К концу беседы мы оба были уже сильно навеселе. Мой собеседник допил очередную порцию виски, откинул волосы со лба и напоследок сообщил, какова ситуация в городе на сегодняшний день.

– Сейчас самый сильный из них, по-видимому, Пит Финик. Виски, которое мы с вами пьем, принадлежит ему. За ним идет Лу Ярд, у него ломбард на Паркер-стрит, кроме того, он занимается поручительством, контролирует – так, во всяком случае, я слышал – большинство городских увеселительных заведений и на дружеской ноге с Нуненом, шефом местной полиции. У крошки Макса Тейлера – или Сиплого – тоже друзей хватает. Он маленький, смуглый, ловкий, вот только с горлом беда – еле говорит. Игрок. Эти трое с помощью Нунена и помогают Элихью управлять городом, помогают больше, чем тот хотел бы. Но ему приходится мириться с ними, иначе…

– А этот, сын Элихью, которого сегодня пристрелили? – спросил я. – Чем он занимался?

– Служил своему папочке верой и правдой. И дослужился…

– Вы хотите сказать, что старик?..

– Может быть, не знаю. Не успел сынок вернуться из-за границы, как папаша посадил его выпускать газету. Старый черт уже одной ногой в могиле, а себя в обиду не даст. Но с этими ребятами надо держать ухо востро, поэтому старик выписал Дона с его французской женой из Парижа и использовал собственного сына в качестве приманки. Любящий папаша, нечего сказать! Дон проводил в газетах кампанию «Очистим наш город от порока и коррупции!». Понимай – от Пита, Лу и Сиплого. Дошло? Старик решил стряхнуть с себя эту банду руками мальчишки. Вот им и надоело, что их трясут. Впрочем, это только мое предположение.

– И не самое удачное. Что-то здесь не то.

– В этом проклятом городе все не то. Еще стаканчик этой отравы?

Я отказался. Мы вышли из ресторана и двинулись по улице. Билл Квинт жил в отеле «Майнерс» на Форест-стрит, и нам было по пути.

Перед моей гостиницей здоровенный детина, сильно смахивающий на переодетого полицейского, стоял у края тротуара и беседовал с кем-то сидевшим в большом открытом автомобиле.

– В машине Сиплый, – сказал Билл Квинт.

Я повернул голову и увидел Тейлера. Молодой, чернявый, маленький, профиль прямо-таки скульптурный.

– Хорош, – сказал я.

– Угу, – согласился «серый». – Лучше некуда.

Глава 2. Владыка Бесвилла

«Морнинг геральд» посвятила смерти Дональда Уилсона две страницы. С фотографии широко улыбался симпатичный человек в полосатом галстуке, с живым, умным лицом, смеющимися глазами, вьющимися волосами и ямочкой на подбородке.

Произошло вот что. Накануне вечером, без двадцати одиннадцать, Дональд Уилсон был убит на месте четырьмя пулями – в живот, в грудь и в спину. Услыхав выстрелы, жители дома номер 1100 по Харрикен-стрит выглянули в окна и увидели на тротуаре распростертое тело. Над ним склонились мужчина и женщина. На улице было темно, и разобрать их лица было невозможно. Когда же сбежались люди, мужчина и женщина скрылись. Никто не знал, как они выглядят. Никто не видел, куда они убежали.

Стреляли в Уилсона из пистолета тридцать второго калибра. Два выстрела из шести пришлись в стену дома, и, изучив траекторию этих пуль, полиция пришла к выводу, что в Уилсона целились из узкого прохода между домами на противоположной стороне улицы. Больше ничего выяснить не удалось.

В помещенной в «Морнинг геральд» редакционной статье говорилось, что покойный Уилсон, не жалея сил, боролся с коррупцией и что убийство, судя по всему, – дело рук тех, кто не хотел, чтобы в Берсвилле произошли изменения к лучшему. Шеф городской полиции, отмечалось в статье, убедительнее всего докажет свою непричастность, если как можно быстрее поймает и осудит убийцу или убийц. Тон статьи был недвусмысленно резким.

Дочитав газету и допив вторую чашку кофе, я вскочил на Бродвее в трамвай, вышел на Лорел-авеню и направился к дому убитого.

Я уже находился от него всего в двух минутах ходьбы, как вдруг мне совершенно расхотелось идти туда.

