Жизнь Джо вообще не отличалась предсказуемостью. Чему и удивляться, что первая книга, в которую она вложила много лет упорного труда, больших надежд и упований юности, на пути к успеху затонула, хотя обломки еще долго держались на плаву и принесли кое-какую прибыль если не автору, то хотя бы издателю. А вот наспех сочиненный рассказ, отосланный в издательство со слабой надеждой на несколько долларов, нежданно-негаданно поймал попутный ветер, обзавелся мудрым рулевым, доплыл до гавани всеобщего одобрения и вернулся домой груженный золотом и славой.

Мир не видывал более изумленной женщины, чем Джозефина Баэр в тот день, когда ее маленький кораблик вошел в порт с поднятым флагом, громогласно салютуя из прежде молчавших пушек; лучшим подарком ей послужили радостные лица близких, праздновавших с ней, и дружеские рукопожатия после искренних поздравлений. С тех пор корабли Джо плавали безмятежно – ей оставалось только нагружать их да отправлять в успешные рейсы, а затем раздавать добытые сокровища родным, ради которых она и трудилась.

Слава ее не слишком прельщала, ибо в наши дни больно много дыма идет от маленьких костерков, да и известность еще не значит почет. Вот доход – другое дело, его Джо приняла с благодарностью, пусть он был и куда меньше, чем считала щедрая публика. Поднявшись, волна вздымалась все выше и мягко принесла семейство в уютную гавань, где старшие члены могли отдохнуть от бурь, а младшие – приготовить лодки к плаванию по морю жизни.

За эти годы судьба щедро одарила счастьем, покоем и достатком терпеливых и неунывающих тружеников, свято верящих в мудрость и справедливость. Окружающие заметили процветание семьи, и добрые души возрадовались, что судьба ее членов переменилась к лучшему, – но лишь немногие знали о самом ценном достижении Джо и о радости, которую невозможно ни омрачить, ни отнять.

А радость заключалась в том, что Джо теперь могла обеспечить матери счастье и покой на склоне лет, дать ее натруженным рукам отдохнуть, снять с ее плеч груз забот, а с дорогого лица – печать тревог и позволить наконец доброму сердцу вволю помогать другим – ведь в том заключалась для него самая большая радость. Еще девочкой Джо мечтала подарить матери комнату, где та могла бы спокойно отдыхать от тягот героической жизни. Мечта эта стала чудесной явью, и мамочка Марч сидела в своем уютном уголке, наслаждаясь удобством и роскошью; любимые дочери ухаживали за ней в ее немощи, верный муж не покидал, а внуки озаряли сумерки жизни светом нежной заботы. То было бесценное время для всех, ибо мамочка радовалась счастью своих дочерей, как могут только матери. Ей удалось пожать посеянные когда-то плоды, молитвы ее были услышаны, надежды воплотились в жизнь, а за старания судьба отплатила ей сторицей, и на семейный очаг снизошли благополучие и покой – и тогда она, подобно храброму терпеливому ангелу, с чувством выполненного долга обратила взор к небу и безмятежно уснула.

То была приятная, драгоценная для Джо сторона произошедшей в ее жизни перемены, однако присутствовала и другая – нелепая, тягостная; так уж устроен наш непостижимый мир. Когда удивление, неверие и радость Джо прошли, она со свойственной человеку неблагодарностью стала тяготиться славой и тосковать по утраченной свободе. Внезапно и она сама, и вся ее жизнь, прошлое и будущее очутились во власти восторженных поклонников. Незнакомцы жаждали посмотреть на нее, порасспрашивать, пораздавать советы, упреждения и поздравления и сводили с ума своим доброжелательным, но весьма утомительным вниманием. Если она отказывалась раскрыть свое сердце, ее ждали упреки; если не хотела жертвовать на благотворительность, удовлетворять чужие нужды и сочувствовать каждой неурядице на белом свете, ее звали жестокосердной, самолюбивой и заносчивой; если не могла ответить на кипы посланий от преданных читателей, ее обвиняли в неисполнении писательских обязанностей, а если предпочитала домашнее уединение пьедесталу, на который ее против воли пытались водрузить, слышала неприкрытые упреки в сторону «чванства известных литераторов».

