Конечно же, было много спиртного. Педагоги, которые должны были следить за порядком, делали вид, что выпускники пьют безалкогольную газировку «Херши» и разведённые соки «Зуко», при этом сами выпивали вполне открыто. Некоторые ребята хватили лишнего. Кто-то остался ночевать прямо в школе.

Но я сам каким-то образом удержался в рамках. Уже под утро я и ещё несколько пацанов с девчонками отправились гулять на озёра, которые находились за школой. Там и встретили рассвет.

Помню, много думал о будущем поступлении. Понимал, что рискую – ведь, если не поступлю, был реальный риск загреметь в армию. А чеченская война тогда ещё активно продолжалась. Но всё равно решился…

Меня теперешнего от тех воспоминаний отделяли тридцать лет жизни, но, подумать только, в этом мире прошло всего три месяца…

Вот и знакомая девятиэтажка. Выглядит намного новее, чем я помнил, что не удивительно – дом сдали в эксплуатацию всего три года назад.

Домофона пока нет. Его поставят только в двухтысячном. Вместо него – кодовый замок. Я протянул руку и не глядя нажал три металлические кнопки. Замок щёлкнул. Моторная память сработала как надо.

Подъезд и лифт ещё в приличном состоянии, загадить не успели. Да и жильцы пока что тут были достаточно культурные: в основном бывшие военные, из заграничных групп войск, вывод которых заканчивали как раз к моменту постройки дома. Это потом кто-то продаст свою квартиру, кто-то умрёт, появится много новых жильцов. Подъезд к концу девяностых будет разрисован дымными надписями от зажигалок, кабина лифта исчиркана царапинами. Разве что антивандальные металлические кнопки протянут долго.

Я поднялся на девятый этаж, чувствуя, как ускоряется ритм сердца.

Вот-вот папу увижу… а ведь ему сейчас столько же, сколько мне! Так странно…

Знакомая дверь. Пока ещё деревянная, оббитая коричневым дермантином с наполнителем и натянутой поверх проволокой в виде ромбиков. В девяносто третьем, когда мы заселились, металлические двери ещё были диковинкой и в новых домах было принято так оббивать деревянные двери.

Долго не мог решиться нажать кнопку дверного звонка. Просто рука не поднималась.

За дверью началась какая-то возня. Закашлял отец. Он вообще много кашлял, когда курил. Послышалось возмущённое мяуканье.

Ну конечно, Васька ещё жив! Здоровенный сибирский кот, которого мы подобрали котёнком ещё когда отец в Чите служил. Таскали всюду за собой… он умрёт через два года, если я правильно помню. Десять лет – не такой уж большой срок для кота, но переезды, скудное и неправильное питание плюс отсутствие ветеринарной помощи своё дело сделали.

Я стиснул зубы и нажал на звонок. Внутри квартиры затрещало. Я услышал, как отец шаркающей походкой двигается к двери.

Щёлкнул замок, дверь открылась.

Из квартиры сразу же потянуло табачным дымом. Я ощутил новый приступ тошноты и головокружения: от недостатка никотина и от голода одновременно.

Отец выглядел старше, чем то отражение в зеркале, к которому я привык. И всё же мы были очень похожи. Немного поправить причёску, подтянуть морщины, убрать у меня шрам над левым глазом – и нас едва ли можно было бы отличить.

Конечно, если бы я по-прежнему выглядел на свой настоящий возраст.

– О, Сашка! – улыбнулся папа. – А я уж и ждать перестал! Автобусы-то давно того… последний час назад приехал!

– Я на перекладных, – пояснил я, ступая на порог.

– Не надо было, – он нахмурился. – Сейчас такое рассказывают…

Мы крепко обнялись.

– Да слышал, слышал, – улыбнулся я. – Как чувствуешь себя?

– Да вроде к вечеру отпустило немного…

– Простыл?

– Не-е-ет, в столовке нашей хватанул чего-то не того. Живот скрутило невозможно просто, вчера вообще пластом лежал!

– Я же говорил – не стоит там есть вообще. Мужики с собой носят. Мало того, что дорого, так ещё и отраву дают.

– Дак к тебе же собирался! Когда готовить было?

– Вот и съездил, – улыбнулся я. – Ладно, из продуктов есть что?

