Сейчас я думаю отлично от ранее высказанных мыслей. Почему я не имел меча, почему я не умел им владеть? Тогда я не пережил бы минуты ужаса и душевного позора. Если можно было бы начать сначала, я бы начал с меча. Известна притча: Господь помогает тому, кто сам заботится о себе.

Сознание медленно возвращалось ко мне. Сквозь просветленную красную пелену доносились приглушенные, но ясные голоса. Я еще не мог связать услышанное в осмысленные предложения, но память их фиксировала. Голос принадлежал старшине каравана, он вибрировал и прерывался от ярости. Речь шла о нашем молодом знакомце, но никакой почтительности уже не прослушивалось.

– Я умолял нашего равви близко не подпускать этого негодяя к нашему делу. Было ясно с самого начала, что рано или поздно, но нам обеспечены крупные неприятности, от которых мы захлебнемся в крови, чего и дождались. Но наши равви – слепцы! Они готовы ради движения заложить наши жизни. Ну какое значение имеет, что этот мерзавец – сын Каиафы?! Напротив, опасность возрастает. Доверить ничтожному прощелыге проводку каравана с оружием! За оружие заплачено две тысячи. Сколько людей рисковало в Антиохии, добывая оружие, сколько людей его ждет! Мы все рискуем головой, а нашему подлецу подавай именно эту девку из Магдалы. Да с ней каждый в Магдале переспал, кому не лень. Его же ничто не может остановить, хотя все висит на волоске: город набит римскими войсками, всюду шныряют шпионы синедриона. Малейшая оплошность – и мы на виселице. Что сейчас произойдет? Владелец постоялого двора обязан вызвать стражу и сообщить о факте насилия. Мы не успеем загрузить лошадей и уйти отсюда. Сразу спросят, почему ушли на ночь глядя, что хотели скрыть? В страже служат опытные люди, и, считай, петля уже затянулась на наших шеях. А пытки! Римляне, конечно, захотят узнать имена центурионов, продающих оружие из арсеналов в Антиохии. Положение для нас безнадежное!

Господь мой! Видишь, страдаю за благое дело. Помоги! Если все обойдется, сынку Каиафы несдобровать. Я рассчитаюсь с ним сполна! А с нашими глупыми вождями с этой минуты никаких дел. Посмотри на нас: сущие бараны, о своей жизни позаботиться не можем.

– Кончай причитать, как женщина на похоронах! – послышался испуганный голос одного из караванщиков. – Что тебе дался этот мерзавец? Я сам помогу с ним рассчитаться. Но сейчас ты обязан найти способ, как уйти от виселицы. Говори, что нужно сделать, все будет сделано, ты только говори.

– Надо поднимать караван и уходить. Оставлять тюки с товаром здесь нельзя ни одной лишней минуты. Срочно сдаем груз и исчезаем где-нибудь в Александрии – там тьма народу. Дай команду и посмотри, жив ли наш бродячий проповедник; не хватало, чтобы еще и он умер. Тогда и не знаю, что будем делать.

В сарае началась спешная работа. Слышно было, как караванщики навьючивали лошадей. Ко мне подошла хозяйка постоялого двора и принялась за врачевание. Несколько холодных повязок поставили меня на ноги. С Марией было хуже. Надругательство она восприняла тяжело. Известно, что по своей воле люди многое могут перенести. Религиозные подвижники годами живут в подземельях, в пустынях, но стоит их принудительно лишить свободы, и они готовы к самоубийству. Так и душа Марии была потрясена, и, если я правильно понимаю, она теряла рассудок.

В доме Лазаря нас окружили заботой и вниманием, предоставив хозяину постоялого двора выполнить свои обязанности по известным правилам. Однако ночью вспыхнул пожар на постоялом дворе, семья хозяина исчезла. Мне было понятно, что старшина каравана заметает следы. Становилось ясно, что виновники ускользнули от наказания. Дело официально не возбуждено, свидетели исчезли. Кто решится открыть дело против рода Каиафы со слов пострадавших?

Утром мы двинулись в Иерусалим, но я так и не мог прийти к какому-то решению, а мои спутники, рыбаки и земледельцы, находились в еще большем затруднении.

