сооружение этой скважины имело научно-

исследовательские цели, но она была окутана множеством легенд. Дмитрий Морозов даже упоминает версию, что Советский Союз намеревался досверлить до ада. Скважина давно заброшена, но художник все же побывал там и обнаружил в развалинах лаборатории рулон перфоленты от старой ЭВМ. Установить, что за информация на ней записана, невозможно – таких машин больше не существует. Но зато эти данные можно конвертировать в звук, использовать как ноты. А «исполняют» эту партитуру миниатюрные буры, сверлящие небольшие образцы грунта из шахты. Таким образом, автор делает слышимыми звуки из самых недр современности^[10]: этакие стенания и звон цепей «призрака коммунизма».

::vtol:: (Дмитрий Морозов),

12 262 Кольская сверхглубокая, 2018

©::vtol::, 2018

Ввысь в прошлое

Томас Сарацено. Затмение исследователя аэроцена, 2016, Салар-де-Уюни.

Фото Хоакин Эскурра

© Tomas-Saraceno, 2016

Аргентинец Томас Сарацено (Tomás Saraceno, р. 1973) на первый взгляд кажется не хонтологическим художником, погруженным в ностальгию о нереализованных утопиях прошлого, но настоящим футуристом, планирующим будущее, которое мы должны создать вместе. Томас Сарацено даже придумал название для грядущей новой эры – «аэроцен», который должен сменить исчерпавший себя и поставивший мир на грань экологической катастрофы антропоцен. В аэроцене люди переселятся в воздушное пространство, оставив внизу и в прошлом ископаемое топливо и хищническое отношение к природе, капитализм и патриархат. Объекты, которые создает Томас Сарацено, – это макеты новых жилищ человечества. Эти летательные аппараты лишены двигателей и перемещаются исключительно благодаря энергии солнечного света и воздушным потокам. В 2015 году Сарацено удалось продемонстрировал рекордно долгий полет воздушного шара на солнечной энергии. Именно с разработки подобного летательного аппарата художник начинал свои поиски. В 2003 году он опубликовал инструкцию, как самостоятельно сделать такой шар из мусорных пакетов – тех самых, которые так засоряют окружающую среду. Проект этот показывали и в Москве, в Парке Горького на фестивале науки и искусства, организованном «Политехом» в 2017 году, но я так и не увидела, увы, как шар поднялся в воздух. Но это не такая уж беда для проекта Сарацено, который указывает новые возможности, а не реализации. Мы еще не готовы оторваться от земли, но можем представить себе эту жизнь в воздушных потоках, это демилитаризованное воздушное пространство, которое станет нашей средой обитания, и мы будем делить его с птицами, растениями, спорами, которые переносятся по воздуху, с солнечным светом. Но эта обетованная гармония потребует изменения нашего представления о времени. Летающие шары – самый древний вид воздушного транспорта. Первым, что поднялось в воздух в истории человечества, был именно воздушный шар. Считается, что это был монгольфьер, запущенный во Франции в 1793 году. Но Томас Сарацено утверждает, что полеты были и раньше. Он вспоминает гигантские геоглифы Наска в Перу – их могли создать только те, кто умел подниматься в воздух. Но почему летательные шары так и не стали основным видом транспорта? Они очень медленные, и ими сложно управлять. Но именно эти их свойства должны изменить наше будущее, в котором мы откажемся от скорости и контроля и будем неспешно и свободно дрейфовать в воздушном океане, подчиняясь законам мироздания. И тогда на смену человеку прямоходящему придет человек парящий. Понятие «дрейфа» отсылает к ситуационистам, для которых бесцельные блуждания по городам были попыткой придумать новый способ существования в мире, не подчиненный вечной схеме «работа-потребление-развлечение». В такой дрейф Томас Сарацено предлагает отправиться всему человечеству, прихватив с собой, например, растения – как в проекте «Летающий сад» (Flying Garden/Air-Port-City, 2005). Огромные биосферы для этого проекта он разрабатывал совместно со своей мамой-биологом. Летающие сады могли бы спасти виды, оказавшиеся на грани исчезновения в результате экологической катастрофы. Томас Сарацено разрабатывает новые идеи урбанизма – летающие города-аэропорты, к которым пристыковываются и отстыковываются автономные летающие сферы. Модель такого города он показывал на крыше музея «Метрополитен» в Нью-Йорке – «Облачный город» (Cloud City, 2012). Эти футуристические проекты предполагают совершенно новый тип взаимоотношений. В инсталляции «В пене пространства-времени» (On Space Time Foam, 2012) Сарацено предлагал попрактиковаться в такой жизни на облаках. Публика поднималась на огромный батут и выясняла, что этот аттракцион требует очень точного выстраивания партнерских отношений с другими людьми. Если вы оказались близко друг к другу, то просто провалитесь в «воздушную яму», выбраться из которой можно будет только совместными усилиями. В 2015 году Томас Сарацено основал Фонд «Аэроцен» (Aerocene Foundation), в честь чего представил в Парижском Большом дворце прототипы огромных шаров, сделанных из зеркальной и прозрачной пленок, для аэросолнечных полетов.

