– А ты знаешь, где он теперь? – спросила Наташа. – У нас тут ведь тоже кое-какие изменения.

– Разве не… не там?

– Пойдем. – Наташа мимоходом погладила мужа по плечу.

Комната, где теперь поселился Арни, раньше считалась бухгалтерией. Потом бухгалтер стал им не по карману, а Наташа уже успела всему подучиться и справлялась с бумагами между делом. Катя с порога наметила объекты обыска: письменный стол, полки платяного шкафа, маленькая тумбочка под аквариумом…

– Когда он обзавелся рыбками? Он хоть кормит их?

– Время от времени… Месяца два назад притащил. Не говорил? Потому что для него это неважно… О важном не умолчал бы. О таком, например, как то, что вы задумали…

Остановившись возле зеленоватого аквариума, Наташа наклонилась, чтобы получше рассмотреть гуппи, которых видела уже сотню раз, и быстро спросила:

– Или ты одна?

– Что? – переспросила Катя, хотя ждала этого вопроса.

– Это ведь твоя идея? Ну, признайся, я никому не скажу! Я сразу поняла: Арни понятия не имеет о том, что ты говоришь… Только как ты собираешься это устроить?

Катя почувствовала облегчение, обнаружив в ее взгляде одну только заинтересованность. В двух словах рассказав о том, что должно было произойти, а может, уже происходило, Катя пристально проследила за ней, но в Наташе ничего не изменилось. Или ей удалось это скрыть.

– Я знаю, где они. – Наташа распахнула тумбочку, отчего вода в аквариуме взволнованно дрогнула. – Я видела, как он сидел тут, весь облепленный твоими снимками… Смотри-ка, и свидетельство здесь! А что ты будешь делать с его паспортом? За утерю штраф полагается. И потом… Ты не заметила? Он ведь все еще носит обручальное кольцо. Напоишь его и отпилишь палец?

– Не знаю… Дай мне это. – Она спрятала фотографии в сумку. – Где-нибудь еще могут быть?

Они наспех обыскали стол и шкаф. Катя нашла рисунок, на котором Арсений изобразил львицу с пышной гривой и темными внимательными глазами и подписал: «Котька». Свернув листок, она сунула его к остальным уликам своего существования и задумалась, что делать с паспортом.

– А твой у тебя с собой? – спросила Наташа так, будто Катя размышляла вслух. – Давай-ка оба… Есть у меня одна девочка в паспортном столе. Потом я уж как-нибудь подсуну вам обоим, вы и не догадаетесь, что произошло.

«Ее это забавляет, – поняла Катя. – Ну что ж, пусть так, лишь бы помогла».

– Тебя даже не удивляет все это?

Наташины подвижные губы насмешливо искривились:

– Нисколько! А чему вообще можно удивляться в наше время? Вон хоть телевизор включи… Все возможно.

– А я еще не могу поверить, – шепотом призналась Катя.

– Может, еще и не получится, – неожиданно усомнилась Наташа. – А ты сама не передумаешь? Плюнула бы ты на эту суку безмозглую! Сама понимаешь, она не стоит того, чтоб у вас двоих жизнь рушилась.

– Он решил, что стоит…

– Да что он там решал… С тобой, что ли, такого не случалось? Никаких мыслей не остается, один зов природы.

– Так ты…

– А ты нет, что ли? Правда? Никогда? Да ты, матушка, святая просто… Мне аж страшно стало! Отойди немножко… Недаром он тебя солнечной называет.

– Солнечной? – повторила Катя.

– Приятно? Катька, ты подумай: кто еще тебя так обожествлять будет? Арсений – он ведь чистая душа… Даже если и согрешил разок.

– Я знаю. – Она прокашлялась, чтобы вернуть голос. – Но он просто убил меня этим одним разком. Я теперь никогда не поверю ни одному его слову. Мне всегда будет казаться, что он смеется надо мной! А я опять уши развесила… Ты же понимаешь, такую жизнь просто не вынести! Я бросаться на него начну, и скорее всего, ни за что… В общем… То, что я предлагаю, не просто лучший, а единственный выход.

Несколько раз кивнув, Наташа вздохнула:

– Может, и так. Ладно, пора убегать отсюда, пока…

Она не успела договорить, потому что ворвался Арсений.

