Да что они все так одержимы старостью? А если молодой – то сразу неверный, что ли? Кто их разберёт, этих девушек? Ну ладно, возраст: всего-то лет тридцать ещё прожить – и можно в старики записываться. Пункт, по которому Митя не проходит, – деньги. Миллионов не заработал, тут ничего не попишешь. Да, жалованье в полиции платят хорошее, а ему, как новоназначенному начальнику отдела, ещё и прибавку дали. Прислугу вон может себе позволить, квартира неплохая, хоть и казённая. Но для женитьбы, как следует из газетных девичьих грёз, этого явно недостаточно.

Дмитрий представил, как могло бы выглядеть его объявление в брачной рубрике:

«Я надумал жениться, но не знаю на ком. Двадцать пять лет, симпатичный брюнет высокого роста, не богатый, но с достойным жалованьем, служащий сыскной полиции. Прелестей семейной жизни не вкушал, но полагаю быть хорошим семьянином. Ищу интеллигентную и симпатичную барышню, родственную душу, стремящуюся к деятельной жизни, не жадную до денег и не глупую».

«И чтобы не обижалась на частые задержки на службе», – мысленно добавил Митя и настроился в надежде, что искомая барышня немедленно материализуется на кухне так же, как это сделали предыдущие кандидатки.

Барышня, увы, не появилась.

Зато в проёме двери возникла деятельная Даша с синим костюмом на вешалке.

– Дмитрий Саныч, вы сюртук нонче этот надевайте, я его как раз обузила по фигуре. И сорочки накрахмалила, в шкапу лежат.

Иногда с женщинами лучше не спорить.

Сгоревшая яичница запоздало полетела в мусорное ведро.

Глава 2,
в которой строятся невероятные предположения

– Много видел мертвецов, но таких никогда. Занимательный случай, хоть монографию пиши, – прозектор Глеб Шталь снял шапочку и провёл пятернёй ото лба к затылку, приминая непослушные светлые волосы, которые тут же вспушились обратно.

– Подождут твои мемуары, Глеб. Ты мне скажи, от чего она умерла? – Стоявший напротив врача Дмитрий Самарин покачал головой.

– Понятия не имею, Митя, – широко улыбнулся Шталь.

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга. Мёртвая девушка, лежащая на столе между ними, безмятежно глядела в потолок.

– И это говорит мне друг и лучший полицейский врач Москвы, – сыщик иронически прищурился. – Ладно, хватит шуток. Давай по порядку.

– Как скажешь. Итак: девушка, от семнадцати до двадцати лет, рост метр шестьдесят два, телосложение худощавое, цвет волос – русый. Особых примет вроде родимых пятен или шрамов не имеется. Судя по внешности – не из богатых, но и не крестьянка или прачка. В общем, тяжёлым физическим трудом не занималась. Но есть нюанс… Точнее, два.

– Какие?

– На глаза посмотри внимательно.

– Тёмные. Блестящие. Погоди…

– Ага. А должны быть тусклые и сухие. Она же не пять минут назад умерла.

– Что за фокус?

– Краска. Масляная. Нарисовано поверх роговицы. Весьма правдиво, кстати.

– Бред какой.

– Вот именно. Зачем это сделано, ума не приложу. Никогда такого не видел.

– А второй нюанс? Тоже странный?

– Второй проще. Вот, гляди. – Доктор отвернул простыню и взял труп за руку, повернув ладонью вверх. – Видишь мозоли на пальцах? Такие характерны для швей, причём тех, что шьют руками.

– Это ж сколько надо шить, чтобы такие заработать? – Дмитрий наклонился, чтобы изучить мозоли.

– Много, Митя. Мы-то с тобой фабричное носим, а в дорогих ателье по-прежнему ценят ручной труд, тонкую работу. Кстати, бельё своё эта Снегурочка, вероятно, тоже сама шила, но про одежду потом. Меня больше заинтриговала причина смерти и её обстоятельства.

– А с ними что?

– А тут начинаются загадки. – Доктор откинул простыню полностью. – Смотри сам. Ни ушибов, ни порезов, ни следов удушения. Один крохотный след еле нашёл – вот, на шее. То ли укол, то ли укус. Есть пара синяков, но все старые, к делу не относятся. Невинность, замечу, не нарушена, признаков полового насилия нет. На вскрытии тоже чисто – молодой, крепкий организм. Ну, коронарные артерии слегка сужены – сердечко, видимо, трепыхалось перед смертью, но, опять же, не до приступа.

