Я всегда говорю себе, что мне несказанно повезло встретить этого образованного, привлекательного и, самое важное, очень открытого мальчика, который довольно быстро влюбился, в отличие от меня самой. Не то чтобы он мне не нравился, просто я ничего не знала ни о любви, ни о сопутствующих ей чувствах. К тому же я сейчас поймала себя на мысли, что рассказываю вам об этих фактах из своей жизни с некоторой холодностью. Положа руку на сердце, скажу: я много лет жила, не испытывая никаких эмоций. Долгое время мне удавалось изображать в нужный момент и радость, и печаль. На самом же деле происходившее не вызывало во мне отклика. С вашими профессиональными навыками вы легко поймете, почему».

Я утвердительно моргнула. Да, было очевидно, что эта женщина пережила слишком много разлук, чтобы впустить в свою жизнь привязанность к кому-либо, что забытая ею боль была настолько сильна, что она больше никогда не позволила бы себе пережить подобный опыт снова. И главное, я поняла: лагерное клеймо оставляло след не только на самих заключенных, но и на их детях, и потомках их детей, – столкнувшись с человеческим варварством, невозможно жить и игнорировать его. Она продолжила:

«Мне было почти 23, ему 27, мы поженились и поселились в небольшой квартирке по соседству со свекрами, недалеко от бульвара Малезерб.

Первый год совместной жизни был счастливым. В первую очередь я открыла для себя независимость, которой прежде не знала. Кроме того, муж любил гулять и веселиться, иногда брал меня с собой. Когда я вечером оставалась одна, часто упражнялась в писательстве, поскольку в глубине души всегда чувствовала некоторую тщетность этой комфортной, но пустой жизни.

В какой-то момент я заговорила с мужем об этом. Он ответил следующее:

– Знаю, нам пора завести ребенка, если ты об этом, и мои родители постоянно намекают, но зачем торопить события?

Говоря о бессмысленной череде дней, когда мы готовили обед для всех, ужин для нас двоих или выходили развеяться, я не подразумевала материнство. И, честно сказать, не стремилась стать матерью. Я только-только начала понимать, что означает женственность. Мужу нравилось, когда я наряжалась, делала макияж, он считал меня красивой. Другие мужчины тоже делали комплименты, все это было для меня в новинку. Иметь ребенка? Нет, что вы, я об этом даже не помышляла.

И не решилась сказать ему об этом. Однако меня не покидало чувство, что из-за материнства я снова окажусь запертой в четырех стенах на долгие годы, и эта мысль была невыносима. Муж понял это по-своему и даже почувствовал облегчение. В конце концов, у нас обоих была тяга к свободе. Именно поэтому он и предложил заняться изучением литературы, так как я была по-настоящему увлечена ею. Спустя два года после свадьбы я поступила в Сорбонну.

У него в это время был свой врачебный кабинет: большого наплыва пациентов не было, но, несколько раз мимоходом заглянув туда, я поняла, что особенной популярностью он пользовался именно у представительниц прекрасного пола, которые и делали его кабинет таким популярным.

Я была наивной, но не глупой. Когда мы выходили на улицу, я замечала сияющие глаза женщин, направленные на проходящего рядом мужа. И даже испытывала некоторую гордость, но не только. Я быстро осознала: довольно неприятно быть в паре с привлекательным человеком, особенно если он обожает соблазнять.

Возможно, первым чувством, которое я испытала тогда, стала ревность, хотя мне удалось быстро подавить ее, как, собственно, и все остальные.

Я с наслаждением погрузилась в учебу, мне нравилось учиться и общаться с другими студентами. Женщин среди них было немного, так что вокруг образовалась прослойка друзей, постоянно подпитывавших мою уверенность в собственной привлекательности в глазах мужчин. Тогда этого было достаточно.