«Господи! – ахнула Катя. – Какой же он… лучистый…»

– Катя! – Он схватил ее за руку. – Пойдем скорее!

– Куда? – даже не пытаясь сопротивляться, она уже бежала за ним, но все еще спрашивала: – Куда? Зачем?

– Туда! – засмеялся Арни, откинув голову, и пронесся вместе с нею через пустой зал.

– Что случилось? Ты разучился говорить?

Он почти вытолкнул ее на крыльцо:

– Вот. Смотри.

С ажурного козырька «Обжорки» свешивались зеленые хризантемы. Их было так много, что Катя даже не взялась пересчитывать. Ей показалось, будто она нырнула вниз головой и опускается на морское дно, где живут одни водоросли. Она потянулась к ним рукой: острые лепестки оказались холодными.

– Арни, – попыталась заговорить Катя, но он приложил к губам палец и прошептал:

– Тс-с… Не говори ничего. Захлебнешься.

Она кивнула и только сейчас обнаружила, что все смотрят на нее, чего-то ожидая.

«Они всегда будут винить только меня. – Ей стало еще горше. – То, что сделал Арни, для них не грех. Житейское дело…»

Потянувшись, она сняла один цветок, потом другой… За ней наблюдали, не говоря ни слова, даже Арни притих. Собрав все хризантемы, Катя прижала букет к груди – последний свидетель! – и, стараясь смотреть туда, что было уже за Арни, сказала:

– Спасибо тебе. Береги мой кактус.

– Ты уходишь?

Вид у него был совершенно потерянный. «Хочу погладить!» Стиснув крепкие стебли, Катя кивнула:

– Ухожу. Я ведь не аквариумная рыбка.

– Я и не надеялся, – ответил Арсений, хотя ясно было, что да, да! Конечно, надеялся!

– Зачем? – спросила Катя и, уже отойдя от них, вспомнила, что тем же самым вопросом и встретила его сегодня.

Глава 4

Прости, мой любимый… Я знаю, что не должна поступать с тобой так, это против правил. Но ведь и то, что сделал ты, против правил. А какие правила существуют в любви? Пожалуй, только одно: ты и я. Ты ввел в эту несложную формулу третьего. В свою очередь я перечеркиваю все слагаемые. Теперь есть ты. И есть я. Отдельно. И между нами та бесконечность, которую не могут преодолеть обыкновенные числа. Их еще называют простыми, хотя о тебе я не сказала бы так… Мы – одинокие числа, которые когда-то были людьми. Но ты еще не догадываешься об этом.

Когда-нибудь я хотела бы все вспомнить… Может быть, перед смертью, когда все земные боли растворятся в том свете, что нам обещают – за. И боль по имени Арни перестанет тянуться прямо сквозь сердце смоченной в кислоте прочной нитью. Кто-то равнодушно дергает ее: вверх-вниз. Но перед смертью эта боль уже не испугает меня. И когда я буду застрахована от нее скорым бесчувствием, мне хотелось бы вспомнить…

Что в первую очередь? Зеленые хризантемы? Твой взгляд ребенка, который искренне верит, что его не обидят, и все-таки чуточку просит об этом? Или припухлость родинки на щеке? Или голос, который произносит совсем тихо: «Котька ты моя…»? Для того, чтобы выбрать одно, нужно поступиться всем остальным. Это невозможно. Ты не делишься на части. И потому я отдаю тебя целиком.

Прости, любимый. Я знаю, что ни ко мне, ни к тебе воспоминания уже не вернутся. Сегодня мы забудем, как встретились на аллее, где росли вязы и откуда-то взявшийся тоненький дубок. Он был такой трогательный, такой одинокий среди сибирских деревьев, которым он был чужим, что невозможно было не остановиться. Я засмотрелась на него, а ты с приятелями проходил мимо и вдруг сказал: «Господи, какая обалденная девчонка!»

Это была смешная и неуклюжая фраза, но именно эта ее угловатость и заставила меня поверить, что это восторг без прикрас. Тебе некогда было подыскивать слова поизящнее, ведь тебя переполнило. И перелилось в меня – юную медичку, посмеивающуюся надо всякими «любовями».