– Да я овсянку сварил и борщ, раз уж остался-то, – ответил отец. – Думал, что приедешь всё-таки… а ты чего не по форме?

– Нас в гражданке отпустили. Чтобы патрули не записывали, – пояснил я.

– Да ты проходи, руки мой. Голодный же небось!

– Пап, да я сам разогрею. Время первый час! Отсыпайся иди, завтра наговоримся.

– Я ещё хотел чего-то взять отпраздновать – но у нас опять с зарплатой швах… и пенсию задерживают. Слышал в новостях, что с бюджетом творится? Обещают этот… как его… секвестр! Вот и попали под него, наверно…

Этот его оправдывающийся тон мне и тогда-то было слушать тяжело. А сейчас так вообще невыносимо.

– Не беспокойся, – ответил я, стараясь не выдать эмоции. – Теперь всё хорошо будет. Обещаю.

– Ладно-ладно… вот отдохнёшь, а там учись уж!

Кот потёрся о мои ноги, потом поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Потом отступил и вальяжной походкой двинулся в комнату.

Я скинул кроссовки и, захватив пакет с формой, которую планировал постирать, пошёл в ванную, руки мыть.

Отец к себе не шёл. Ждал меня в коридоре. Я же с досадой смотрел на пластиковый агрегат, похожий на корыто, с моторчиком сбоку, установленный на специальной подставке у ванны. Блин, и точно: первая машинка-автомат у нас появится только в девяносто восьмом, когда отцу начнут пенсию регулярно платить.

Проблема. Чтобы камуфляж (или, как принято говорить, «комок») отстирать, его замачивать нужно было. Прямо сейчас.

– Что такое? – спросил он, когда заметил, что я мешкаю.

– Да ничего. Форму замочить надо. У нас повседневная – камуфляж. А в лагерях и полевые выходы были, и штурмовые полосы…

– А-а-а, ну давай я…

– Пап, иди лежать! Давай я тебе чаю сделаю, а? Без сахара, чтоб живот не тревожить.

Отец внимательно посмотрел на меня. Он явно собирался что-то сказать – но я не помнил, о чём тогда шла речь. Вроде бы ничего такого значимого не было… может, моё поведение изменилось – и это снова меняет содержание разговоров?

– Маман не видел? – вроде как небрежно бросил он.

Я глубоко вздохнул и тут же чуть не рухнул от головокружения. Нет, так нельзя: надо срочно чего-то сожрать. Или хотя бы выпить сладкий чай для начала.

– Ты опять ей звонил? – поинтересовался я.

– Ну да… а чё ж нет-то? Мать всё-таки… а тут присяга… такое дело…

Я выключил свет в ванной и пошёл на кухню. Отец последовал за мной.

– Не стоило, пап… – сказал я мягко. – Там… давно всё понятно.

Отец глубоко вздохнул и сел, вроде как невзначай потрогал грудь с левой стороны.

Именно сердце его и доконает. Необследованные вовремя сосуды, несделанное вовремя шунтирование… а ведь его готовы были в Бурденко принять! Врачи говорили, что ещё лет десять можно было давать с очень большой степенью вероятности.

– Ты не держи на неё зла…

– Пап, да в мыслях нет, – улыбнулся я. – Я благодарен ей за всё. А остальное… что ж, если она счастлива, то это хорошо.

– Вот и правильно мыслишь, – улыбнулся отец.

Конечно, раньше я говорил куда более резко. И в выражениях не стеснялся. Не понимая, что делаю только хуже единственному оставшемуся у меня по-настоящему близкому человеку.

Мама ушла от нас три с половиной года назад. Мне было тринадцать, и случившееся для меня стало полной неожиданностью.

Да, родители всё чаще ругались. Мама жаловалась на безденежье и неустроенность. Выговаривала отцу. Тот пытался что-то делать – но, видимо, действительно бывают такие люди, которые совершенно не приспособлены к жизни в эпоху дикого капитализма. Он пытался честно зарабатывать деньги, как его учил всю жизнь мой дед – убеждённый коммунист. Разумеется, безо всякого успеха. Потому что в ту эпоху деньги не зарабатывали – их делали. Часто буквально из воздуха…

Я набрал воды в чайник и поставил на плиту. Нашёл «трещётку» – зажигалку для конфорок, пустил газ. Вспыхнуло синее пламя.