Постепенно муж стал все чаще и чаще выходить из дома без меня. Однажды я узнала, что он играет, в основном в казино в Энгиене, правда, не каждый вечер. Тем не менее несколько раз в неделю домой он приходил на рассвете. Поначалу я, конечно, ждала, а потом…

К четвертой годовщине свадьбы праздновать было нечего. Мы жили параллельными жизнями. Свекры сожалели, однако были в курсе происходящего. До меня доходила информация, что муж много раз просил у них взаймы, чтобы покрыть игровые долги и прихоти любовниц. Тем не менее они постоянно просили меня забеременеть, уверяли, что с появлением ребенка сын полностью изменится, отцовство заставит его посмотреть на нашу пару в новом свете.

Они думали, что я в отчаянии. Но это было не так.

Заключенное нами негласное соглашение меня полностью устраивало. Любовника у меня не было, зато были друзья, знакомые, и учеба восполняла все потребности. По вечерам я писала, днем училась или часами вела беседы с однокурсниками. У меня остались теплые воспоминания о том времени. Душевное одиночество меня ничуть не беспокоило.

Как бы там ни было, изредка пересекаясь с мужем вечером перед его уходом или утром, когда он возвращался, я лишь констатировала удручающее состояние супруга. Кроме того, совершенно не понимала, как этот человек мог заниматься медициной.

Муж умер в результате несчастного случая – утонул 6 июля 1965 года, ровно через семь лет после свадьбы. Два года, предшествовавших его смерти, мы почти не виделись. Он большую часть времени жил у другой женщины.

Однако незадолго до смерти жизнь подарила нам последнюю встречу. Однажды утром он вернулся домой в подавленном состоянии. Очередной раз проигрался в пух и прах, и, думаю, любовница больше не пожелала терпеть его частое отсутствие. Он спросил, почему я его ни разу ни в чем не упрекнула. Почему так легко позволила уйти? Сказал, что, кажется, я его никогда не любила, и, возможно, именно по этой причине он бросился в объятия других женщин. “И вообще, ты никогда не говорила, что любишь меня. Вот я говорил! А ты так ни разу и не ответила”. Эта фраза врезалась мне в память, поскольку заставила задуматься.

Это была правда, я никому никогда не говорила “я люблю тебя”. Он спросил, есть ли у меня любовник, я отрицала, он не поверил. Оглядываясь назад, его можно понять. Он назвал меня святошей-недотрогой, потом извинился. Накануне много выпил, от него сильно пахло перегаром, да и былую привлекательность растерял с годами. Сказал, что уезжает на несколько дней на Лазурный Берег, но к этому разговору нам придется вернуться, что я все еще его жена, в конце концов. Добавил, что я красивая, и попытался поцеловать.

Несколько дней я волновалась, какой поворот могут принять эти события. Если бы он по каким-то причинам решил вернуться, я могла забыть о своем спокойствии и комфортном уединении. Однако он так и не вернулся.

Его родители не оправились от горя. Я же оплакивала его уход сильнее, чем ожидала. Несколько месяцев подряд оплакивала не только его, но и всех, кого потеряла, рыдала, как ребенок, которым перестала быть, как ребенок, которым была когда-то. Оплакивала их всех долгие месяцы, запершись в квартире, из которой почти не выходила. Отрезала себя от мира, от литературы, от музыки, запечатала свою боль. Даже думала, чтобы самой умереть. Но в итоге эта мысль постепенно улетучилась».

6
Притворство

Я знала томные взгляды, никогда, может быть, и всегда…

«Никакого наследства я не получила, только долги. Его родители хотели оставить мне квартиру, в которой я тогда жила. Я отказалась. Сказала, что съеду, как только найду работу.

Так в 30 лет я стала журналисткой, а затем редактором женского журнала. Поселилась в Пятом округе, через дорогу отсюда, в бывшей комнате для прислуги».

Она указала пальцем на противоположный берег реки.

«Писала глупые статьи о моде, но гордилась тем, что смогла найти работу. Будучи в браке, я думала, что свободна, однако лишь теперь поняла, что вкус настоящей свободы совсем другой. Раньше я была привязана к семье, к мужчине, мне казалось, что я обладаю большой свободой действий, а на самом деле не могла в браке позволить себе ничего, что могло бы расстроить, шокировать или причинить боль моим близким. Мое религиозное воспитание, обремененное чувством вины и подчиненности, сильно способствовало такому образцовому отношению к жизни.

