Папа в качестве приветствия пошевелил газетой. Это означало, что котировки какого-нибудь зерна внезапно упали или выросли, и отвлечься от этой важнейшей информации глава семьи никак не может. Лёлик молча помахал Соне ложкой. Он вообще неразговорчивый и на удивление спокойный ребёнок – в отличие от сестры и маме на радость. И лишь кухарка Варвара расцвела в улыбке – ну как не любить единственного в семье человека с превосходным аппетитом?

– Утречко, барышня! – Варя вытерла руки полотенцем. – Садись, моя деточка, сейчас каши пшеничной принесу с маслицем.

– Масла, Варежка, не жалей!

Соня, не дожидаясь каши, правой рукой схватила ещё горячий калач, а левой вытащила свежую газету из стопки: прессу и письма всегда доставляли к завтраку. Николай Сергеевич считал, что человек должен развиваться разносторонне, потому в семье Загорских выписывали и читали разное: «Биржевые ведомости» (это папино чтиво, сплошные цифры и таблицы, скукотища), консервативное «Русское слово», либеральные «Русские ведомости», «Парижские моды» (это мамина скукотища). Был даже журнал «Всходы»: «Добротное чтение для плодотворной работы мысли и чувства подрастающего поколения», как значилось на титульном листе (бывают неплохие рассказы, но в целом детский лепет, конечно).

Соня с интересом читала практически всё, но более прочих ей был по душе «Московский листок» – ежедневная массовая газета о Москве и её жителях. Как раз свежий «Листок» от третьего января 1920 года она из стопки и вытащила. Развернула и, не переставая откусывать калач, принялась читать. С пристрастием дочери «поглощать» газеты вместе с завтраком мама после долгих баталий смирилась («Папа же читает! Значит, и мне можно!»), но за выбор печатных изданий тихая битва всё ещё велась.

– Ах, Софья, не понимаю твоей любви к бульварной прессе. – Анна Петровна приподняла брови и аккуратно опустила чашку с чаем на блюдце. – Это же сплошные скандалы и фельетоны, сплетни и происшествия. Совершенно обывательская жизнь людей… не нашего круга.

– Как раз это, мама, самое интересное. – Рядом с Соней возникла тарелка с кашей, и девушка, не прерывая чтения и разговора, вонзила туда ложку. – Вот смотри: у каждой партии своя газета. Они ни в Думе договориться не могут, ни в печати. Правительство одну линию гнёт, оппозиция – другую. Спорят вечно об экономике, о последствиях Великой войны, о том, вернётся ли магия, каким курсом надо двигаться, какие законы принимать. А жизнь-то вот она! Мимо них проходит! – и Соня встряхнула газетой.

– Да какая это жизнь, – нахмурилась Анна Петровна. – Мелочь всякая, финтифлюшки про каких-то лавочников да певичек.

– Это жизнь города, мам. – Соню обидело такое сравнение. – Она как раз из таких «мелочей» и складывается. Чем люди живут, что делают, что думают, куда ходят, что им нравится, а что нет. Это как… лоскутное покрывало. По отдельности все лоскутки разного цвета и рисунка и кажутся неподходящими, а вместе выходит цельная вещь, и вся картина видна.

– Кустарщина, – вздохнула мама. – А сегодня пришёл новый каталог «Ворт», там такие изысканные весенние платья…

Анна Петровна, к счастью, не заметила, как дочь при этих словах закатила глаза.

«Нет, мама совсем ничего не понимает в жизни», – убедилась Соня и, решив не продолжать привычный спор, снова углубилась в чтение. Однако молчать долго она не умела, и желание поделиться прочитанным и продолжить беседу (точнее, доказать свою правоту) её всё-таки распирало.

– Смотри, мам. – Соня подвинула газету поближе и не глядя макнула калач в малиновое варенье. – Тут не только про нашу провинцию пишут, но и что в мире интересного происходит. Вот, например: «Так как уже более месяца в Лапландии стоит бесснежная суровая зима, то оленям очень трудно найти себе лишаев. Если в придачу замёрзнет на деревьях хвоя, оленям угрожает голодная смерть»^[3]. Представляешь?