Мы тоже смеялись, и много, но только не над этим. А над чем – я уже и не помню. Сегодня мы забудем и сам смех. Но и слезы забудем тоже, вот ради чего я это делаю, хоть и не могу объяснить тебе этого. Жаль только, что нам не удастся вспомнить и то, как ты впервые нарядился Зайцем, а я – Кенгуру. И мы, давясь смехом, выпрыгнули из кафе на улицу и принялись кричать, точно заправские зазывалы. А от нас шарахались или спрашивали, не проводим ли мы беспроигрышную лотерею.

Мы и вправду верили, что проводим, только никого не приглашали в ней участвовать. Как только ты позволил присоединиться постороннему, мы оба проиграли. Может, в чем-то выиграла она. Но мы с тобой проиграли нашу жизнь.

Оказывается, это так просто. Смертельная игра в рулетку могла быть рождена только русскими, потому что у нас все – всерьез. Жизнь – смерть. Мы проиграли, Арни, мы проиграли, еще только размечтавшись, как однажды сорвем весь банк. И кто знает, вдруг это произошло бы, ведь игра была замечательной…

Получается, правы были все те, кто не верил, что мы способны любить друг друга, «пока смерть не разлучит нас». Это злое карканье преследовало нас с того момента, как мы вместе вышли с аллеи. Казалось, за нами гонится целая стая черных ворон. Я ничего не желала слушать. Ни о каких лейтенантах, по словам отца, уезжающих служить за границу, ни о каких вдовствующих подполковниках из Московского штаба. Отец кричал мне, тыча пальцем в свои погоны: «Это у него есть? Что у него вообще есть?»

Я отвечала достаточно двусмысленно: «Кое-что есть», чем приводила отца в ярость. Он продолжал кричать, словно понимал, что я оглохла от своей любви: «Этот сопляк даже в армии не служил! Что это за мужик вообще?!» Я не любила с ним ссориться, но тоже кричала в ответ… Нужно же было защитить то, непонятное другим, бездоказательное, что мы с тобой успели вырастить к тому времени. Мне оно казалось бессмертным, хоть я никогда не носила розовых очков…

Зачем, Арни, зачем?! Если б в том, что ты сделал, была хоть капля любви, я смогла бы понять. Но любви там не было, ты сам так сказал, и я поверила. Тем обиднее… Как же дешево оценил ты все, что мы с тобой накопили…

Что это – все? Наше озеро, где ты учил меня управляться с веслами, а лодку вертело во все стороны и я еще больше слабела от смеха. Зато в следующий раз я уже смогла одолеть метров десять, и ты что-то кричал об Олимпиаде в Сиднее, где уже, оказывается, ковали для меня золотую медаль. На эту медаль были похожи золотистые кругляшки фольги, которые ты осторожно снимал с новых банок кофе и складывал в ящик стола. Наверное, постороннему это покажется смешным, но я понимала, что у тебя рука не поднимается выбросить их. Ведь ты все еще оставался тем мальчишкой, который обожал собирать разные блестящие штуки. Может, они ни на что и не сгодятся, но нельзя же выбросить такую замечательную вещь!

Потом ты, конечно, и не вспоминал о них, и я тайком перекладывала твои сокровища в мусорное ведро и на всякий случай сверху прикрывала газетой. Тебе всегда удавалось украшать нашу обыкновенную жизнь такими вот «золотинками». Волшебными перстеньками, которые ты аккуратно сворачивал из блестящих конфетных оберток и торжественно надевал мне на палец…

Помнишь, как ты однажды подошел ко мне с торжественным видом, сказал: «Дай ладошку!» – и рукой прикрыл мне глаза. «Что это?» – спросила я, не угадав на ощупь. И услышала, как ты таинственно шепнул: «Шишка». Я не поверила, но это действительно была сосновая шишка. И ты важно повторил: «Шишка».

Что было в ней такого, Арни, что у меня до сих пор наворачиваются слезы? Ты помнишь, чтоб я плакала? Раза два-три за всю нашу жизнь. Вот она и кончилась. Для нас обоих жизнь из того и состояла, что было между нами. А весь мир являлся только приложением к ней. С чем мы теперь останемся?