Дело в том, что прямо передо мной улицу перешел невысокий молодой человек в коричневом костюме. Со скульптурным профилем. Это был Макс Тейлер, он же Сиплый. Когда я дошел до бульвара Маунтен, то увидел, как его коричневые брюки мелькнули в дверном проеме дома покойного Дональда Уилсона.

Я вернулся на Бродвей, нашел магазин с телефонной будкой внутри, полистал телефонный справочник в поисках домашнего номера Элихью Уилсона, набрал этот номер и сообщил человеку, назвавшемуся его секретарем, что я приехал из Сан-Франциско по просьбе Дональда Уилсона, знаю кое-какие подробности о его смерти и хочу видеть отца убитого.

Проявив некоторую настойчивость, я в конце концов получил разрешение приехать.

Когда секретарь, тощий тип лет сорока с колючим взглядом и бесшумной походкой, ввел меня в спальню своего хозяина, владыка Бесвилла сидел в постели, со всех сторон обложенный подушками.

Маленькая, круглая, как мяч, головка, коротко стриженные седые волосы, прижатые ушки, такие крошечные, что их не видно вовсе. Над небольшим носом крутой лоб, рот и подбородок плоские, нарушающие округлость черепа. Короткая бычья шея, на квадратных мясистых плечах топорщится белая пижама. Одна рука – жилистая, с короткими, толстыми пальцами – лежит поверх одеяла. Глазки круглые, голубые, водянистые. Кажется, они вот-вот выскочат из-под седых кустистых бровей и во что-нибудь вцепятся. Да, этот за себя постоять сумеет.

Едва заметным движением своей круглой, как мяч, головки он указал мне на стул возле кровати, другим столь же неуловимым движением выставил из комнаты секретаря и только тогда спросил:

– Что там насчет сына?

Голос хриплый. Слова вырываются не изо рта, а откуда-то из груди, поэтому разобрать, что он говорит, было непросто.

– Я из Сан-Франциско, работаю в детективном агентстве «Континенталь», – представился я. – Несколько дней назад мы получили от вашего сына чек и письмо, где он просил прислать сюда сотрудника. Этот сотрудник – я. Вчера вечером мы договорились с вашим сыном встретиться у него дома. Я пришел в назначенное время, но его не застал. По дороге в гостиницу я узнал, что его убили.

Элихью Уилсон подозрительно уставился на меня и спросил:

– Ну и что?

– Когда я пришел, кто-то позвонил по телефону вашей невестке, после чего она ненадолго ушла, вернулась с подозрительно напоминающим кровь пятном на туфле и сказала, чтобы я мужа не ждал. Его убили в десять сорок, а она ушла в десять двадцать и вернулась в пять минут двенадцатого.

Старик оторвал голову от подушки и принялся ругать миссис Уилсон. Как он только ее не обзывал! Наконец он иссяк и взялся за меня.

– Она в тюрьме? – заорал он.

Я сказал, что вряд ли.

По-видимому, это ему не понравилось, ибо он снова разразился самыми отборными ругательствами, на этот раз в мой адрес.

– Так чего же вы, черт побери, ждете? – закончил он свою длинную тираду.

Не будь он таким старым и больным, я бы с удовольствием хорошенько хватил его по спине.

– Улик, – рассмеявшись, ответил я.

– Улик?! Каких еще улик? Ведь вы…

– Не валяйте дурака, – перебил я его. – Зачем ей было его убивать, сами подумайте?

– Затем, что она французская шлюха! – опять завопил он. – Затем, что она…

В дверях появилось испуганное лицо секретаря.

– Пошел вон! – гаркнул старик, и лицо секретаря пропало.

– Она ревнивая? – поспешил спросить я, воспользовавшись тем, что он на мгновение затих. – Кстати, вы напрасно так громко кричите, я, конечно, глуховат, но последнее время принимаю сухие дрожжи и стал слышать значительно лучше.

Старик согнул под одеялом ноги в коленях, положил на них сжатые в кулак руки и выставил на меня свою квадратную челюсть.

– Я стар и болен, – с расстановкой произнес он, – но меня очень подмывает встать и выставить вас отсюда коленом под зад.

Я пропустил его слова мимо ушей и повторил:

– Она ревнивая?

– Ревнивая, – сказал он уже спокойнее. – А также властная, избалованная, недоверчивая, жадная, мелочная, бессовестная, вероломная, себялюбивая, короче – дрянь, ничтожная дрянь.

