– Назад, назад, – пробасила «девушка с двумя веслами». Она бдительно несла стражу недалеко от буйков. Женя еще в первый день поняла, что тут бесполезно объяснять, насколько ты хорошо плаваешь. Нарушительницу Клеопарда могла без лишних слов выдернуть из воды, как морковку из грядки, и с позором доставить в лодке на пляж. С Женей такого не случалось, а вот неугомонная Тонька Субботина, хваставшаяся, что Волгу переплывает, поплатилась.

Жаль! Но артековское море все-таки остается прекрасным, даже возле самого берега.

– Ну Ле-ерочка Пална! – проныл кто-то из девочек.

– Назад! – веско сообщила Клеопарда. Ей-то рупор не требовался.

Убедившись, что никто не следит, Женя погрузилась с головой. Охватив колени руками, села на дно, начала отсчет: «Раз, два… восемь… тринадцать…» Досчитала до семидесяти, но сама понимала, что на последних полутора десятках ускорилась, там в каждом счете было куда меньше секунды.

Ну все же дольше минуты продержалась… наверно.

Вынырнула, расплескивая вокруг себя зеркальную искрящуюся поверхность. Когда отфыркалась, поняла, что стоит лицом к берегу. «Синенькие», сопровождаемые женщинами в белых халатах, только-только пересекли пляж: их, конечно, не на руках несли, но вот под руки вели, это да.

Посмотрела на дальнюю веранду. Там тоже белели пятна: санитары были на месте, а рядом виднелось еще несколько человек в темных безрукавках и шароварах, вожатые, наверно… Да пусть себе торчат, девочки защищены от их взглядов не только расстоянием, но еще и одеялом моря.

Медицинские сестры сбросили халаты на руки нянечкам и, оставшись в закрытых купальниках и плавательных шапочках, начали сноровисто выпутывать своих питомиц из простынь. Под руки, в точности как по пляжу вели, сопроводили в воду, сами вместе с ними вошли по грудь и встали рядом, словно конвоирши.

Женя попыталась узнать ту спортивную медичку, которая зачем-то стерла рисунок, и не смогла: все они были странно одинаковые. Навряд ли в случае чего им помощь Клеопарды потребуется.

А вот коминтерновку, нарисовавшую паука, она, кажется, узнала: чуточку менее синюшная, чем остальные, немного выше их. И одинокая белая прядь в светло-пепельных волосах.

Ей показалось, что на ногах художница держится тоже чуть увереннее своих подруг, которые совсем уж как былинки шатались, но это оказалось не так. Плавно накатила волна, легкая и ласковая, как все вокруг, однако девочка едва устояла, судорожно вцепилась в жилистое плечо медички, повисла на нем, точно не было для нее в мире опоры надежней…

И все-таки выпрямилась. Улыбнулась солнцу, морю, Жене, даже хмурой медсестре рядом с собой.

Запела на непонятном языке.

На это никто не обратил особого внимания, сквозь плеск и шорох волн вразнобой звенели девичьи голоса. Никто не обращал внимания и на Женю, по шею в воде аккуратно перемещавшуюся так, чтобы оказаться прямо напротив коминтерновки.

Ну и что ей сказать? Рот Фронт? Но пасаран? За наша и ваша вольносць? Салудо? Женя, вдруг ощутив себя полной дурой, попыталась разобрать в пении хоть какие-то знакомые слова и не разобрала.

Девочка явно заметила ее. Продолжая песню, улыбнулась Жене уже целенаправленно, а не «вообще». Смотрела пристально, на открытом лбу, между бровей, стало вздуваться от напряжения красноватое пятно.

– Тебя как зовут? – прошептала Женя.

– Аэлита-д’хи… – девочка то ли ответила, то ли так прозвучало какое-то слово из ее песни. Нет, все-таки ответила. – Аэлита-младшая.

Медичка, только сейчас сообразив, сурово нахмурилась и сделала шаг, оказавшись между ними. Женю таким смутить было трудно, она уже приготовилась объяснить угрюмой тетке, что тут вообще-то не рабовладельческая плантация, не царская гимназия из древней истории и даже не госпиталь для тяжелораненых, а совсем наоборот, место, где пионерам всех стран положено общаться друг с другом. Но тут взгляд медсестры перескочил на что-то за ее спиной, а миг спустя со стороны открытого моря прилетел слитный визг, скорее восторженный, чем испуганный.

Женя резко обернулась.