– Какой ужас, – сказала Анна Петровна, совершенно, впрочем, не дрогнув лицом. – Лапландия, и без снега. Зато у нас нынче сугробы и холода, каких давно не припомню.

– И про это пишут, – продолжила Соня. – «Московский градоначальник предписывает в большие морозы впускать больше людей в хлебные и другие лавки во избежание хвостов на улицах». Или вот: «На Петровке с крыши церкви Диоса Чудотворца упала ледяная сосулька весом в полпуда на проходившего по тротуару М. О. Звёздышева, причинив ему ушибы».

– Серьёзные ушибы? – вдруг заинтересовалась мама.

– Вряд ли. Пишут, что от медицинской помощи Звёздышев отказался.

– Вот и славно. Но напомню, Софья, что не стоит просматривать раздел происшествий. Это не лучшее чтение для барышни. Слышал бы тебя папа…

– А он всё слышит, не сомневайся. – Соня хитро улыбнулась. – Хочешь, проверим? Просто он всю ненужную информацию отторгает, а на нужную сразу реагирует. Сейчас найду подходящую новость… Ага! «Лучший сюрприз получили к Рождеству столичные извозопромышленники: сено вдруг сразу подешевело почти вдвое и продаётся теперь по…» Папа! Почём нынче торгуется пуд сена?

– Два рубля двадцать копеек. Но котировка явно завышена и до конца недели, скорее всего, понизится до полутора, – ответил без заминки Николай Сергеевич и даже слегка опустил газету, чтобы посмотреть на дочь. Взгляд его из-под очков был несколько удивлённым оттого, что привычная семейная трапеза и светская беседа вдруг пересеклись с его товарно-денежной реальностью.

Биржевой чиновник и профессор политической экономики Загорский обожал свою семью. С не меньшей страстью он любил финансы – не как средство обогащения (хотя доход у Загорского был весьма достойный), а как предмет изучения. Но дома рабочие вопросы негласно старались не обсуждать. Поэтому и тонкие очки Николая Сергеевича, и чёрные усы его, и вся начавшая лысеть ото лба голова вновь скрылись за газетой.

– Спасибо, пап, – кивнула Соня, быстро проверила цифры в «Листке» и торжествующе повернулась к матери: – Вот видишь!

– Ну кого интересуют цены на сено? – иронично возразила Анна Петровна. И тут же, спохватившись, добавила: – Кроме твоего отца, разумеется. Но ему по должности положено. А извозчики и так знают. Нам-то это зачем? Вот если бы там что-то полезное печатали – про диеты или чудо-капли…

Тема диет и средств для похудания с подачи Анны Петровны и к неудовольствию кухарки Варвары вот уже несколько лет не теряла актуальности.

– Поступила в продажу натуральная углекислая столовая вода «Кувака» из радиоактивных источников! – бодро зачитала Соня объявление. – А ещё рекомендуют новое средство от кашля и нервических расстройств «Амфитрин».

– Хуже криминальных хроник только бездарная реклама, – резюмировала Анна Петровна и выразительно постучала по пустой чашке ноготком, подзывая прислугу. – Алексей, ешь, а не размазывай кашу по тарелке, я всё вижу.

«Всегда последнее слово оставляет за собой, – мрачно подумала Соня. – А ведь криминальные хроники – это самое интересное».

Хроники она как раз и читала, благоразумно прикрыв газету от матери чашкой. Происшествий было несколько, но одно очень странное. Мёртвую девушку в костюме Снегурочки обнаружили в первый день нового года на Лубянской площади прямо под рождественской елью. Убитая неизвестна.

Заметка была довольно скудной, зато имелась фотография. Не лучшего качества, конечно, но всё видно. Вот ёлка, вот Снегурочка, вот полицейские вокруг. И чем больше Соня всматривалась в строчки и фото, тем больше хмурилась и погружалась в задумчивость, пока из этого состояния её не вывел настойчивый мамин голос:

– Софья! Ты меня слышишь? Я спрашиваю, какие планы у тебя на сегодня?

– Я… Я, пожалуй, проедусь в ателье или магазин одежды, – произнесла Соня и сразу же поняла, что говорить такое вслух не следовало.

– По магазинам?! – Анна Петровна изумилась невероятно, зная, что дочь не выносит хождений по торговым рядам.

