Бахрам был сказочник. Настоящий. Этим ремеслом кормился уже лет сорок. Много знал по памяти, а кроме того, имел старинную толстенную книгу «Тысяча ночей», которую читал для избранных слушателей. Была у него юная воспитанница-сирота Феруза, которую старик тоже потихоньку учил своему хитрому ремеслу. К ним в гости на огонек частенько наведывался Илгизар. Был он приезжий, всем в Сарае чужой. До прошлого года вообще жил при медресе, где обучался книжной премудрости. Там и попался на глаза наибу, который стал давать смышленому юноше кое-какую работу в качестве писца.

V
Вернувшийся мертвец

Не зря говорят умные люди: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Злат в шутку обещал прислать к Илгизару старого сказочника и забыл про это. Однако сказанное слово упало на благодатную почву. Юноша сразу зарубил себе на носу, что появился повод заглянуть на досуге в уютную хижину Бахрама. Старик жил уединенно за городом. Вроде его ремесло располагало держаться ближе к главному базару, где в харчевнях всегда есть желающие послушать интересные истории. Да и более щедрыми люди делаются на сытый желудок. Нет же, забрался сказочник за последнюю городскую заставу, да и от той было больше получаса ходьбы по пустынной дороге.

Видно было, что старик любил уединение. Однако и от всякого рода отшельников, искавших путь к Богу, он тоже держался подальше.

Ходили слухи, что в молодости был он где-то в чужих странах большим человеком, едва не вельможей. Но точно никто ничего не знал, дело-то прошлое. Очень давно все это было. В Сарае Бахрам появился еще лет тридцать назад. До этого жил в Сумеркенте – старом городе ниже по реке в нескольких днях пути отсюда. А откуда приехал туда – бог весть. Вроде приплыл из-за Бакинского моря.

Замечали, что какими-то загадочными путями сказочник знаком с другим отшельником, славным шейхом Ала-эд Дином эн-Номаном ибн Даулетшахом. Иногда добавляли еще «аль-Хорезми» – из Хорезма. Только тот был совсем другого поля ягода. К нему сам хан Узбек ходил на поклон с великим почтением. Да еще смиренно ждал, когда шейх разрешит войти.

Эн-Номан тоже нездешний, из пришлых. Еще бывший хан Тохта привез его из Хорезма, где он прославился как лекарь. А по каким краям скитался этот отшельник в молодости, где набирался своей великой учености, никто не знал.

Видно, тогда и пересекались его пути-дорожки с сарайским сказочником.

Что уж там было промеж них, никому не ведомо. Только однажды, когда старого Бахрама по подлому оговору схватила стража и потащила в суд, он крикнул в толпу: «Скажите об этом эн-Номану!» И говорить не пришлось – у шейха кругом свои глаза и уши. Не успели засовы тюрьмы закрыться за спиной сказочника, как во дворе суда появились мюриды святого старца. Не обращая ни малейшего внимания на стражников и судейских, они забрали Бахрама и увезли с собой. Связываться с могущественным шейхом никто не посмел. Все равно что плевать против ветра.

Хоть Злат про Бахрама пошутил, зато не забыл про обещание прислать своему помощнику поесть во время несения внезапно подвернувшейся службы. Сразу после доклада во дворце он подозвал начальника дневной стражи, того самого Итлара, что вчера тоже ненароком угодил во всю эту историю, и сунул ему в руку несколько монет:

– Пошли кого-нибудь на базар, пусть отвезут моему парню чего-нибудь съестного.

Сотник только рассмеялся:

– Эмир уже ему припас целую корзину. Во дворе стоит. Сам понимаешь, такой важный дар придется мне лично везти. Прямо сейчас и поеду. Первым делом.

Наиб не поленился и заглянул в здоровенную корзину, заботливо прикрытую льняным платком. Ее содержимым можно было накормить маленький отряд. Румяные лепешки, жареный цыпленок, пирожки, творог, что-то копченое, бережно завернутое в белую тряпочку. Пара плотно завязанных кувшина с каким-то питьем. И еще небольшой кувшинчик с запечатанным горлом. Его содержимое явно было лучше употреблять только после службы, о чем Злат немедленно сообщил эмиру.

