– Отпусти, идиот! Это родители приехали. Сегодня Рождество, – шиплю я на него, замечая и в его глазах осознание оплошности.

– Чьи родители? – спрашивает, но всё же отпускает.

Я, быстро выскользнув из кровати, начинаю метаться по комнате.

– Мои, Ветров. – Смотрю на него и вижу, что он даже не собирается вставать, всё так же лежит в расслабленной позе, подперев голову рукой. – Поднимайся! И быстро… Господи, куда его прятать? – рычу я в потолок.

– Любонька, ты дома, дочка? – слышу мамин голос из коридора.

– Ты меня прятать собралась? – удивлённо вскидывает бровь этот придурок.

– Семён, я тебя умоляю, исчезни так, чтобы они тебя не видели, – начинаю молить его я.

– Поздно, Любаш, – говорит Ветров, а я слышу за спиной писк мамы.

– Ой. Ты не одна…

Опускаю голову и закрываю лицо руками от стыда и всей патовости ситуации.

– Здравствуйте, – отвечает Ветров. И слышу, что достаточно бодро, но поднять голову нет сил.

Глава 9

Сколько бы лет ни было женщине, но знакомство левого мужика с её родителями – это всегда полная задница.

Мой папа – человек бывалый. Многое за свою жизнь повидал. Но самое главное – он широкой души человек. Ветеран труда. Любящий муж. Замечательный папа и невероятный дедушка.

И сейчас этот седовласый высокий мужчина сидит за одним столом с Ветровым и не сводит с него испытывающего взгляда. А я чувствую себя, как тогда, когда знакомила его с Сашей.

На кухне стоит полная тишина. Я рот не могу открыть, потому что мне стыдно. А мама не мешает папе представлять в воображении все казни мира, что он совершает с Ветровым.

– Глеб в курсе? – вопрос отца заставляет меня подпрыгнуть на месте от испуга, а нож в руке, которым я режу хлеб, чуть по пальцам не проехал.

– Аккуратнее, дорогая. – Я слышу голос Ветрова, и так мне хочется, чтобы он провалился сквозь землю.

Но я только бросаю на него убийственный взгляд, а после отвечаю папе:

– Пап, здесь нет смысла быть в курсе. Семён просто зашёл в гости, узнать о моем здоровье, и всё. У нас ничего нет, – стараюсь говорить спокойно, но голос все равно дрожит.

– И поэтому ты была с ним в комнате, в расстегнутой рубашке, – добавляет папа, всё также сверля взглядом Ветрова, который, по всей видимости, даже не понимает, что сейчас происходит.

– Папа, ты преувеличиваешь…

– Любаш, ну мы взрослые люди. Зачем оправдываться? – выдает Ветров, перебивая меня, а я дар речи теряю.

– Ой, мама дорогая, – доносится рядом шепот мамы, которая всё это время тоже пытается резать колбасу, но что-то у неё идёт не так.

– Мирон Борисович, – Ветров обращается к моему папе достаточно спокойно и даже как-то беспечно, – я же не против официально спросить у вас, можно ли мне встречаться с вашей дочерью. Но вам не кажется, что это будет неуместно?

Смотрю, как у папы сжимается челюсть, и даже боюсь представить, что сейчас может начаться.

А ещё меня напрягает то, что Ветров знает моего папу по имени-отчеству.

– Ветер, скажи, я похож на того, кто желает своей дочери зла? – строго спрашивает папа.

А у меня холодный пот выступает на спине. Я слышала о бурной молодости моего папы, но только из рассказов дяди и дедушки.

– Мироша, – шепчет побледневшая мама, а мне становится и вовсе не по себе.

– Тихо, Галочка. Сейчас разговаривают мужчина и вот этот. – Папа зло кивает в сторону Ветрова, который сжимает руки в кулаки, да так, что костяшки белеют.

Я хватаю чашки, чтобы отвлечь себя. Хочу сделать всем кофе, но паника начинает захлёстывать.

– Мирон Борисович, некрасиво так общаться с будущим зятем, – произносит Ветров сквозь зубы, а у меня от шока чашка из рук выпадает, разлетаясь вдребезги.

Мама закашливается, а папа покрывается красными пятнами от злости.

– Любовь, что здесь происходит? – спрашивает папа таким голосом, что я начинаю бояться за его здоровье.

