– Гляди, какой пруссак хмурый. – Воронцов кивнул на догнавшего уже ближе к полудню колонну подполковника. – Да и гусары его уже не те бравые щёголи, что на границе нас встречали. И это ещё они в том замке, что мы недавно проходили, ночёвку делали, а посидели бы с нами в поле, глядишь, и вообще бы тогда всякая спесь слетела.

– Да какое им поле?! – фыркнул Гагарин. – У них с собой ничего, кроме седельных торб, нет. Потому и привязаны к квартированию под крышей, в отличие от нас. До Кёнигсберга, я слышал, уже недалеко, неужто командир в ночи хочет через него полк провести?

– Не знаю, – пожав плечами, признался Воронцов. – Спрашивал, так штабные как рыбы молчат, как бригадир, дескать, решит, так и пойдём. Да и барон его просил, чтобы тихонько, безо всякой парадности шли. Эх, в порядок бы себя привести, как-никак, а это ведь вторая столица Пруссии, причём самая старая. По сути, этот Кёнигсберг ведь для местных как для нас Москва. Гляди, чего-то пруссаки прямо перед головой колонны пристроились, – проговорил он озабоченно. – Ещё и идут так важно, по-хозяйски, как будто бы прямо под конвоем наш полк ведут. Непорядок, давай-ка ототрём их маленько? Коли уж захотят вместе идти, так пусть чуть вперёд отскакивают или, напротив, отстают и за нами следуют. Эскадро-он! – оглядев своих конных егерей, гаркнул он. – Тесним пруссаков, братцы, пусть не важничают, не мешают ходу! – И озорно присвистнув, подстегнул коня.

Полторы сотни всадников, обогнув по обочине первый батальон, начали подпирать ехавших впереди полковой колонны гусар.

– На месте стой! – скомандовал смекнувший, в чём дело, Егоров. – Гляди-ка, наши конные егеря союзничков оттесняют. Всё верно, подождём.

Задние ряды гусар под напором конных егерей прибавили хода и потеснили передних. Те вынуждены были подстегнуть своих лошадей, и вскоре перед тронувшейся опять колонной шёл уже русский эскадрон.

– Гляди-ка, обиделись союзнички, – рассмеявшись, отметил Гусев. – Вон как ходу дали, и сопровождать полк уже не надо, бросили и ускакали.

До Кёнигсберга оставалось не более десяти вёрст, когда ещё засветло Алексей дал команду искать место для ночного лагеря. Найдено оно было неподалёку от тракта, рядом с небольшой помещичьей усадьбой на опушке соснового бора.

– Приводим себя в порядок, всё что можно поправляем и чистим! – разносились команды офицеров и унтеров. – Чтобы завтра как настоящая гвардия в город входили, а не как банда наёмников-арнаутов!

Вернувшемуся барону были даны пояснения, что егеря очень устали и им необходим отдых. Марш будет продолжен на рассвете.

– Вы будете заходить в день? – пожав плечами, переспросил с усмешкой пруссак. – Хорошо, это есть ваш выбор, я доложить свой начальник.

– Видали, как он нас с головы до ног оглядел? – спросил у друзей Милорадович. – Как на бродяг ведь с эдаким презрением таращился.

– Вот на них самых как раз мы и похожи, – проворчал оттиравший грязь с полы шинели Рогозин. – Три не три, всё одно – бесполезно. Тут только если на долгом постое и в тепле грязь сбивать, а уже потом стирать и сушить. Что хотим – полгода ночёвок у костров позади и хождения по грязи. Не до чисток на войне было. Станешь тут на бродягу похож. Ладно, чего уж тут поделать, в Санкт-Петербурге теперь все почистимся. Алексей Петрович, в имение я соседнее проезжал, мясное ведь у нас всё закончилось, думал хоть на одну готовку его прикупить, а там хозяин, суровый такой старик, меня увидел и за пистоль сразу схватился. Ладно, Андрюха Воронцов рядом был на сопровождении, объяснился с ним по-ихнему, по-немецки. Тот пруссак, оказывается, ещё в Семилетнюю войну с нами успел повоевать и даже в плену после Кунерсдорфской битвы у нас оказался. Видать, с тех времён к нам обида у него и осталась.

– Значит, не удалось вам ничего прикупить, – проговорил со вздохом Гусев. – Да и ладно, не тужи, Александр Павлович, постного поедим, толкан и крупа-то немного остались.