В этой комнатке для прислуги я впервые оказалась по-настоящему одна и по-настоящему свободна, свободна вести себя так, как хочу, встречаться с кем захочу и приходить домой в любое удобное мне время. Появились любовники, которыми я крутила, как хотела. Открыв наконец глаза на окружающий мир, я обнаружила, что нравлюсь мужчинам. Поскольку у меня была совершенно бестолковая работа, я и сама решила стать более легкомысленной. Забросила великих и сложных писателей и сосредоточилась на маникюре и шпильках. Наконец-то открыла для себя чувственное и сексуальное удовольствие и присвоила собственную женственность. Вне всякого сомнения, я тогда подсознательно стремилась сблизиться с матерью, женщиной, которую почти не знала, но которая тридцать лет назад, как и я, жила полной удовольствий жизнью.

Конечно, я всеми силами пыталась подражать ей и почувствовать родство с той, кого так мало знала и даже не помнила.

Ну а потом, вдоволь навеселившись, я, как водится, влюбилась. Директор нашего журнала уволился, и пришедший ему на замену понравился мне с первого взгляда».

Эта информация заставила меня улыбнуться. Я представила ее молодой влюбленной женщиной. После долгих лет заточения она виделась мне в весеннем платье в цветочек, идущей легкой походкой по парижскому асфальту.

«Душевный трепет я познала довольно поздно, – продолжила она. – Он входил в мой кабинет – я бледнела, проходил мимо – меня охватывала дрожь. Когда отсутствовал на работе, мне было бесконечно грустно. А вот когда с утра становилось понятно, что он проведет весь день в конторе, энергия била ключом. Лежа в постели, я часами думала о нем. И вскоре стало невыносимо продолжать пустые отношения, которые у меня были с любовниками.

Высокий, светловолосый, элегантный, с правильными чертами лица… Женский коллектив редакции был очарован, и все мы как дурочки замирали при каждом его появлении. Я, конечно, влюбилась сильнее всех, но тщательно это скрывала. Никогда не уходила раньше его с работы, тем более, в отличие от коллег, меня дома никто не ждал.

Я грезила, что однажды вечером он пригласит меня на ужин, и каждое утро собиралась на работу с этой надеждой. Мы знали, что он холост, по крайней мере официально, и тот факт, что рядом с ним не было замечено ни одной женщины, оставлял широкий простор для мечтаний.

Наконец-то вечером накануне Рождества он сделал это. Мы всем коллективом отпраздновали сочельник скромной вечерней трапезой и засобирались покинуть редакцию довольно рано. Я ненавидела этот праздник, он слишком остро напоминал о моем семейном одиночестве. Настроение было мрачное, к тому же усугублялось усталостью, накопившейся от неразделенной любви. Впервые за долгое время зеркало не увидело с моей стороны никаких попыток прихорошиться этим утром. Так не хотелось возвращаться вечером в эту пустую комнату. Поскольку я старалась скрыть свое одиночество, то наплела всем про двухдневную семейную поездку за город.

Когда почти все ушли, он вызвал меня в кабинет. Я в этот момент заканчивала убирать со стола бокалы.

– Вы тоже празднуете Рождество? – спросил он с улыбкой.

– А что в этом такого? – резко ответила я.

– Ну, готов поспорить, вы еврейка. А у евреев Рождество не празднуют, так ведь? Не думаю, что рождение Иисуса для вас грандиозный праздник, я не прав?

– Вас натолкнуло на эти мысли мое имя?

– Ваше имя и ваше лицо. Моя бабушка полька, как и вы, и вы очень похожи на ее фотографии. Она тоже была еврейкой. Почему вы солгали? Чем вы на самом деле заняты сегодня вечером? – произнес он с иронией в голосе.

– Честно говоря, ничем, если вам так интересно, – ответила я, расставляя последние бокалы на полке. – А вы?

– Я тоже. Мои родители умерли много лет назад.

– Мои тоже.

Это признание мгновенно сблизило нас.