– Папочка, ты только не волнуйся. Тебе нельзя, – бубню я, ища глазами веник и совок. – Семен шутит. Это у него юмор такой. Рождественский.

– Люба, прекрати вводить родителей в заблуждение, – останавливает меня этот идиот, поднимаясь из-за стола.

– Ветров, заткнись! – шиплю на эмоциях и сразу осекаюсь, вспоминая его слова в комнате на такую же мою фразу.

Но, как говорится, поздно пить боржоми, когда почки отказали.

– Люба, я надеюсь это просто шутка, и ты сейчас проводишь своего гостя… – Но Ветров не даёт договорить папе, перебивая его:

– При всем моем уважении к вам, Мирон Борисович, но уже поздно меня провожать. – Он расправляет плечи и встаёт рядом со мной. – Люба, конечно, не подарок, но женщина она хозяйственная. Да и у меня есть чем похвастать. Так что мы уж сами разберёмся, как нам быть и с кем нам жить.

– Слышь, ты! – взрывается отец, повышая голос, но тут на кухню возвращается мама с пылесосом.

Когда она успела выйти?

– Ой, не нашла я веник, так что соберу все осколки пылесосом. – И врубает моего старенького трудягу, который своим ревом заглушает любые голоса.

Я вижу, как шевелятся папины губы и как он стоит напротив Ветрова, убивая его взглядом. А этот напыщенный индюк даже глазом не ведёт.

–– … и если я узнаю, что ты её обидел… – папин крик разносится на всю квартиру так же внезапно, как и мама выключает пылесос.

– Ой, вот тут еще не собрала, – спохватывается мама и снова его включает.

А папа продолжает шевелить губами, стоя напротив Ветрова.

Смотрю на всю эту картину как бы со стороны. Будто это не в моем доме сейчас происходит, и не я главное действующее лицо в этом театре. Мне даже хочется засмеяться, но почему-то стыдно.

– Вот, – выдает мама, выключая пылесос. – Теперь не порежетесь. – Она осматривает всех нас, улыбается своей фирменной улыбкой ангела, как любит говорить папа, и бодро добавляет: – А теперь давайте пить чай. Ну, или кофе. – Я смотрю на неё и не понимаю, откуда в ней такое спокойствие.

А мама быстро уносит пылесос из кухни. Возвращается. Ещё раз всех осматривает внимательным взглядом.

– Или вы еще не закончили, мальчики? – спрашивает у стоящих друг напротив друга мужчин.

– Закончили, Галчонок, – отвечает ей папа, улыбаясь в ответ.

– Вот и отлично.

Мама хлопает в ладоши, усаживает всех за стол и начинает накрывать.

А мы сидим и молчим. Папа сверлит взглядом Ветрова. Ветров меня, а я хочу на работу, в свою подсобку. А лучше к сыну. Он-то у меня понятливый.

Не успеваю заметить, как перед всеми появляются чашки с чаем. Мама начинает рассказывать, как она закрывала варенье, которое ставит на стол, как ей помогал Глеб.

– А у вас есть дети, Семён? – спрашивает мама, улыбаясь ему.

– Да, дочка. Тоже Любовью зовут. Хорошее имя. Да, Мирон Борисович? – переводит он взгляд на папу, который все это время просто крутит в руках кружку с чаем.

– Очень, – соглашается папа, а после сощурившись, спрашивает: – А к твоей Любе тоже заваливаются беспардонные мужики с утра пораньше и торчат у неё в комнате?

– Моей девочке только восемнадцать, – рычит Ветров, а я понимаю, что что-то здесь не так. Отчего так заводиться-то?

– Так и моей когда-то было восемнадцать. – А вот папа говорит уже спокойнее.

Интересно, это только мне кажется, что эти двое специально друг друга выводят на эмоции? Судя по тому, как мама нервно помешивает давно растворившийся сахар в чае, не только мне.

Глава 10

***

– Это полный пиздец. Полный! Пиздец! И ещё раз…

– Вы же понимаете, шеф, что сейчас всё это говорите в голос? – слышу вопрос Серого и прихожу в себя.

Поднимаю взгляд и смотрю на него сквозь зеркало заднего вида, замечая его сосредоточенный и хмурый взгляд. Провожу рукой по волосам на затылке, расправляя их. Слегка ударяюсь головой о подголовник, а у самого внутри клубок из самых разных эмоций.