– А основания для ревности у нее были?

– Хочется верить, что были, – съязвил он. – Я бы очень расстроился, если бы узнал, что мой сын ей ни разу не изменил. Хотя, очень может быть, так оно и было. С него станется.

– И все же вы не можете назвать мне причину, из-за которой она могла убить его?

– Не могу назвать причину?! – Он опять завопил: – Я же вам говорю…

– Все, что вы говорите, несерьезно.

Старик откинул одеяло и стал вылезать из постели. Затем передумал, поднял покрасневшее от бешенства лицо и заорал:

– Стэнли!

Дверь приоткрылась, и в щелку заглянул секретарь.

– Выставь-ка отсюда этого ублюдка, – распорядился старик, замахнувшись на меня кулаком.

Секретарь повернулся ко мне.

– Один ты, боюсь, не справишься, – сказал я, покачав головой.

Секретарь нахмурился. Мы были примерно одного возраста. Он был долговязый, на целую голову выше меня, зато фунтов на пятьдесят легче. А мои сто девяносто фунтов состояли не из одного жира. Секретарь занервничал, виновато улыбнулся и ретировался.

– Между прочим, – сказал я старику, – сегодня утром я решил побеседовать с женой вашего сына, но, подходя к ее дому, увидел, как туда входит Макс Тейлер, и счел за лучшее с визитом повременить.

Элихью Уилсон опять сунул ноги под одеяло, тщательно подоткнул его со всех сторон, откинулся на подушку, уставился, прищурившись, в потолок, а затем глубокомысленно заключил:

– Гм, вот оно что…

– Не понял?

– Теперь все ясно, – с уверенностью сказал старик. – Его убила она.

В коридоре послышались шаги, только на этот раз не легкие, секретарские, а тяжелые.

– Вы устроили вашего сына в газету для того… – начал было я, когда шаги приблизились к самой двери.

– Убирайтесь вон! – гаркнул старик, но не мне, а тому, кто стоял за дверью. – И в дверь не заглядывать! – Он сердито посмотрел на меня и спросил: – Так для чего, по-вашему, я устроил сына в газету?

– Чтобы рассчитаться с Тейлером, Ярдом и Питом.

– Ложь.

– Это не я придумал. Весь Берсвилл об этом знает.

– Вздор. Я отдал газеты в его полное распоряжение. Он делал с ними все, что хотел.

– Расскажите об этом своим дружкам, они вам поверят.

– Плевать я хотел на дружков. Я говорю то, что есть.

– Не будем спорить. От того, что вашего сына убили по ошибке – а это надо еще доказать, – он все равно не воскреснет.

– Его убила эта женщина.

– Сомневаюсь.

– Сомневается он! Она и убила.

– Возможно. Но про политику тут тоже не следует забывать. Вы могли бы…

– Повторяю еще раз: его убила эта французская тварь, а все ваши идиотские домыслы можете оставить при себе.

– И все-таки политикой пренебрегать нельзя, – не сдавался я. – Вы же Берсвилл знаете как свои пять пальцев. Дональд ведь как-никак ваш сын. При желании вы могли бы…

– При желании я мог бы, – взревел он, – послать вас ко всем чертям назад во Фриско вместе с вашими идиотскими…

Тут я встал и довольно бесцеремонно перебил его:

– Значит так. Я остановился в отеле «Грейт Вестерн». Если надумаете поговорить начистоту, я к вашим услугам.

С этими словами я вышел из спальни и спустился по лестнице. Внизу с виноватой улыбкой слонялся секретарь.

– Старый скандалист, – буркнул я.

– На редкость яркая личность, – пробормотал он в ответ.

В редакции «Геральд» я разыскал секретаршу убитого. Ею оказалась крохотная девушка лет двадцати с большими карими глазами, светло-каштановыми волосами и бледным хорошеньким личиком. Звали ее Льюис.

О том, что ее шеф вызвал меня в Берсвилл, она слышала первый раз.

– Надо сказать, мистер Уилсон вообще был человеком замкнутым, – пояснила Льюис. – И потом… – она запнулась, – он не очень-то доверял своим сотрудникам.

– И вам?

– И мне, – покраснев, сказала она. – Впрочем, он проработал в редакции очень недолго и поэтому плохо знал нас.