Полк ещё не успел поужинать и приводил себя в порядок, как с восточной стороны на дороге, ведущей в помещичью усадьбу, показалось несколько телег в сопровождении пары верховых. Небольшой этот обоз свернул на ту поляну, где разбили лагерь егеря, и был остановлен часовыми.

– Ваше высокородие, там пруссаки с вами хотят увидеться, – доложил подбежавший дежурный поручик. – Один старенький такой, но важный. Герр генерал, говорит, герр генерал, и в сторону вашего шатра тростью тычет.

– Веди сюда. – Алексей махнул рукой. – Андрей, переводить будешь.

Седой старик в подбитом мехом плаще и чёрной треуголке остановился шагах в пяти от Егорова и оглядел его хмурым взглядом с головы и до каски. Сопровождавший старика молодой господин, чем-то на него неуловимо похожий, в это время с любопытством таращился на ряды палаток и на сновавших между ними егерей.

– Feuerwerksmeister^[7] Густав Вендель, – произнёс скрипучим голосом старик и сухо кивнул.

– Говорит, что там, где мы сейчас разбили лагерь, его земля, – перевёл речь Воронцов.

– Скажи, что мы извиняемся за причинённое ему неудобство и готовы его компенсировать, – вежливо кивнув головой, попросил капитана Егоров. – Полк идёт долгим маршем из-под Варшавы, и ему просто необходим небольшой отдых.

– Ну, всё, теперь скандалить будет пруссак, а потом ещё и жалоб своему королю, а то, глядишь, и нашей императрице накатает, – произнёс стоявший рядом Гусев. – Жаловаться они любят.

– Я есть старый зольдат король Фридрих, – покосившись на него, проскрипел на русском пруссак. – Я не есть… э-э-э… жалобник. Там, в телега, провиант. – Он кивнул за спину. – Провиант чут-чут, – как видно вспоминая забытые слова, произнёс он неуверенно. – Кормить весь полк нет. Чут-чут, сосем мало. Честь иметь! – Он важно кивнул и, развернувшись, пошёл к коням. Вслед за ним, сделав вежливый поклон, потопал и молодой пруссак.

– Благодарю вас, господин фейерверксмейстер! – крикнул уже ему в спину Алексей. – Александр Павлович, будь добр, пройдись вместе со стариком, рассчитайся с ним по чести. Капитан Воронцов, а вы как переводчик помогите нашему главному интенданту.

Прошло примерно около пары часов, стемнело, и от костров потянуло мясным духом.

– Ладно, зерно у нас хоть и в остатках, но оно ещё оставалось, – проговорил, поправляя мундир у костра, Рогозин. – А вот пять свиных туш и топлёное масло с салом – это вот как раз впору пришлось. Хороший так-то старик, серьёзный. Даже и не вздумал ведь торговаться. По закупочной цене, как казна определяла, я ему серебро отсчитал. А он и не проверял даже, мешочек молодому отдал, внук это его оказывается, и попросил лишь живые деревья не рубить. Лес ему дорог этот, ухаживают, смотрят за ним, словно за парком. Ну, я ещё два золотых червонца положил как извинение. Немного-то мы всё одно его попортили. Это уж потом помещичий лесник с людьми несколько сухих лесин на дрогах притащил. Топите костры, дескать, этим, живые деревья только не рубите.

Егеря ужинали, штопали и чинили одёжу и амуницию, чистили и смазывали оружие, приводили, как можно было в походных условиях, себя в порядок. По особому приказу каждому из них надлежало надеть все имеющиеся награды на мундир. Таких в полку было большинство, и теперь у костров гадали – почему не на шинели?

– Не видать ведь будет медалей? Ну да приказ есть приказ, коли отдан, значит, надо его выполнять.

Глава 5. Восточная Пруссия. Кёнигсберг

Поднятый на рассвете полк выступил в сторону Кёнигсберга отдохнувшим. Встретивший его уже в предместьях барон оглядел шагавшую колонну и покачал головой.

– Скромный проход, герр бригадир, – напомнил он Алексею. – Не надо пугать народ. У народ праздник.

– Может, ещё на цыпочках красться? – проворчал шедший рядом с командиром Гусев. – На то мы и гвардия, чтобы гордо своё звание нести.