Бакминстер Фуллер, Сёдзи Садао. Cloud Nine, ок. 1960

© R.Buckminster Fuller, 1960, © Shoji Sadao, 1960

Но произведения Томаса Сарацено – не только предложения будущего, но и своего рода археология забытых исследовательских проектов прошлого, и это делает его хонтологическим художником. Шары в Большом дворце были вдохновлены проектом MIR (montgolfière infrarouge, инфракрасный монгольфер), над которым в конце 1970-х годов работал французский Национальный центр космических исследований. Cарацено был там в арт-резиденции в 2012 году. Жюль-верновский образ летательных аппаратов под сводами Большого Дворца напоминает авиасалоны, проходившие в этом здании в первой половине ХХ века. Один из них в 1912 году посетили Марсель Дюшан, Константин Бранкузи и Фернан Леже, всерьез задумавшиеся – каким должно быть искусство, способное соперничать с невиданными формами летательных аппаратов? Бранкузи после этого стал создавать абстрактные скульптуры, а Дюшан отказался от живописи. В 2005 году Томас Сарацено принимал участие в самой первой Московской биеннале современного искусства, ориентированной на молодых художников, восходящих звезд. Биеннале проходила в бывшем музее Ленина, тогда совершенно заброшенном и выглядевшим вполне хонтологической руиной потерпевших крах идей светлого будущего. Сарацено мечтал сделать красный воздушный шар, парящий над Красной площадью, как планета Марс. Отчасти это была полемика с обсуждавшейся тогда марсианской программой NASA – Сарацено полагал, что дорогостоящие проекты колонизации других планет отвлекают от куда более насущных проблем спасения нашей собственной Земли. Но аргентинский художник также хотел создать оммаж остановленному советскому аэронавтическому проекту Термоплан АЛА-40, похожему на летающую тарелку дирижаблю, который с 1970-х годов разрабатывал в ульяновском конструкторском бюро инженер Игорь Юшков.

После распада СССР финансирование этого проекта прекратилось. Томас Сарацено побывал в Ульяновске и встретился с Юшковым, предложив ему сделать «летающую тарелку» на Красной площади, но из этого, увы, ничего не вышло, как и из проекта АЛА-40. Видимо, дирижабли и монгольферы обречены оставаться образами несостоявшегося будущего. Ведь среди самых знаменитых катастроф, показавших уязвимость прогресса в эпоху, наиболее этим прогрессом очарованную, было не только крушение «Титаника», но и падение дирижабля «Гинденбург». Дирижабли остались в несостоявшейся, вычеркнутой версии будущего – и, возможно, именно это делает их такими романтичными. На московской биеннале Томасу Сарацено пришлось удовлетвориться очень скромным проектом – маленьким надувным глобусом, парящим над струей воздуха в обшарпанных интерьерах музея Ленина. И в этом было ощущение предельной эфемерности любых утопий и хрупкости мира.