– Забери, – сразу согласился тот. – Потом отдашь. Это я недоглядел. Корзинку жены собирали. Они на меня как коршуны на цыпленка кинулись, когда я вернулся. Не терпелось дурам с утра пораньше узнать новости про гулей и оживших мертвецов. Еле отбрехался. А уж как жены услыхали, что я велел пожрать твоему помощнику собрать, так и бросились на кухню.

Увидев на лице наиба тревогу, эмир поспешил его успокоить:

– Я им строго-настрого! А для верности не велел из дома ни ногой. И к себе никого…

Был он родом из Хорезма. В сарайские эмиры угодил после того, как Узбек стал везде ставить новых людей, отстраняя старую знать. Преимущество давал мусульманам. Особенно хорезмийцам. Кто видел здесь руку эн-Номана, кто грешил на тамошних купцов, которые, по слухам, дали некогда немалые деньги тогда еще молодому царевичу Узбеку, угнавшему мяч царства у потомков хана Тохты. Теперь уже все былью поросло.

Хорезмские порядки в Сарае не приживались. Слишком много разного народа здесь собралось. У каждого свой норов. А верховодили всем все равно кипчаки. Народ вольный, степной. Люди, живущие за войлочными стенами, как называл их еще сам Потрясатель Вселенной.

Касалось это и женщин. В Хорезме с ними было строже. Там они закрывали лица, из дома никуда не выходили. Скажи все это эмир своим женам, когда те еще жили в Хорезме, можно было не беспокоиться. А в Сарае надежды на строгий запрет никакой. Правда, вслух Злат этого говорить не стал. Зато посоветовал:

– Ты бы лучше вечерком Итлара в гости зазвал. Сотника этого. Он бы твоим женам все и рассказал из первых уст. Чтобы сами убедились, что ничего интересного. Запретный плод ведь сладок. А для сказок у моего помощника есть подружка, Феруза зовут. Завтра можно и ее принять. Я Илгизару велю вечером к ней сходить. Думаю, он за день всякого наслушается.

Сразу стало видно, что эмиру такая мысль понравилась, и Злат ковал железо, пока горячо:

– Коль вся эта каша из-за бабьих сплетен заварилась, то и кончать с ней надо бабьими сплетнями. Огонь огнем тушат. Запретами здесь не поможешь. На всякий роток платок не накинешь.

Оставалось только сказать Итлару, чтобы он к концу дня отвез Илгизара из скудельницы прямиком в хижину Бахрама.

Досужая болтовня, действительно, утихла так же быстро, как и началась. Перестань подбрасывать дрова в костер, и он потухнет. Так и сплетни. Уже к обеду все знали, что таинственный мертвец был всего-навсего укушен змеей, что его уже опознали и забрали тело. Даже сам Злат к вечеру едва не позабыл, что собирался к Бахраму. Нужно же отдать Илгизару заветный кувшинчик, так заботливо уложенный в корзину эмирскими хатунями.

К дому сказочника Злат подъехал, когда солнце было еще высоко. Огороженный колючими кустами дворик был залит вечерними лучами, а листья высоких старых верб над крышей убогой хижины отливали золотым светом. Сам Бахрам грелся на скамеечке, накинув на плечи поверх халата потрепанный тулуп.

– Пора такая, – посетовал он. – Днем уже жарко, а вечерами изрядно холодает. Не побережешься, как раз простынешь хуже, чем зимой.

Сейчас во дворе на ласковом весеннем солнышке было теплее, чем в темной хижине. Было видно, что очаг там давно не разжигали. Ремесло сказочника такое, что время он проводит по большей части в харчевнях, где его обычно и кормят. Часто и ночевать случается в гостях. Вот и теперь воспитанницы Бахрама дома не было.

Старик уж было собрался вечерять нехитрой снедью, прихваченной накануне в городе: творогом и лепешками. Оказалось, что из дому он вчера не отлучался и последних сплетен не слышал.

Злат по-хозяйски разжег огонь в очаге, поставил кипятиться воду, после чего надел коню торбу с ячменем и уселся рядышком со стариком, всем своим видом показывая, что приехал надолго.

– Ты, я вижу, один? Если что, я у тебя заночую? Феруза, наверное, уже сегодня не придет. Скоро темнеть начнет.