Чувство стыда и беспомощности толкало к решительным поступкам. Все больше и больше склонялся я к мысли обратиться к народу, сделать трагические события достоянием народной молвы и под давлением народного мнения заставить власти провести расследование. Сейчас я понимаю всю убогость этой мысли. Человек, прибывший из глубокой провинции, плохо представляет свои возможности.

Душевная невменяемость сыграла со мной злую шутку. Войдя в храм, я схватил веревку потолще и стал гнать торгующих из храма и при этом кричал, обращаясь к народу, о бесправии простых людей и безнаказанности левитов и о том, что это племя паразитов, сосущих соки народа под знаком Божьих установлений. Проклятья левитам чередовались с рассказом о событиях в Вифании.

Уверен, в памяти ошарашенных людей осталось только зрительное впечатление: мои удары веревкой по ни в чем не повинным торговцам. Обличения были путаны и несвязны, их было трудно объединить в единое целое, особенно простым пастухам и землепашцам. Другое дело – начальник дворцовой стражи. Он сразу оценил события в Вифании. Видимо, до него и раньше доходили слухи о похождениях сына первосвященника. Мое же поведение было возмутительным и требовало мер пресечения. Что и было сделано.

Дальнейшие события развивались стремительно. Мне слова вымолвить не позволили. У власти стоят люди, знающие, как защитить свои интересы. Чтобы исключить всякие разговоры о сыне первосвященника и каких-то его наказуемых поступках, дело перевели в плоскость религиозно-государственного преступления. Еще вчера никому не нужный и не интересный, я сразу стал угрозой для римского протектората.

Мне казалось, что всему миру очевидны несправедливости, творящиеся кругом, и каждый откликнется на призыв ближнего. Отрезвев несколько от детской наивности, я стал понимать, что все далеко не так. Когда мне открылось существование другой точки зрения, стало ясно, в какой ловушке я оказался. Правда, прокуратор постарался вначале отвести от меня угрозу смерти, но, как известно, это ему не удалось.

Но вершина подлости синедриона – поступок с Иудой. Именно этот подписанный им документ и раздавил мое стремление к сопротивлению, показал мне, кто я такой. Пророк, реформатор, выразитель народного духа доброты? Ха! Оказалось, и цена-то мне – один плевок синедриона.

Как тонко мог я толковать Священное писание, целыми часами рассуждать о том или ином установлении! Возможно, кто-нибудь из моих учеников вспомнит слова о принципе доброты: ударили по правой щеке – подставь левую. Сейчас мне все разговоры о добре и добродетели просто смешны. Принимаю эти слова только как способ показать свое духовное превосходство, и то в случае невозможности выразить протест как-то иначе. Сейчас я бы сказал другое:

– Не мир принес я вам, но меч!

И, конечно, меня бы не поняли. Две крайности, но от одной до другой нужно пройти через смерть. Опыт жизни приходится дорого оплачивать.

На суде я не стал выдвигать обвинений по поводу событий на постоялом дворе. Подумаешь, изнасиловали женщину. Что там до страданий одного человека, когда солдаты Рима всю жизнь занимаются убийствами, насилием и грабежами! А что, скажи, с Иудой?

– Ты оказался прав, – ответил Аман Эфер, – под пыткой он подписал донос. Потом был повешен. Нет свидетелей, ничего нельзя и проверить. Как утверждает официальный документ, прибывший в канцелярию прокуратора, установлено, что спутники и ученики Иисуса из Назарета из чувства мести умертвили Иуду из Кариота, истинного ревнителя законов Моисея. Отдан приказ о поимке всех виновных и преданию их суду. Сегодня около Голгофы схватили некоего Иоанна, но в связи с вмешательством римской охранной когорты ему удалось бежать. Думаю, все твои спутники – опасные свидетели для рода Каиафы. Представь себе, что одиннадцать человек пойдут по Иудее и станут рассказывать о случае на постоялом дворе и твоей казни: через год вся Иудея будет в курсе событий. Пойдут жуткие пересуды, и Каиафе придется покинуть пост первосвященника и потерять такие доходы, которые тебе и не снились. Не надо забывать и чувство тревожной заботы о сыне. Отец хочет сохранить его лицо на будущее, когда он остепенится и ему придет время занять подобающее место среди вождей религии и государства.