– Ой, смотрите! Ой, как близко, большие какие! Ой, Лер-Пална, а они нас не съедят? Ой, хорошенькие!

Клеопарда, выпрямившись во весь свой немалый рост, стояла в полном изумлении, замерев, как гипсовая статуя. С веслом наперевес, но точно не собираясь пускать его в ход. А девочки бултыхались вокруг лодки, цеплялись за ее борта, щебетали, указывали пальцами на что-то за буйками. И только когда там вдруг взметнулось в воздух черное глянцевое тело, Женя поняла: несколько дельфинов, целая стая, внезапно подошли удивительно близко, почти к самому пляжу.

Девочка позади нее продолжала петь.

* * *

– Кто это был? – спросила Женя, когда синекожая замолкла.

– Кто? – брови художницы взлетели вверх.

– Ты нарисовала на песке… это чудище… Паук?

– Это… там, на родине, – ответила девочка.

– Ты здорово рисуешь, – сказала Женя. – Я даже испугалась, он такой страшный!

– Страшный, – эхом откликнулась синекожая, но тут, словно очнувшись, рядом оказалась медичка.

– Море большое, – хмуро сказала она Жене, – плавай в другом месте, иначе…

У нее было такое лицо, что Женя поняла: ничего не выйдет. Можно кричать, можно ругаться, можно даже цедить слова сквозь зубы, ее никто не послушает. Или даже того хуже.

Она помнила, какое лицо было у отца, когда тот три года назад объяснял ей с сестрой, что «дядя Саша», комполка Звонников, к ним больше в гости ходить не будет. И к нему домой тоже заглянуть нельзя. Совсем. О нем теперь никогда и ни у кого даже спрашивать нельзя. И вообще лучше считать, что его не было. Тогда он тоже добавил: «Иначе…», и не договорил.

Женя развернулась и, стараясь не цепляться ногами за песок, поплыла к берегу. Добрела до своего места и шлепнулась на лежанку.

Ничего, она им еще устроит!

Забегали, закричали вожатые и медички, выгоняя девчонок на берег. Вернулись соседки, Марлеста и чернокосая Нелтэк, еще недавно так удивлявшаяся тому, что море, оказывается, не только бывает по-настоящему, а не на картинках, но еще и взаправду соленое.

– Ты что ж не пошла к дельфинам? Боишься? – ткнула ее в бок толстушка.

– Он посмотрел прямо на меня! – захлебываясь от восторга, заговорила Нелтэк. – Глаз круглый! А сам он черный. Я могла даже рукой до него дотронуться!

– Почему же не дотронулась? – вяло спросила Женя.

Ответ не запомнила. Прислушалась к себе: все еще злится, что ли? Да нет, злость ушла. В конце концов, не просто же так опекают «баклажаночек»? Наверное, им вредно не только загорать, но и нервничать. Поэтому медичка не дала им поговорить. Услышала про паука, вот сразу и приперлась!

Жене даже стало чуточку неловко: вдруг от ее разговоров Аэлите станет хуже?

Женя перевела взгляд на веранду с коминтерновками и вздрогнула от неожиданности: художница смотрела прямо на нее – не мигая, глаза в глаза, а потом явственно подмигнула и тут же отвернулась.

Оставшееся до обеда время Женя не сводила с Аэлиты глаз, и ее настойчивость была вознаграждена.

– Одеваемся и на обед! – скомандовала старшая по пляжу. Снова засуетились вожатые, забегали медсестры. Девчонки поднимались с лежанок, натягивали трусы и майки, вытряхивали из сандалий песок.

Первыми с пляжа потянулись коминтерновки. Медички бережно поддерживали их под руки, но все равно было видно, как трудно «баклажаночкам». Они брели едва-едва, останавливаясь на передых чуть не каждые десять шагов. Аэлита шла и выглядела немного бодрее прочих, помогала ей только одна медсестра, спасибо, уже не та, что в море.

Проходя мимо Жени, Аэлита еще раз подмигнула и незаметно выронила что-то из ладони. Надевая сандалии, Женя как бы случайно пошарила рукой, нащупала круглое и гладкое.

По пути в столовую находку удалось рассмотреть: обычная ракушка, «китайская шляпа», каких множество валяется на берегу и полосе прибоя, только в отличие от них целая и блестящая перламутром. Женя хмыкнула и спрятала раковину за отворот панамки.

