°°°

Так называемый эффект Моцарта основан на исследовании интеллекта, проведенном в начале 1990‐х психологом Фрэнсис Раушер. В исследовании приняли участие 36 студентов, которые прослушивали сонату Моцарта или «расслабляющую композицию», либо находились в тишине, после чего должны были выполнить ряд заданий на пространственное мышление. С одним из заданий, связанным со складыванием листков бумаги, слушатели Моцарта справились вроде бы лучше остальных.

Даже если оставить в покое саму идею тестирования интеллекта, к которой есть вопросы, результаты этого исследования были спорными и довольно сырыми. Сама Раушер была поражена тем, что ее имя стало появляться в газетах и журналах по всему миру, и чем больше становилось статей, тем дальше они были от реального исследования. Ее студенты постепенно превратились в детей, потом в младенцев, и наконец в эмбрионы. Открытое ею врéменное (и, возможно, случайное) улучшение способностей к сгибанию бумаги мутировало в устойчивое повышение общего интеллекта.

Последующие исследования показали, что эффекта Моцарта на самом деле не существует, и даже сама Раушер утверждала: «Нет доказательств, что прослушивание детьми классической музыки приведет к какому бы то ни было улучшению когнитивных способностей. По моему скромному мнению, это просто миф». Когда ее спросили, почему ее эксперимент подвергся такому чудовищному искажению и распространился повсюду, точно вирус, она предположила: «Думаю, родители очень хотят дать детям все возможности, какие только могут».

°°°

В бестселлере бывшего музыкального критика и необыкновенно успешного предпринимателя Дона Кэмпбелла «Эффект Моцарта для детей: как пробудить ум, здоровье и творческие способности вашего ребенка с помощью музыки» (The Mozart Effect® for Children: Awakening Your Child’s Mind, Health, and Creativity with Music) есть глава под названием «Гори, гори мой нейрончик». Очевидно, читателям / родителям пытаются внушить мысль, что нейроны в головах их детей так и засветятся интеллектуальной энергией. Однако рекламная стратегия книг и компакт-дисков Кэмпбелла строится не только на идее, которая была модной в 1990‐х, его бизнес-модель гораздо более продуманна. Второй столп, на котором держатся продажи, – извечное и такое же древнее, как самая первая колыбельная, желание новоиспеченных родителей сделать так, чтобы их маленькое сокровище наконец перестало кричать и уснуло.

Рондо, аллегро и вариации Моцарта, собранные Кэмпбеллом на первом диске Music for Newborns: A Bright Beginning предназначены для «пробуждения и стимуляции мозга»: изможденные родители могли утешиться тем, что их чрезмерно бодрый младенец хотя бы умнеет с каждой минутой. Эти оживленные композиции дополняются «умиротворяющими серенадами, которые нежно подготовят новорожденного ребенка (и новоиспеченных родителей) к глубокому, качественному сну…» Кэмпбелл выпустил широкий ассортимент компакт-дисков в таком духе – разнообразные серенады, анданте, адажио и ларгетто в подборках под названием Music for Babies Vol. 1: From Playtime to Sleepytime или Music for Babies Vol. 2: Nighty Night.

Такого рода предпринимательские идеи существовали еще на заре развития звукозаписи, а со временем был освоен весь классический репертуар – от Berceuse («Колыбельной») Шопена до Sandmännchen («Песочного человечка») и Wiegenlied («Колыбельной») Брамса. Все это волшебные мелодии, благодаря которым младенческие крики сменяются мирным посапыванием.

Существуют теории, что первой музыкой в истории человечества были песни матерей своим детям и что эти колыбельные стоят и у истоков языка. Мы не можем наведаться к нашим предкам-австралопитекам и проверить, так ли это, но два обобщения кажутся вполне резонными: (1) люди стремились угомонить вопящих младенцев на протяжении всей истории и (2) музыка, имеющая какое-то практическое применение, всегда была приоритетнее той, чья главная ценность заключалась только в ее художественных достоинствах.