Галилеянин забеспокоился, на ложе ему стало неуютно. Мысли его переключились на учеников: их ждет печальная участь и все из-за его глупости. Помочь ученикам он ничем не может. Взгляд его с надеждой устремился к посланцу прокуратора.

– Чем можно помочь моим ученикам? Их найдут в Иерусалиме рано или поздно. Только ты, римский сотник, облеченный властью, можешь для них что-то сделать, если, конечно, захочешь.

– Захочу и сделаю. Сейчас все ворота в Иерусалиме контролируются стражей, и выйти из города незамеченным невозможно. Задача заключается в том, чтобы вывести их из города и сопроводить в Галилею к их семьям. Там они будут в безопасности. Однако для этого их необходимо убедить довериться мне, римскому сотнику, командующему к тому же сирийцами.

– Нет тебе смысла предавать моих учеников. Прокуратор действительно стал жертвой давления синедриона. Человек он самолюбивый и помыкать собой какому-то Каиафе не позволит. Потому и довериться тебе можно. Со старшей из женщин, Марией Клеопой, держи связь. Я же, сам понимаешь, скоро умру.

Аман Эфер встал. Так, значит, существует торговля оружием, существует даже караванный путь. Сколько оружия ушло со складов в Антиохии? А может, и не только Антиохии. Такие сведения стоят дорого, очень дорого! Аман Эфер вытащил из складок своего гематия мешочек и протянул его галилеянину.

– Передаю тебе горную смолу, действие которой ты испытал на себе. Известны случаи, когда длительное употребление смолы способствовало очищению крови, и люди выздоравливали. Желаю тебе выздороветь. Во время пребывания в этом доме тебя будет постоянно охранять наряд легионеров в полном вооружении и готовых к бою. Здесь ты можешь чувствовать себя в безопасности. Об учениках не беспокойся, все будет сделано, как я обещал. Прощаюсь с тобой.

Аман Эфер вышел из пещеры и попросил Марию Клеопу пройти к Учителю. У входа в сад раздавался звон оружия армейского наряда, предварительно вызванного сотником через Понтия Пилата. Начинало темнеть, но Аман Эфер отправился во дворец Ирода Великого, где размещалась временная резиденция прокуратора. Понтий Пилат был сражен привезенными известиями. Такого исхода расследования он не ожидал. Долго в ту ночь горел свет в комнатах дворца: готовились новые документы наместнику, организовывались поиски хозяина постоялого двора. Главное же внимание было направлено на поиски каравана. Был разработан план переправы учеников галилеянина за крепостные стены Иерусалима. Аман Эфер и примипиларий пехоты получили дополнительные права на время отсутствия прокуратора, который срочно отбывал к наместнику.

События с галилеянином развивались непредсказуемым образом. Утром принципал наряда доложил Аману Эферу об исчезновении галилеянина.

– Вышел человек по нужде. Что же за ним с копьем ходить? Мы поставлены его охранять, а не сторожить. Должен был вернуться – не дождались.

В доме Никодима на вопросы могла ответить только Мария из Магдалы. Она не спала и видела уход Учителя.

– Он вознесся на небеса весь в сиянии. Господь взял его к себе. А мне он сказал: «Иди к братьям моим и скажи: восхожу к Отцу моему и Отцу вашему и к Богу моему и Богу вашему».

Она рассказывала подробности, и звучали они убедительно.

– Куда он вознесся? – говорил принципал. – Вышел он из пещеры, я хотел его остановить, а затем подумал – зачем? Пошел он вон на тот холмик к вершине, белый хитон отчетливо выделялся. Поднялся он на высотку и сразу пропал. Другое дело, как увидела уход своего Учителя эта женщина.

– Эта женщина не в своем уме, – размышлял Аман Эфер, – и все, что она увидела, является плодом ее больного воображения.

Все пребывавшие в доме Никодима верили рассказу Марии. Говорил же Учитель, что после смерти Отец небесный заберет его к себе. Так и свершилось.