* * *

– Странные вы, – задорно, даже с вызовом сказала Женя. – Такая духота, а лежите тут, в собственном соку варитесь… Неужели пять шагов пройти трудно?

Никто не ответил. Коминтерновки действительно лежали недвижными тушками, с головой закутавшись в простыни, как будто им было холодно, а медички не обратили на Женю внимания.

Всю ночь дуло с моря, и наутро врачи отменили купания. Обидно, а делать нечего: и вода холодная, и медуз нагнало столько, что получилось не море, а суп с клецками. Тот же ветер унес последние облака, и на побережья, на пляжи, на кипарисовые рощи чугунной плитой опустилась страшенная жара. Девчонки и мальчишки обсели фонтаны, да разве сравнить их с морем? Глубина по пояс, не искупаться, а только намокнуть.

Их корпусу повезло, древние буржуи, которые жили здесь когда-то, устроили настоящий бассейн. Наверное, если постараться, можно уговорить себя, что это море…

Женя решительно сбросила сандалии, посидела немножко на краю бассейна, свесив ноги в воду, потом нырнула, как была – в трусах и майке. Среди тех, кто сейчас лежал вокруг бассейна, могли оказаться не только «баклажаночки», но и «баклажанчики», кто их разберет под простынями. Конечно, какие из них, синюшных, мальчишки… А вот какие ни есть, не октябрятского возраста все-таки.

Мраморное дно покрывал рыжий песок, кое-где лежали мелкие камешки и даже серебристая монетка – кажется, двугривенный.

– Ой, как тут здорово, – сказала Женя, вынырнув и отдышавшись. Вновь задорно посмотрела на «баклажаночек». – Ну, кто со мной?

Одна из синеньких зашевелилась и выпуталась из простыни. Сейчас она, несмотря на жару, была полностью одета – так, как полагалось разве что во время экскурсий в город или на Аю-Даг: в блузу с длинными рукавами и шаровары. Коминтерновка осторожно встала и, покачиваясь, словно ее ветром шатало, спустилась по лесенке в бассейн.

Это была та самая художница, Аэлита-д’хи… или т’хе? После непонятного случая с ракушкой она больше ни разу не пыталась заговорить с Женей, хотя случаи, если постараться, были. Но вот ей, как видно, не захотелось стараться. И Женя, обидевшись, тоже утратила к ней интерес.

– Туату мори обелоа… – со слабой улыбкой произнесла синюшная девочка и окунулась с головой.

Что она имела в виду? Женя пожала плечами: совсем их не поймешь, то говорят по-русски, то нет. Уже неделю вместе, а она и познакомилась только с одной, вот этой самой Аэлитой. Да и то – познакомилась ли?

Женя вылезла из воды, села на теплый бортик. «Баклажаночка» лежала на дне и смотрела на Женю большими удивленными глазами. Потом ловко, словно бы змеиным и точно нечеловеческим движением перевернулась и поплыла по кругу.

Женя испугалась на секунду: не умеют люди так плавать! Как рыба угорь – Оля приносила с таких с рынка. Словно услышав Женины мысли, коминтерновка всплыла рядом с нею, улыбнулась, покачала головой: «все хорошо, не бойся».

– А я и не боюсь, – буркнула под нос Женя, глядя, как синенькая снова уходит под воду. – Слушай, – сообразила она вдруг, – а если медичка увидит или вожатая?

Коминтерновка, конечно, не ответила. Женя молча смотрела, как та нарезает круги по бассейну, не поднимаясь на поверхность. Спохватившись, начала отсчитывать секунды. На счете 124 больно ущипнула себя за руку. На счете 300 в панике оглянулась на взрослых.

Вожатая сидела рядом с медичками и что-то рассказывала, прыская в ладонь. Медички не смеялись, но внимательно смотрели: все внимательно смотрели на вожатую, и ни одна – в сторону бассейна.

В этот самый миг лицо Аэлиты показалось над водой. Только на миг и только лицо. Глубокий вдох, а потом она вновь погрузилась. Опять скользит над дном, как гибкая змейка или диковинная рыба.

«Я сейчас, – долетели до Жени слова вожатой, – ваших проверю только». И тут Женя испугалась по-настоящему: а если коминтерновкам нельзя купаться в бассейне? Не то что так, а вообще в воду заходить, по крайней мере, сейчас? Если им положено просто лежать и дышать воздухом? А Аэлита в бассейне! Потому что она, Женя, ее туда зазвала!