– Может, замёрзла насмерть?

– Думал об этом, но клиническая картина совсем не та.

– Болезни? Тиф? Испанка? Туберкулёз? Что-нибудь хроническое?

– Никаких болячек. Абсолютно здоровая, хоть и худосочная, на мой вкус.

Митя поморщился. Нет, врачебный цинизм иногда всё-таки переходит рамки.

– Отравление рассматривал?

– Пока склоняюсь к этой версии, хотя в желудке ничего не нашёл. В крови есть следы каких-то непонятных химических соединений. По всем известным ядам прогнал – определить не смог, уж извини. Отправил образцы коллегам в университет, у них лаборатория и финансирование получше наших. Обещали помочь.

Как будто в подтверждение его слов лампочки на потолке угрожающе замигали и затрещали. На пару секунд свет погас вовсе, и в полной темноте Митя ощутил, как замерло сердце и перехватило дыхание. Всего лишь сбоит электричество. Сейчас пройдёт.

Освещение вернулось, а с ним и голубые стены со слегка облезлой краской, и коричневый терракотовый пол с выбоинами от каталочных колёс. Глеб, казалось, не заметил некоторую бледность приятеля и махнул рукой:

– Сколько месяцев уже требую независимый генератор! Постоянно электричество сбоит, а тут же холодильные шкафы, вентиляция. Артефакт стазиса ещё до войны выпрашивал, а теперь уже и не пытаюсь, мёртвое дело. Но генератор-то можно купить?

– И не говори. – Тема финансирования и для Дмитрия была такой же болезненной. – Мы стазис тоже просили – для архива документов и улик. Нету – и весь разговор. В последний раз отписали – заведите, мол, кота, если вам грызуны досаждают. За свой счёт, разумеется.

– Мне кот точно не поможет. Скорее наоборот. Ладно, о чём мы там с тобой?

– О причинах смерти. Если склоняешься к отравлению, то могла ли она сама…

– Не исключаю. Но есть неувязка. Ты помнишь, как мы её нашли?

Дмитрий, к сожалению, помнил. Это москвичи после больших праздников безмятежно отсыпаются, в то время как полиция собирает оставленный отдохнувшими «урожай». Кому – разбитые витрины, кому – пропавшие вещи, а Мите – труп. Прекрасный подарок в новогоднее утро, лучше не придумаешь.

– Положение её тела мне сразу показалось странным, – продолжил доктор. – Неестественным. Она будто… позировала как для фотографии. И словно в один момент замерла и окоченела в этой позе, что невозможно.

– Магическое воздействие?

– Исключено. Проверили. Думаю, тут другое.

– Говори уже.

– Сразу после смерти кто-то её намеренно в такую позу поставил, зафиксировал, подождал, пока труп окоченеет, а потом водрузил возле ёлки. Как экспонат. Ещё и деревяшками её под шубой подпёр, чтобы не упала. Трупных пятен два вида, барышню двигали и переносили.

Дмитрий задумался. Выходит, одно из двух. Либо некто нашёл уже мёртвую девушку и зачем-то «украсил» ею площадь у пассажа, либо этот же некто её убил и там выставил. Обе версии, если честно, казались бредовыми. Зачем такое делать? И Дмитрий, кажется, понял, почему доктор Шталь был так озадачен.

– Глеб, ты время смерти определил?

– Судя по окоченению, не более сорока восьми часов, но и не менее суток. То есть умерла она, скорее всего, днём тридцатого декабря. Но учти, сейчас морозы. В общем, её могли раньше убить и хранить в холоде. Из-за этого картина смазана.

– Прекрасно. Я к тебе за ответами, а ты мне ещё больше вопросов набросал. Мирозданию не чуждо чувство юмора. Первое дело же!

– А ты хотел, чтобы всё было легко? – Теперь доктор иронически прищурился.

– Закрыть хочу быстрее. Ладно, надеюсь, разберёмся, что за убийственный спектакль там случился. Может, загадка совсем не сложная, просто мы ответа пока не видим.