– Придётся, – сориентировалась Соня и горестно вздохнула. – Просто… Домашнее платье совсем теснит, видимо, пора заказать новое.

– Я рада, что ты наконец решила заняться внешним видом. И куда же именно планируешь поехать?

– В Лубянский пассаж.

– Можешь, позовёшь кого-нибудь из гимназических подруг?

– Они мне не подруги, мам. Мы просто учимся вместе.

Соня решительно встала, пожелав всем хорошего дня, и поспешила наверх. Газету она прихватила с собой.

* * *

Для сыщика Дмитрия Самарина завтрак начался в семь.

И, как это нередко случалось, Митя его сжёг. Казалось бы, отвлёкся буквально на минуту, отжался всего тридцать раз – и яичница тут же обросла по краям чёрной каймой, а яркий желток подёрнулся мутной плёнкой. Ну вот, вчерашнюю засохшую сайку уже не макнёшь, придётся грызть так.

На запах горелого тут же примчалась из соседней комнаты Даша. Всплеснула пухлыми руками и ловко схватила сковородку, переставив её подальше от огня.

– Ой, горюшко-то какое, Дмитрий Саныч, зачем вы яишню-то затеяли сами собой? Вона сгорела вся. Я же тут, чавой не попросить сготовить?

Самарин пожал плечами:

– Даша, я ведь вас нанимал для уборки и стирки. Бог с ней, с яичницей, кофию вон попью с хлебом.

– Ну конечно, – прислуга упёрла кулачки в пышные бока. – Так и едите всухомятку, ажно щёк совсем нет, пынжак висит в плечах. Неполезно это для здоровья. А хотите, я вам борща сварю? На косточке?

Серые Дашины глаза опасно затянуло мечтательной дымкой. Вид у округлой румяной служанки в такие минуты становился очень практичный и хозяйственный. Словно она уже и меню составила, и планирует весь остальной распорядок Митиной жизни. Нет уж. Уборка и стирка раз в неделю, не более того. А борщ и в трактире поесть можно.

– Благодарю, но не стоит беспокоиться. Вы не отвлекайтесь, я тут сам.

– Ну как скажете. А вообще… жениться вам надо, вот что.

Даша взмахнула тряпкой и ушла в гостиную, где нарочито громко начала переставлять стулья и причитать об избытке пыли.

С уборкой Дмитрий и сам бы справился, порядок поддерживать с детства умеет. И пуговицы пришивать научен. Казалось бы, фронт работ невелик – спальня, гостиная (она же кабинет), кухонька да ванная комната. Но где найти время с таким бессрочным графиком работы? В общем, приходящая прислуга – лучший вариант. Если бы ещё не совала нос в дела и не давала непрошеных советов – цены бы ей не было.

«Жениться, скажет тоже», – размышлял Митя, наливая кофий в кружку почище и рассеянно разглядывая объявления в свежем «Московском листке».

Как нарочно, «брачный» раздел сегодня был набит до отказа. Выбирай не хочу.

«Красивая, с русалочьими глазами, вся сотканная из нервов и оригинальности, зовёт на праздник жизни интеллигентного, очень богатого господина, способного на сильное, яркое чувство; цель – брак»^[4].

Митя тут же представил волоокую русалку на своей небольшой кухне. Как она сидит напротив за столом и брезгливо поджимает длинный хвост, который нечаянно атакует шваброй Даша: «Хвост-то приберите, барышня, не дай боже задену». Нет, ундина в этот антураж не впишется.

«Красавица двадцати четырёх лет, интеллигентная брюнетка, очень шикарная, прогремевшая в Москве и Париже по красоте и нарядам, ищет знакомств, цель – замужество с миллионером пожилых лет».

Роскошная брюнетка с томиком Вольтера тут же непроизвольно возникла посреди кухни и повела точёным носиком: «А чем это тут пахнет? Я на завтрак предпочитаю устрицы. Это совсем не похоже на Ривейру. И возраст свой вы неправдоподобно занизили, как я погляжу. Где ваша зажиточная седина?» Пока Митя собирался с достойным ответом, красавица исчезла так же внезапно, как и появилась.

«Двадцать лет, образованная барышня ищет мужа, миллионера, непременно пожилого, во избежание неверности».