°°°

Но вернемся в хипстерское кафе в Фолкстоне, где я наблюдал за «Мини-музыкантами». Без сомнения, родители, приводящие детей на такие занятия, искренне желают своим чадам развить повышенный интерес и любовь к музыке. Возможно, некоторую роль играет и необходимость ежедневно чем-то занимать детей, чтобы они куда-то выплеснули энергию и поскорее уснули вечером. С этой точки зрения пение и хлопание в ладоши эквивалентно посещению детской площадки в парке.

К тому же здесь отличный кофе и вкусные пирожные, не говоря уже о возможности пообщаться с другими людьми своего возраста и социального статуса, оказавшимися в той же лодке родительства.

Наблюдая за ними, я размышляю о принадлежности к определенному племени или классу, о моде, о разграничении между крутым и убогим. Взрослые видят в музыке очередное поле битвы за самоидентификацию и классовость. Как обреченно отметил Питер Гэбриел в интервью, процитированном ранее, музыка – «это часть артиллерии, с помощью которой вы сообщаете миру о себе». Любовь к правильной музыке обеспечивает признание и одобрение со стороны вашей социальной группы, а к неправильной провоцирует отчуждение и даже изоляцию.

Каждый взрослый становится ветераном этого воспитательного процесса, в котором он принимал участие много лет. Он получал награды или же, напротив, неодобрительные тычки, сигнализирующие об опасном отклонении от общего курса, если ему случалось увлечься музыкой, выбранной для отождествления с ней себя Людьми, Которые Не Мы. У каждого племени свое артиллерийское вооружение.

Малышам пока далеко до ветеранов. Их музыкальная диета, как и пищевой рацион, определяется семейным окружением, поэтому они сталкиваются с набором одних звуков и полностью ограждены от других, но, в отличие от своих родителей, впечатлительны, податливы и открыты для всего нового.

Другими словами, у них пока нет музыкального вкуса.

Однако вскоре их родные и друзья это исправят.

°°°

Рано или поздно наступает возраст, в котором ребенок начинает задумываться о своем музыкальном вкусе и сравнивать себя с более крутыми сверстниками. Сидя в кафе и наблюдая за «Мини-музыкантами», я думаю, что возраст от полутора до трех лет – это еще не оно.

Этим малышам не стыдно распевать «С нами становись в кружок» и «Мы ногами топ-топ-топ». А вот глядя на лица некоторых мам и пап, я замечаю, что тридцатипятилетним хипстерам это кажется неловким. Их смущение облегчается только тем, что в этом глупом занятии участвуют и другие взрослые. (Мы ведь собрались именно для этого, не так ли?)

Я и в самом деле частенько замечаю, что присутствие маленьких детей скрашивает социальную неловкость. Люди кажутся более расслабленными, опускают планку притязаний и ослабляют защиту, так как понимают, что нет никакого смысла поддерживать видимость – она все равно будет разрушена, поскольку дети не умеют играть в такие игры.

В ответ на это общество закрывает детям доступ в большинство мест, предназначенных для серьезного общения.

Я бы предпочел совершенно противоположный подход: разрешать детям присутствовать на политических дебатах, научных лекциях, вручении литературных премий и в новостных студиях на телевидении, на бизнес-конференциях, показах мод, в военных штабах – в общем, в любых местах, где принято строго придерживаться протокола, царит нервная обстановка, и людей вынуждают всеми силами отрицать и скрывать свою человечность. Подозреваю, многим мероприятиям такого рода пошло бы только на пользу, если бы там звучали полные детской непосредственности возгласы: «Это мой папа!», «Ты боишься щекотки?» или «Я покакал!»

°°°

Одни из главных источников бессмысленных страданий в человеческом обществе – это неуверенность и стыд по поводу своей одежды и сравнение ее с одеждой других людей. Это начинается довольно рано. Хотя, пожалуй, все же не в полтора года.