Ради детей Джо выбивалась из сил, ибо писала в первую очередь для них, и своим упорным трудом старалась исполнить жадное требование: «Еще рассказов! Еще, сейчас же!» Домашние возмущались, когда работа начала отнимать у них Джо и подрывать ее здоровье, и все же на какое-то время она с готовностью возложила себя на алтарь юношеской литературы – в конце концов, она была в долгу у маленьких друзей, что принесли ей славу после двадцати лет стараний.

Однако со временем терпение иссякло, и Джо, устав быть львицей, превратилась в настоящую медведицу, вернулась в свою берлогу и, грозно рыча, отказывалась покидать убежище. Домашние только забавлялись и мало сочувствовали ее невзгодам, зато для Джо обретенная известность стала худшей передрягой в жизни: свободу она ценила превыше всего, а теперь неуклонно теряла ее. Жизнь под пристальными взглядами быстро утрачивает свою прелесть, Джо была слишком немолода, слишком устала и занята, чтобы ей радоваться. Она считала, что оправдала все разумные ожидания, когда ее автографы, биографии и автобиографические наброски разошлись по стране; когда художники нарисовали ее дом во всевозможных видах, а репортеры – сфотографировали ее саму в виде крайне угрюмом (а иного в эти трудные времена у нее и не бывало); когда лавина восторженных школьников-пансионеров разорила ее владения в поисках трофеев, а нескончаемый поток доброжелательных паломников стер ступени ее лестницы своими благоговейными стопами; когда слуги, не выдержав бесконечного трезвона дверного колокольчика, начали увольняться через неделю; когда мужу пришлось охранять ее за столом, а мальчикам – прикрывать ее бегство через окно, если любопытные гости врывались в самую неподходящую минуту.

Наверное, краткое описание одного дня лучше объяснит положение дел, оправдает нелюдимость бедной женщины и даст намек злодеям-биографам, наводнившим в последнее время страну, – ибо история эта совершенно правдива.

– Надо принять закон, который защищал бы несчастных писателей, – заявила миссис Джо однажды утром после приезда Эмиля; почтальон принес ей необычайно огромную кипу самых разных писем. – Для меня это куда важнее международных авторских прав, ибо время – деньги, покой – здоровье, а я теряю и то и другое, а вместе с ними – уважение к себе подобным и все сильнее жажду сбежать в дикий лес, раз уж нет мне покоя в свободолюбивой Америке.

– Охотники за львами страшны в своих происках. Поменять бы вас местами – поняли бы, как докучливы, когда «берут на себя смелость нанести визит, дабы выразить восхищение вашими замечательными произведениями», – процитировал Тед и поклонился родительнице, которая хмуро разглядывала двенадцать просьб дать автограф.

– Одно знаю точно, – решительно заявила миссис Джо, – на такие письма я отвечать не собираюсь. Я этому мальчику уже послала шесть штук, не меньше, – похоже, он ими торгует. А эта девочка пишет из пансиона – ответь ей, и все остальные тоже попросят автограф. Все они сначала извиняются за беспокойство – мне ведь наверняка постоянно докучают подобными просьбами, – а после все же рискуют спросить, потому что мне нравятся мальчики или потому что они любят все мои книги либо только одну… Эмерсон и Уиттьер^[24] такое швыряют в корзину для бумаг, и пусть я всего лишь литературная нянька, которая кормит юношество нравоучительной кашкой, я последую их наглядному примеру, иначе не видать мне ни сна ни отдыха – только и буду утолять желания ненасытных детей, – заявила миссис Джо и со вздохом облегчения смела письма на пол.

– Я открою остальные, а ты пока завтракай спокойно, liebe Mutter^[25], – предложил Роб, часто бравший на себя секретарские обязанности. – Вот письмо с юга. – Сломав внушительную печать, он принялся за чтение:

«Мадам!