– Серый, а ты знаешь, кто такой Снегирёв Мирон? – задаю вопрос и внимательно слежу за его выражением лица.

Серый резко бледнеет и даже тянется, чтобы поправить воротник на свитере.

– Значит, знаешь, – вздыхаю я тяжело.

– А почему вы вспомнили о Снегирёве, шеф? – нервно спрашивает Серый.

– А он, оказывается, отец Любы Астафьевой, – отвечаю я и снова ударяюсь головой о подголовник. – Это же полный пиздец, Серый.

Серый снова поправляет воротник на свитере и больше не произносит ни слова. А я, будто пришибленный, смотрю в окно и пытаюсь осознать, что со мной сегодня произошло.

Ох, Люба, Люба. Как же так-то? Это какой-то злой рок? Или судьба меня решила мокнуть в прошлое носом. Вот, Ветров, смотри. Смотри и думай теперь. Нужна она тебе теперь или нет.

Сука!

Снегирёв Мирон Борисович.

Это явно чья-то злая шутка.

Мирон в своё время был вхож в круг людей, которые держали наш округ в ежовых рукавицах. Я был пацаном, когда они здесь всем заправляли. И правила у них были достаточно жёсткие. Если происходил беспредел, то его разруливали в течение суток, и не всегда это заканчивалось хорошо.

Когда по округе разносился рёв тяжёлых мотоциклов, дрожать начинали даже бездомные собаки. Малолетним пацанам было всегда интересно посмотреть на разборки взрослых мужиков. Сейчас я понимаю, что те зрелища были явно не для детей. Но они формировали наше мировоззрение, и оно стало тем, что есть.

У нас тоже сформировался свой круг друзей, и мы часто копировали поведение старших. Тем более, большинство из них были наши родные.

Их было пятеро: Лом, Мотор, Русый, Снегирь и Ветер.

Пятеро друзей, которые, казалось, были не разлей вода. Их все уважали, боялись, хотели быть похожими на них и ненавидели. Всегда, где есть сила, там будет и зависть.

Я не могу судить, хотя хочется и очень. Мама никогда не вспоминает тех дней, только когда каждый год ходим на кладбище. Сначала идём к отцу, а после к Маринке. Так вот, у могилы отца мама часто рассказывает ему, что это он виноват в том, какой путь я выбрал.

А ведь я в последние годы максимально вывел весь свой бизнес на официальный уровень. В наше время по-другому учишься руководить. И это ни хрена не легко. Но я хочу оставить своей девочке лучшее, а не этот весь хаос и сброд.

Но надо же было мне так встрять. И что мне делать? Я не привык бросаться словами. В наших кругах такое не терпят. Сказал – значит, выполняй. Но когда я увидел на пороге комнаты Снегирёва, у меня внутри всё заледенело.

А может, это мне шанс отомстить за отца? Это ведь Снегирёв виноват в том, что с ним случилось. Из-за него…

– Шеф, а может, ну её, Астафьеву? – Серый перебивает поток мыслей нервным голосом.

– Нет! – рявкаю на него, злясь. – Теперь это дело принципа. Она либо моей станет, либо ничьей, – с рыком выговариваю я каждое слово.

Внутри что-то напрягается от моих слов, но это что-то я заталкиваю подальше. Зажмуриваюсь, пытаясь успокоить нервно пульсирующий мозг, который вопит, что правда может быть другой, но кто же мне её сейчас скажет.

Мама! Мысль проносится в голове молнией.

Она должна была уже приехать. Значит, я всё же выведу её на разговор. Мне многие твердили, что когда отец погиб, Мирон должен был быть с ним, но не приехал, так как его баба тогда рожала. Некоторые говорили, что Снегирь променял друга на бабу. А некоторые говорили, что каждый когда-то становится перед выбором. Вот только когда этот выбор пришёл, выбрали не моего отца.

– Шеф, приехали. – Серый снова выдёргивает меня из размышлений.

Что-то мне совершенно точно не нравится то, что я испытываю сейчас, но, кивнув Серому, выхожу из машины. Иду неспеша, а ещё пытаюсь заглушить внутри ту бурю, что разожгла во мне Люба. И это злит ещё больше. Почему именно эта невыносимая фурия – дочь Снегиря? Вот только её вкус на губах говорит мне, что я должен её хотя бы трахнуть, чтобы успокоиться. Может, тогда мне станет легче.