– Всё возможно. Но я с этой барышней ещё поработаю, уж больно дело интересное. И как в университете анализы закончат – результаты пришлю. Ты тоже держи меня в курсе.

– Буду. А что ты про одежду говорил?

– Заберёшь у дежурного, там все её вещи. Они тоже… странные. Шуба богатая, как и вся верхняя одежда – явно с чужого плеча. А вот исподнее, судя по виду, своё. Там записка от меня есть, посмотришь.

– Отлично. По делу вроде всё. На воскресенье есть планы?

– Я тут с медсестричкой познакомился из хирургии, в кинематограф зовёт, на мелодраму «Водопад жизни». И подружка у неё есть – говорит, миловидная. Не сходить ли нам вчетвером?

– Почему нет? Телефонируй, как условишься.

На том и попрощались.

Сев с увесистым мешком в служебный автомобиль, Дмитрий размышлял и анализировал разговор с Глебом. Эх, если бы всё было просто… Сыщик и так, откровенно говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. Да, вернулся с войны, неплохо себя показал в полиции после перерыва, но дать ему целый отдел под руководство? В его-то возрасте? Есть люди старше, опытнее. Но нет. Вызвал под Рождество сам Карл Иванович Ламарк, начальник сыскной полиции Москвы. Хвалил, руку жал и сообщил, что на него, Дмитрия Самарина, возложена серьёзная задача – возглавить новый отдел, который будет заниматься исключительно убийственными делами.

– Такое дело, Дмитрий, государственной важности, – объяснял Карл Иванович, подкручивая шикарные усы. – Видишь, расширяемся, реформа идёт. А работать кому? С войны через одного вернулись, потом «испанка»^[5], чтоб её. Одни штатские у нас теперь, пенсионеры да юнцы сопливые. А ты человек с опытом, хоть и молод ещё. Теперь все по своим направлениям будут – кражи ли, хулиганства, незаконная торговля. А тебе, значит…

– Смертоубийства?

– Они, родимые. И сам знаешь почему.

Митя догадывался. «Сытинское» дело полгода назад. Тогда в работном доме в Сытинском переулке нашли восемь трупов, и во многом благодаря ему, Дмитрию Самарину, преступление раскрыли по горячим следам. Коллеги говорили о редком чутье, а Митя считал, что ему просто повезло.

– Возьмёшь это направление в свои руки. Надеюсь на тебя, Самарин. Троих человек тебе в подчинение выделю. Больше пока не могу, уж не обессудь. Но если хорошо себя покажете, то похлопочу, чтобы расширили штат. В общем, с нового года и отдел себе принимай новый – Смертный.

– Может, Убийственный, Карл Иванович? Или Убойный? «Смертный» слишком зловеще звучит.

– Как хочешь называйся, главное, результат покажи.

Дмитрий вспоминал и этот разговор, пока автомобиль неторопливо пробирался по заснеженным улицам Москвы. Слева – синий отсвет в стёклах, справа – красный. Это ещё лет шесть назад вышло цветовое предписание к государственным и общественным экипажам – конным и автомобильным. У полицейских выездов два фонаря – синий и красный, у пожарных – оранжевый, у скорых медиков – белый. У извозчиков зелёный должен гореть, если экипаж свободен. Кстати, удобно оказалось. Сразу видно, кто едет и торопится ли, если в придачу есть звуковое сопровождение.

Тут, правда, промашка вышла. По звуку предписаний не выпустили, и начали все придумывать кто во что горазд. Пожарные себе трубные рога на транспорт установили – звук низкий, тревожный от них выходит. Врачи, напротив, партию особых колокольчиков заказали – с высоким, зудящим голосом, ни у кого таких больше нет.

А полиция что? Купила по дешёвке партию артефактов… с собачьим воем. Тогда, в начале Великой войны, магия ещё предметом роскоши не считалась. От того воя полицейские лошади, конечно, неслись как на скачках. Однако люди и животные по всей Москве шарахались, как от прокажённых. Нескольких насмерть в суматохе передавило. За эти завывания московских полицейских даже прозвали «псами государевыми». Обидно. И стилистически неверно, кстати. Полиция давно подчиняется не Государю, а Правительству и премьер-министру. Император ещё пятнадцать лет назад отошёл от дел после смерти наследника и государственным устройством вовсе не занимается, лишь духовными деяниями и благотворительностью.