Погода радовала: ночью ударил морозец, прояснилось и сейчас на небе светило солнце. Пара вёрст марша по хорошо затвердевшей дороге – и вот серые, невзрачные домишки окраин сменились на добротные. Расширилась и приняла достойный вид та улица, по которой сейчас шла колонна.

– По-олк, стой! – скомандовал Егоров. – Внимание, егеря, заплечные мешки снимай! Шинель в скатку и торочь на боковые ремни!

Дело привычное, летом или в тёплый осенне-весенний день, на долгих маршах скатав шинели, как раз вот так их и увязывали, чтобы не париться. Вечером же, в прохладе, егерям не составляло никакого труда обратно доставать. Но вот чтобы зимой да к мешку торочить! Это было что-то новенькое.

Так же как и все, скинув свою шинель, остался в мундирной куртке и бригадир.

– Внимание, егеря! – крикнул он громко, чтобы все его расслышали. – Идём по городу, как привыкла ходить русская императорская гвардия – весело и гордо! Идём как победители, чтобы нас надолго здесь запомнили! Старший сержант Дубков! Иван Макарович! – позвал он громким голосом ветерана.

– Я, вашвысокородие! – после секундной заминки ответили ему из глубины строя.

– Старший сержант Дубков, ко мне! – рявкнул командир. – Поведёшь со мной полк, Макарович! – так громко, чтобы все слышали, известил он пожилого егеря. – Вспомни, как три десятка лет назад тут победителем шёл! У тебя вон и медаль^[8] соответствующая на груди рядом с другими сияет!

– Слушаюсь, вашвысокородие! – вытянувшись в струнку, гаркнул Дубков. – Только смогу ли, Алексей Петрович, не оконфужусь? – проговорил он уже еле слышно.

– Не оконфузишься, Иван Макарович, не переживай, я рядом буду, вместе и пойдём, – успокоил его бригадир. – Вспомни молодость свою, как ты с товарищами тут шёл. Пускай порадуются, глядя с небес. Все шинели скатали?! – крикнул он, оглядывая ряды колонны. – Заплечные мешки за спину! Оправились! Равнение в рядах! Внимание всем! Штыки к ружьям примкнуть! На пле-ечо! Знамя из чехла! Барабанщикам бить гвардейский марш! Раз, раз, раз-два-три! – задал он ритм движения. – Левой, левой, чётче шаг!

Объехав по обочине следовавший впереди полка эскадрон Воронцова, фон Кунхайм подскакал к Егорову и что-то в запальчивости завопил.

– Громче барабанам бить! Громче! – обернувшись, крикнул тот. – С дороги, господин подполковник, не дай Бог затопчем! – И, вырвав из ножен георгиевскую саблю, отсалютовал пруссаку.

В городе было многолюдно. Толпы праздно гуляющих стекались на вытянутую с юга на север Шёнфлиссер-аллею и с интересом взирали на шедшие по ней войска. Впереди длинной колонны двигался конный эскадрон, у всех всадников ружья за спиной, зажатые в правой руке сабли лежат обухом на погоне. Три трубача, следовавших за командиром – красавцем с золотыми крестами на груди, громко трубят в медные трубы. За конными, с дистанцией в десяток шагов, топали двое: пожилой унтер с фузеей на плече и длинным рядом сверкавших на солнце медалей и офицер с саблей в руке и крестами на мундире. Следом за ними шла знамённая группа с обнажёнными саблями и развевавшимся трёхцветным стягом, в центре его под золотой короной реял чёрный двуглавый орёл. А вот и стрелковые роты под оглушительный барабанный бой печатают строевой шаг по мостовой. Лица егерей румяны, на мундирах, на ярких лентах, у многих горят серебром начищенные медали. На зелёных с золотым кантом мундирах выделяются чёрные амуничные ремни и сумки. У всех нижних чинов фузеи и штуцера, блестят на солнце их остро отточенные штыки.

– Раз, раз, раз-два-три! – пробивается сквозь барабанный грохот счёт командиров, и эта мерная поступь тысяч сапог по прусской мостовой. – Раз, раз, раз-два-три!

К старому городу, к пристаням, расположенным на впадающей в море речке Преголь, полк вышел уже через полностью запруженную людьми улицу.

– Öffne dich! Schnell!^[9] – рявкнул, наезжая на шлагбаум, Воронцов. – Befehl des Kommandanten! Schnell!^[10]