Коль скоро Господь решил вознаградить вас за труды немалым богатством, я без колебаний попрошу вас о финансовой помощи в покупке нового потира^[26] для нашей церкви. Уверена, к какой бы конфессии вы ни принадлежали, вы ответите согласием на подобную просьбу.

С уважением, миссис Э. Ю. Явьер».

– Отправь вежливый отказ, милый. Деньги, отложенные на помощь, уходят на одежду и еду беднякам, что приходят к моим воротам. Так я воздаю Господу за успех. Дальше, – попросила мать, с благодарностью оглядев свой счастливый дом.

– Литературно одаренный юноша восемнадцати лет предлагает тебе поместить свое имя на обложку его романа, а после первого издания твое имя уберут и заменят на его. Скажи, выгодное предложение? Подозреваю, ты откажешься, хотя и питаешь сентиментальную привязанность к юным писакам.

– Вот уж чему не бывать! Так и ответь, только помягче, и не давай прислать рукопись. У меня их уже семь, свои читать некогда. – Миссис Джо задумчиво выудила из горсти писем маленькое письмецо и открыла бережнее, чем прочие, – криво-косо начертанный адрес подсказывал, что написал его ребенок. – На это отвечу сама. Девочка заболела и хочет книжку… Будет книжка, но продолжения ко всем прочим книгам ради ее удовольствия сочинять не стану. Я так ни одного сюжета не доведу до конца, если возьмусь потакать всем прожорливым Оливерам Твистам, которым то и дело подавай добавки. Кто дальше, Робин?

– А вот это премиленькое. Слушай:

«Дорогая миссис Баэр!

Я сейчас вам скажу свое мнение о ваших книжках. Я их все много раз читал, они у вас первоклассные. Пожалуйста, пишите еще.

Преданный читатель,

Билли Бабкок».

– Вот это другое дело! Билли – разумный мальчик и стоящий критик, ведь сначала перечитал мои книги много раз, а уж потом выразил мнение. Ответа не просит, поэтому пошли ему благодарность и добрые пожелания.

– А вот дама-англичанка, мать семерых дочерей, хочет знать твои взгляды на образование. И спрашивает, какое поприще им выбрать, если старшей исполнилось двенадцать. Да уж, понимаю ее тревогу, – засмеялся Роб.

– Попробую ответить. Только дочерей у меня нет, поэтому от моего мнения мало будет проку, а возможно, я ее даже ошарашу, и все же совет таков: пусть бегают, играют и окрепнут как следует, а потом уж можно начинать разговоры о поприще. Они сами вскоре скажут, чего хотят, если им предоставить чуть-чуть свободы и не кроить всех по одной мерке.

– А вот джентльмен спрашивает, на какой девушке ему следует жениться и найдутся ли у тебя среди знакомых барышни, похожие на твоих героинь.

– Дай ему адрес Нэн, там и поглядим, – предложил Тед, сам тайком решивший так поступить, если получится.

– А тут женщина хочет, чтобы ты приняла ее дочь в свою семью и дала ей денег на несколько лет обучения искусству за рубежом. Соглашайся, мама, хоть потренируешься на девочке.

– Нет уж, спасибо, у меня другое призвание. А это что такое, все в кляксах? – спросила миссис Джо. Дабы скрасить эту докучливую обязанность, она пыталась по конверту понять, что кроется внутри. Оказалось, ей пришло стихотворение от безумного поклонника – безумного, судя по несвязному стилю.

К Д. М. Б.

Был бы я гелиотроп,

Я б сыграл в поэта,

Тебе дал бы аромат

Втайне от всего света.

Станом ты как стройный вяз,

Фебом озаренный,

Щеки твои – розы цвет

В океане темном.

Мудрость есть в твоих словах,

Слава их нетленна.

Очутясь на небесах,

Будь благословенна!

Уста мои похвалы расточают,

И все печали пропадают,

И в глуши лесной, и в толчее городской

Ты в душе всегда со мной.

Взгляни на лилии, они

Забот не знают искони.

Жемчужина, прелестный цветок,

Соломона печать.

Герань мира – Баэр Джозефина.

Джеймс.