– Чай-то есть, пап? – поинтересовался я.

Вместо ответа отец достал с полки маленькую пачку рассыпного «Майского».

Я удовлетворённо кивнул.

Несколько лет назад, когда военные хорошо зарабатывали, мама вроде как была счастлива. Правда, как я теперь понимаю, немилосердно транжирила деньги. Особенно в Польше, куда отца перевели в качестве благодарности за безупречную службу. Она покупала себе кожаные плащи, которые стоили дороже, чем отец получал в месяц. Косметику французскую, духи – этого добра у нас было навалом. В то время, как другие старались откладывать доллары и приторговывали техникой во время поездок в отпуск раз в год.

Я достал сахар и насыпал четыре ложки в кружку. Отец улыбнулся.

– Сладкоежкой остался, – сказал он.

– Тебе лучше без сахара пока, – ответил я. – Живот поберечь.

– Да я ж не спорю!

– И не крепкий, – предупредил я. – А то не уснёшь.

– Ну ты совсем-то меня за развалину не держи, – улыбнулся отец. – Усну я. Нормально всё, делай покрепче.

И всё же, несмотря на мамино поведение, отец перед самым выводом из Польши успел машину купить. В Германии, которая тогда только-только объединилась. Экспортную модификацию ВАЗ-21013, красную. Мы даже успели на ней съездить к родственникам в Самару. А вот на пути обратно у неё застучал двигатель, который отец с тех пор пытался перебрать. К сожалению, безуспешно. Он так и продаст её, по дешёвке – как раз когда я на первом курсе буду учиться…

– Кстати, – сказал я. – Просьба к тебе. Машину пока придержи, хорошо?

– Да на кой её держать-то? – отец пожал плечами. – Ничего я там не сделаю. Надо движок менять.

– Я видел в автомагазине рядом с храмом движок продаётся от шестёрки, – сказал я.

Помню, что действительно присматривался к этому движку, когда учился в одиннадцатом классе. Мечтал всё.

– За два с половиной вроде продают, – ответил отец настороженно.

– В общем, придержи пока, – повторил я.

За то, что мы без машины остались мама пилила отца особенно сильно… пилила-пилила – а потом в один прекрасный день собрала кое-какие вещи и сказала, что съезжает к другому. Сказала, что документы уже подала. Чмокнула меня в щёчку на прощание – и была такова.

Следующие несколько лет я видел её только издалека, когда приходил к её новому дому, который находился возле колледжа гражданской авиации, в частном секторе. Просто хотя бы посмотреть, как она живёт.

Надо сказать, первое время она жила очень хорошо. Вышла замуж за местного бандюка. Ездила на дорогих иномарках, отлично одевалась.

– Да всё равно пока времени заниматься нет… так, мужики иногда предлагают выкупить – но по цене лома. Так-то она пускай стоит, карман не трёт, пока работаю.

Отец держал машину на территории автоколонны, в которой работал слесарем. Благо места там свободного хватало, когда-то большое хозяйство было, сейчас, как и всё вокруг, приходящее в запустение.

Чайник закипел. Я сделал заварку, насыпал себе в кружку три ложки сахара. Потом разлил нам чай и добавил кипяток.

В это время как раз борщ разогрелся. Хороший, наваристый, с мясом. Я чуть слюной не захлебнулся, когда запах почуял. Однако же есть старался медленно, тщательно пережёвывая – всё-таки с утра ничего во рту не было, как бы плохо не стало.

– Ты как-то прям повзрослел резко, – сказал отец, глядя на меня. – Что, КМБ так повлияло? Гоняли вас?

– Да так… средне, – неопределённо ответил я, проглотив очередную ложку борща.

– Ладно, ты ешь. Не отвлекайся. Я пока тут посижу, потом уже вместе спать пойдём.

Отец смотрел, как я ем, прихлёбывая чай. А я снова думал о маме. Наверно, это всё не было бы так тяжело – если бы я знал, что у неё действительно всё хорошо. Однако сложилось иначе. Вскоре после е      ё ухода родилась моя сводная сестра, от нового мужа. Жаль, что нас даже не познакомили – но мне было приятно осознавать, что где-то в мире есть ещё один не чужой мне маленький человечек.