Все-таки от последней городской заставы было с полчаса ходьбы по пустой дороге. Озорничать, правда, там не озорничали, хан Узбек за последние годы приучил народ к порядку и страху перед карающей рукой закона. Но искушать судьбу не следует.

Да и дорога шла к северу. На полночь, как говорили люди, привыкшие мерить время по солнцу. Монголы все северное называли черным. Ту же Булгарскую пристань, что прилегала к одноименному кварталу на этой окраине Богохранимого Сарая. Так же называли последнюю перед заставой улицу, вытянувшуюся вдоль дороги. Там сейчас жил Илгизар. После того как он переселился из медресе, его позвали к себе водовозы, чей братский двор как раз раскинулся на Черной улице. Они жили общим коштом, даже имели свою маленькую мечеть, вот и пригласили ученого шакирда, чтобы потихоньку обучал этих вчерашних степняков, перебравшихся в великий город, нехитрым премудростям новой жизни.

Сама дорога еще совсем недавно была почти пустынной. Даже теперь кое-где совсем замуравилась. Только с прошлого года, когда Узбек начал строить новый дворец к северу от Сарая, она оживилась. Что туда, что оттуда больше идут по реке. Это не та дорога, что за Красной пристанью, где молочник Эталмас наткнулся на мертвое тело. Там весь берег в шалашах, балаганах и хижинах. Рыбные дворы, кумысники, огороды. Да и сама дорога идет к старому городу Сумеркенту, стоявшему еще с незапамятных времен, задолго до прихода непобедимых воинов Потрясателя Вселенной.

Здесь, с севера, больше царство пастухов, а это народ бродячий. Сейчас с весны уже и загоны их пустуют – все на выпасе.

Злат вынес чашки и заварил привезенный с собой китайский чай. Нарочно сделал крюк на главный базар, чтобы купить этот дорогой и редкий напиток, до которого, как он знал, Бахрам большой охотник. В самом Сарае чая пили мало. Непривычно, да и дорого. Больше пришлые хорезмийцы из тех, что побогаче, да еще уйгуры, которых немало стеклось сюда еще при прежних ханах.

Когда на дороге послышался стук копыт подъезжающих всадников, уже начали сгущаться сумерки.

Сотник доставил Илгизара лично. Как оказалось, неспроста. Они еще днем хорошо столковались, почуяв друг в друге родственные души. Вот теперь Итлар, сменившись со службы, поехал с юношей, явно желая услышать продолжение ночной истории. Кто-кто, а уж он имел на это право. Не пусти сотник вчера по следу смышленого эталмасова пса – вообще бы никакой истории не было. Пришлось даже с превеликим трудом отговориться от приглашения эмира, благо передали его через слугу.

Сотник был человек одинокий. Вся его жизнь прошла на ханской службе. А служба службе рознь. Смолоду попал в ловчие, состоял при ханской псовой охоте. В ту пору Узбек, только севший на золотой престол Улуса Джучи, еще крепко опасался не только за власть, но и за жизнь. Держался у северных лесов, близ укромных урочищ.

Даже иноземным послам было велено говорить, что хан очень любит тамошнюю охоту. А какая охота в тех краях? Больше с собаками.

Людей при себе хан держал немного, самых надежных. Молодых, несемейных.

Потом, когда Узбек уже стал перебираться на лето в южные степи, а для зимней поры построил роскошный дворец, вокруг которого вырос целый город, который так и назывался Сарай – дворец на тюркской наречии, – Итлар попал в ертаул. Так называлась полевая разведка, которая выезжает наперед перед ханским проездом. Служба хлопотная, зато вольная. Опять же, жалуют часто. Ертаульщики одной стороны сами по себе и никто их не видит, с другой – постоянно при докладе. Это глаза и уши самого начальника ханской стражи во время кочевья. А хан кочует почитай половину года.

Вот только семьей и домом при такой службе обзавестись трудно. Зато под старость нашлось Итлару теплое место сотника, начальника дневной стражи в самом Сарае Богохранимом.

С собой гости привезли большую часть корзины со снедью, столь заботливо наполненной с утра женами эмира. И то сказать, скудельница не самое лучшее место, чтобы аппетит разыгрался. Запах там стоит не слишком здоровый. Особенно сейчас, с наступлением тепла. Собственно, с этого все и началось.