Мини-музыканты, за которыми я наблюдал, были одеты в то, что выбрали для них родители, и не испытывали никакой неловкости по этому поводу. Я заметил множество забавных огрехов в стиле и сочетаниях цветов, обусловленных вечным поиском компромисса между тем, что еще не мало, что удобно, что позволяет быстро сменить подгузник, что не в стирке, что ребенок пожелал надеть сегодня и что удалось отыскать в спешке перед выходом из дома. От некоторых детей так и веяло 1980‐ми – и едва ли это было намеренно. Полосатые гетры, кроссовки и джемпер из полиэстера, розовое платье с оборками и угги, майка, надетая поверх футболки с длинным рукавом и так далее. Тоддлер, которого родители одевали в спешке, по части экстравагантности в одежде легко даст фору музыкантам Haysi Fantayzee или Bananarama.

Один из детей одет в классный розовый свитер с изображением красно-синей молнии, как на обложке альбома Aladdin Sane, но я не могу спросить, что он думает о Дэвиде Боуи, потому что рот у малыша занят соской и все внимание уходит на то, чтобы держаться на ногах и не падать.

Главный смысл нынешнего мероприятия для этого ребенка – побыть среди сверстников. С этой точки зрения занятие с Карен – такая же музыкальная тусовка, как концерт классической музыки в Уигмор-Холле или ежегодный метал-фестиваль, где алкоголь льется рекой. Это возможность пообщаться с себе подобными.

°°°

Но мы отклонились от темы. Что там насчет музыки? Хороша ли она?

Маленькие музыканты неплохо попадают в ноты и похожи на утят или котят, храбро вступающих в игру с представителем другого вида. Это производит на меня должное впечатление. Разумеется, Паваротти и Селин Дион среди них вы не найдете, но тоддлеры физически не способны с ними сравниться. Их голосовые связки и языки еще развиваются, они выговаривают «любовь» как «юбофь», и едва ли их артикуляционные возможности позволяют им воспеть «юбофь» как «самую великолепную вещь на свете».

«Доу-ри-ми» и никаких фа-диезов с задержанием на кварте, спасибо большое. Песенки, подобранные Карен для занятия, представляют собой очень непритязательные мелодии из небольшого числа нот, выстроенных в простые последовательности. Вы никогда не задумывались, почему в англоязычном мире распространен такой ограниченный набор детских песенок и колыбельных? Репертуар поп-музыки для взрослых постоянно меняется: старые стандарты сменяются новыми. А детские песенки все те же на протяжении многих столетий. Лондонский мост падает по крайней мере с 1744 года, три слепых мышки уже двести с лишним лет бегут за женой фермера. Почему так?

Сдается мне, дело в том, что эти всем знакомые песенки прошли жесткий дарвиновский отбор и доказали свою полезность. Они работают, вот и весь секрет. У детей получается следовать этим примитивным мелодиям куда лучше, чем более утонченным мотивам, пусть даже сочиненным талантливыми композиторами, которые любят детей и были бы счастливы, если бы их произведение стало настоящим хитом среди юной публики. Сочетание предельной простоты и легкой запоминаемости оказывается именно тем, что нужно.

Для тоддлера даже песенка Three Blind Mice представляет собой сложную задачу – почти такую же сложную, как сходить на горшок. Когда вашему мозгу всего несколько месяцев, очевидные вещи пока неочевидны, а простые вовсе не так уж просты. Младенец еще не успел пресытиться мажорной гаммой с переходами между до, фа и соль с репризой. Ему пока неведома потребность взбодрить свой пресыщенный вкус уменьшенной септимой.

°°°

Но за уроки Карен платят не дети, и она прекрасно понимает, что взрослые, достаточно продвинутые для Radiohead, Руфуса Уэйнрайта и Рианны, могут не выдержать, если им пять лет подряд придется петь «Черная овечка, дашь ли ты нам шерсть» (Baa Baa Black Sheep). Поэтому Карен пытается облечь знакомые мелодии в новые слова. Так, Frère Jacques всплывает несколько раз в течение занятия, но с разным текстом: «Глазки наши видят, ушки наши слышат» или «Милый мой дружочек, дочка иль сыночек». Песня о черной овечке превращается в песню о снежках, This Old Man – в Little Owl, Jingle Bells – в Icy toes, chilly nose и так далее, и тому подобное.